Меж двух огней (СИ) - Март Артём

— Я давал себе зарок, что буду молчать. Но молчать не смог, — покачал он головой. — Слишком… Слишком больно было…

С этими словами Алим спрятал правую руку. Я уже давно заметил, что на пальцах правой у него не осталось ни одного ногтя.

— Рассказал ему про тебя всё, что знал. Всё, что он спрашивал, — добавил Алим тихо.

— Это уже не важно, Алим. Аль-Асих мёртв.

Аль-Асих мёртв. Погиб в полном соответствии со своим кредо — он оставался спокойным. И без сомнения шагнул на противотанковую мину.

Противотанковая мина, скорее всего, была с хитростью. Наверняка поверх неё установили противопехотную. Последняя послужила своеобразным «запалом», активировав основной заряд. Другого объяснения тому, что тяжёлая противотанковая мина нажимного действия, рассчитанная на вес бронемашины, рванула под лёгким человеком, просто не было.

Но главным оставалось даже не это. Главным был поступок Асиха. Аль-Асих решил доказать мне, что я разбазариваю свою, как он говорил, «силу» просто так. Что не использую её по, как он думал, назначению. Что не пользуюсь ей для достижения одних только собственных, личных и шкурных целей. Для достижения удовольствия. Так, как всю жизнь делал он.

То обстоятельство, что я приложил столько усилий к тому, чтобы спасти товарища, было глупостью. Бесполезным растрачиванием этой силы. Ведь зачем расходовать её на то, чтобы выручить слабого? Слабый, в понимании Асиха, должен остаться слабым. Должен навсегда сравняться с подошвами сильного. Сильный станет ещё сильнее, когда растопчет слабого.

Вот только такой человек в конце концов окажется бесконечно одиноким. Одиноким и слабым в своём одиночестве. Окажется без цели, без ориентиров. Единственное, что станет доставлять ему радость — желание показать свою силу. Желание доказать, что он сильный. Даже ценой собственной жизни. Ровно так, как это сделал Асих.

Сахибзад не сразу понял, что произошло. Вот он держал на мушке шурави, а потом прозвучал внезапный, ударивший по перепонкам взрыв.

Только оторвавшись от прицела, он успел заметить, что там, где только что стоял Асих, теперь вздымается туча дыма и пыли.

А потом понеслось. Бой закипел так быстро, что Сахибзад не успел в нём сориентироваться.

Более того — он и не хотел этого делать.

Прямо осознавая, что против целого взвода русских делать им нечего, он принялся удирать. Удирать, чтобы спасти собственную жизнь. Удирать, напрочь забыв о своих людях. Забыв о том, как только вчера кичился перед Джамилем, что несёт за них ответственность.

Сейчас ему было плевать.

Плевать, когда он полз под огнём советских пулемётов, скрываясь в камнях. Плевать, когда спустился по козьей тропе ниже, чтобы скрыться от пограничников. Ему было плевать, что там, у него за спиной, на скалах, погибают моджахеды. Погибают, потому что не совсем понимают, что происходит. И уж точно не знают, как организованно отступить из-под огня.

Ему было плевать.

Заботило Сахибзада лишь две вещи: собственная жизнь и то обстоятельство, что он не чувствовал удовлетворения. Не чувствовал радости от того, что Аль-Асих погиб.

Он не знал, в чём дело. Возможно, в том, что поганец погиб не от его руки. Возможно, в том, что после его смерти уродливый шрам, которого боятся дети и женщины, волшебным образом не исчез с его лица. Он был там же, где и раньше. И ровно точно так же, как и раньше, неприятно ныл, заставляя губы неметь.

Когда Сахибзад спустился ещё ниже, почти к самому подножию гор, он уже был в безопасности. В безопасности, потому что оказался по ту сторону перевала. От вражьих, а что ещё важнее, дружественных пуль его закрывала невысокая горная гряда.

Сахибзад перевёл дыхание. Напился ключевой воды в первом же источнике.

Когда один из пакистанцев Аль-Асиха напал на него, он не ожидал этого.

Высокий, крепкий пакистанский солдат появился из-за камней. При нём не было огнестрельного оружия. Видимо, потерял в суматохе. Потому хитрый пёс попытался подкрасться ближе, чтобы зарезать Сахибзада. Всплеск ключевой воды, которую источник разлил вокруг, выдал врага.

