Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Мы вышли на ослепительное солнце. Воздух над землей колыхался от жары. От штабной палатки шла тропинка к небольшому блиндажу, у входа в который стоял часовой с винтовкой. Рядом курили два политкомиссара, видимо, сотрудники особого отдела. Увидев меня, отбросили цигарки, вытянулись по стойке смирно.

— Переводчика с японского ко мне, — потребовал я.

— Я знаю японский, товарищ комдив, — откликнулся тот особист, что был помоложе.

— За мною! — скомандовал я и начал спускаться в блиндаж.

Внутри было темно и на удивление прохладно. Пахло сырой глиной и махоркой. На табуретке сидел невысокий, щуплый парень в утепленном летном комбинезоне. Сидел он неестественно прямо. Голова его была опущена, так что видны были только темные зализанные до блеска волосы на макушке. Руки сложены на коленях.

Я остановился перед пленным, заслонив собой свет, падающий со стороны входа. Японец медленно поднял голову. Посмотрел высокомерно на «белого варвара». Самурайская спесь, видать, еще не выветрилась.

— Имя, звание, воинская часть? — отрывисто спросил я.

Переводчик быстро заговорил по-японски. Летчик молчал секунду, оценивающе глядя на меня, потом коротко пробурчал ответ.

— Капитан Танака, летчик шестьдесят первой эскадрильи, — перевел особист.

— Спроси, какая задача была поставлена сегодня перед его подразделением?

Переводчик затараторил по-японски. Капитан Танака выслушал, помолчал, наконец, заговорил, опустив голову. Голос у него был хриплый, сдавленный. Выслушав его, переводчик заговорил:

— Говорит, приказано было бомбить переправу через Халхин-Гол. Уничтожить не только нее, но и скопления войск на восточном берегу.

Я усмехнулся — что-то не слишком рьяно эти сыновья Аматерасу выполняли приказ, если потеряв пару самолетов, предпочли свалить.

— Ладно, — сказал я. — Остальное вы и сами из него вытащите.

Я вышел из блиндажа. Туда немедленно нырнул второй особист. Если япошка будет корчить из себя героя, они из него быстренько спесь вышибут. Я и отойти не успел, как до меня донесся окрик на японском. Переводчик сменил тон.

— Обедать будете, товарищ комдив? — спросил адъютант.

Прислушался к своим ощущениям. Вообще-то — не мешало бы. На часах было уже без пятнадцати два. Я-то завтракал перед выходом из дому, а вот ел ли что-нибудь утром комдив Жуков, не понятно. В любом случае, подкрепиться не помешает. Я кивнул.

— В юрту принести? — уточнил лейтенант.

— Нет. Поем на свежем воздухе.

Адъютант рванул вперед, видимо, для того, чтобы предупредить наряд на полевой кухне, что сам командующий прибудет дабы отведать их стряпни. Я не торопясь направился следом. Благо — место приема пищи в лагере можно было найти по запаху.

Из головы у меня не шел этот японский летчик. Нельзя ли его как-нибудь использовать в целях дезаинформации противника? Насколько я знаю радио-игры в этом конфликте проводились, и как раз — по инициативе сначала комдива, а потом и комкора Жукова.

И я вернулся к блиндажу. Оказалось — вовремя. Особисты уже почти было приступили к допросу военнопленного с пристрастием. Увидев меня, нехотя отступились от самурая. Я сделал вид, что ничего не заметил.

— Ну что? — спросил я. — Молчит пленный?

— Нет, товарищ комдив, — отозвался переводчик.

— Что же он говорит?

— Несет фанатический бред.

— Допрос прекратить. Кормить, поить, содержать в соответствии с конвенцией по обращению с военнопленными.

Судя по тому, как вытянулись лица сотрудников особого отдела, об этой конвенции они не слыхали, но это не имело значения. Достаточно приказа вышестоящего начальника. Моего, в данном случае. Я мог бы и не пояснять сути своего приказа, но я все-таки сказал:

— Надеюсь, объяснять значение языка для оперативной работы необходимости нет? Передайте начальнику разведки, что через час жду его у себя.

Я снова вышел из блиндажа и направился к полевой кухне. Лучший способ спокойно все обдумать — это поесть. Пока ложка перекочевывает от миске ко рту и обратно, можно ни с кем не говорить. Как там нас учили в пионерском детстве? Пока я ем, я глух и нем.