Сахибзад выстрелил совершенно инстинктивно.

— Ты… ты трусливая тварь… — сказал ему пакистанец, умирая на бережку ручья. — Ты оставил их, чтобы спасти свою поганую шкуру.

Тогда Сахибзад испугался. Испугался того, что кто-то ещё из моджахедов спасётся от шурави. Спасётся и настигнет его. И решит отомстить.

Страх погнал Сахибзада дальше, в небольшую, уходящую вниз пещеру. Судя по сквозняку, гулявшему тут, пещера была сквозной.

Сахибзад спускался всё ниже. Пролезал по скользким камням, подсвечивая себе путь бензиновой зажигалкой, сделанной из патрона от АК. Зажигалку он когда-то снял с тела погибшего шурави.

Он не знал, почему спускается всё ниже и ниже. Почему углубляется в эту пещеру. Сахибзад, напуганный боем, собственным поступком и пакистанцем, хотел лишь укрыться. Мечтал затаиться как можно глубже под землёй, чтобы, когда всё кончится, спокойно уйти из этих мест. Уйти и никогда не возвращаться.

«За что? За что, Всевышний, ты наказываешь меня? — думал он судорожно. — Какой тяжкий грех я совершил в этой жизни, чтобы мне выпала такая доля?»

В глубине души он понимал, что это был за грех. Понимал, что совершил его сегодня. Совершил, когда бросил своих.

— Это уже не важно, Алим. Аль-Асих мёртв.

Голос, далёкий, гулкий от пещерного эха, вырвал Сахибзада из собственных мыслей. Он застыл под сводом, пригнулся, стиснул автомат.

Прислушался. Но слов на языке шурави разобрать не мог. Улавливал только знакомые звуки инородной речи.

— Ты слышал? — снова раздался тот же голос.

— Да, — прозвучал другой, сипловатый и ещё более тихий, словно шум ветра.

— Здесь кто-то есть. Будь здесь, Алим.

Глава 11

Когда я услышал едва уловимый, хрустящий звук из недр пещеры, то напрягся. Прислушался. Алим, видимо, тоже почуял неладное. Потому что ровно так же, как и я, притих. Казалось, он совершенно позабыл о ране на плече. Выбросил из головы любые свои переживания. Лицо его сделалось сосредоточенным.

Вместе мы затихли. Звук раздался снова. Однако он казался более близким. И являлся ничем иным, как звуком человеческих шагов по сырой гальке, которой была усеяна почти вся земля в пещере.

— Ты слышал? — спросил я.

— Да, — односложно ответил Алим и безошибочно обратил свое лицо в сторону предполагаемого источника шума.

— Здесь кто-то есть, — констатировал я. — Будь здесь, Алим.

Оружия у нас с Алимом не было. Канджиев оказался невооруженным по понятным причинам. А вот я — по условиям передачи. Конвоиры обеих сторон должны были вывести своих пленных, не имея при себе никакого оружия. Правда, погибший пакистанец, что вел Алима, решил не исполнять этих условий. За что и поплатился.

Но и я был не так прост. Поднимаясь на ноги, вынул из-за голенища американский нож, подаренный десантниками.

— Это душман, — снова проговорил Алим очень тихо. — Он один.

— Как ты определил, кто это? — совершенно не удивившись острому слуху заставского снайпера, спросил я.

— Звук. Яловые сапоги ходят по камням не так. Кирзачи — тем более. Звук — от обуви с легкой, плоской подошвой.

Мы говорили тихо. Почти шепотом. Старались, чтобы незваный гость не услышал наших разговоров. Однако, судя по тому, что звуки шагов прекратились, у незнакомца тоже был острый слух.

Я стиснул приятную на ощупь рукоять ножа в кулаке.

— Ни шагу. Я сейчас, — шепнул я Алиму.

— Будь осторожен, Саша, — почти не слышно проговорил Канджиев и кивнул.

Я примерно представлял, откуда доносился звук шагов. Успел уловить направление. Да и определить, откуда мог явиться предполагаемый враг, не составляло особого труда. Проходов тут было немного.

Прежде чем двинуться вдоль стены, я аккуратно снял сапоги. Отложил в сторону. В одних портянках, тихо и аккуратно принялся пробираться к источнику звука.