А было о чем подумать. Я бодро выступил на совещании, но чтобы и дальше вести кампанию в качестве командира 57-го особого армейского корпуса, мне нужно выработать линию поведения.

Спецоперация РККА на реке Халхин-Гол была проведена успешно, стоит ли стараться, что-нибудь изменить в ходе событий или лучше просто плыть по течению, повторяя директивы и решения Жукова Г. К?

Командиры, которые обедали за столом, что стоял под отдельным навесом, увидев меня, вскочили, но я знаком показал им, чтобы продолжали прием пищи. Подошел к рукомойнику, прикрепленному на одном из поддерживающих навес столбов, умылся.

В это время дежурный по кухне боец принес мне столовые приборы и миску — судя по запаху — борща. Когда я подсел к столу, то обнаружил, что к борщу здесь полагается сметана и даже — пампушки. Неплохо.

Борщ оказался настолько вкусным, что из головы у меня вылетели все посторонние мысли. Пришлось вернуться к ним усилием воли. Я подумал о том, что нельзя быть Жуковым, который плывет по течению. Не таким он был человеком.

А был ли, или есть и сейчас? Я замер, не донеся ложку до рта, прислушиваясь к своим ощущениям. И почувствовал некую тень в своем подсознании. Словно прежний обладатель этого тела не ушел навсегда, а — затаился, выжидая.

Чего? Возможности захватить то, что ему принадлежит по праву рождения, обратно?.. Нет, уважаемый Георгий Константинович, не уступлю. Понятия не имею, как так получилось, что военный пенсионер Волков занял твое тело, но назад ему — мне, то есть, ходу нет.

Хочешь поучаствовать в дальнейших событиях — помогай. Подсказывай мне, кто есть кто в моем нынешнем окружении и прочие важные сведения, а уж принимать решения и исполнять их, я буду сам. Не обессудь.

— Понравился борщ, товарищ комдив? — осведомился красноармеец, забирая опустошенную миску.

— Борщ отличный! — искренне похвалил я.

— На второе у нас — гречка с мясом.

— Неси.

Умяв второе и запив компотом из сухофруктов, я поднялся. Командиры снова вскочили. Все время, пока я обедал, они молчали. Ну это понятно — трепаться в присутствии командующего не станешь.

Адъютант — а мой внутренний Жуков тут же подсказал фамилию Воротников — который тоже обедал неподалеку от меня, залпом осушил граненый стакан с компотом, схватил фуражку и кинулся за мною. Что ж, такова служба адъютанта — денно и нощно находится рядом со своим начальством.

Теперь я, а не Жуков во мне, вспомнил, что Михаил Федорович Воротников — халхингольский адъютант комдива — прошел не только эту, но следующую войну. После победы он станет профессором, напишет мемуары о нынешней своей службе.

Возле юрты нас встретил незнакомый командир. На гимнастерке — знаки различия полковника. Лицо худощавое, с умными, чуть усталыми глазами, которые казались старше его лет. Он коснулся козырька фуражки кончиками пальцев.

— Товарищ комдив! Полковник Конев, начальник разведотдела корпуса, явился по вашему приказанию.

— Входите, полковник, — кивнул я.

Он снял фуражку и вошел в юрту. Я чуть помедлил, сказал Воронкову:

— Миша, пусть Кущев и Смушкевич через час зайдут ко мне.

— Есть, товарищ комдив! — отозвался адъютант.

Я вошел в юрту. Кивнул полковнику на табурет. Начальник разведки бегло осмотрел обстановку, опустился на табурет.

— Давно хотел спросить, товарищ Конев, — небрежно проговорил я, — вы не родственник Ивана Степановича?

— Нет, товарищ комдив. Однофамилец.

— Так. Давайте — по имени и отчеству, Илья Максимович. Нам с вами еще долго работать.

— Есть, Георгий Константинович.

— Как обстановка?

Однофамилец будущего маршала Конева поднялся и развернул поверх стола карту, которую принес с собой. Движения его были точными, выверенными. Сразу видать, профессионал.

— Противник продолжает подтягивать резервы в район озера Узур-Нур, товарищ комдив. Активность его авиации возросла. И, судя по перехватам радиопереговоров, японское командование крайне встревожено потерей двух своих самолетов — истребителя и бомбардировщика — сегодня утром.