Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

Алексей нащупал решение химической проблемы, просчитал, а затем устранил причину механического повреждения. Он мыслил как я. Из простого житейского опыта он вытянул самое очевидное и, скорее всего, единственно верное решение. Вот уж чего не ожидал от юноши.

— Пиши Нартову, — выговорил я. — Прямо сейчас. Пусть немедленно проведет опыт. И распорядись насчет утепленных коробов. Это… это гениально, ваше высочество.

Он не ответил, лишь склонился над бумагой. На его лице — сосредоточенность человека, который только что починил сломавшийся механизм. Эта первая самостоятельная инженерная победа, одержанная в тот момент, когда я, его наставник, был бессилен.

Пока Нартов колдовал в Игнатовском над новым составом лака, на другом, невидимом фронте разворачивалась своя война. Анна Морозова, получив от Алексея распоряжения, действовала с быстротой и хваткой хищника. Ее донесения, приходившие раз в неделю, читались как сводки с поля боя. Она закупала необходимые нам компоненты и выстраивала целую подпольную логистическую империю.

Однако вскоре ее донесения приобрели тревожный оттенок.

— «Под Тверью, — зачитывал мне Алексей очередную депешу от Анны, — наш обоз с цинком был остановлен людьми местного воеводы. Предлог — проверка подорожных грамот. Однако вместо проверки приказчик воеводы, некий господин Вяземский, предложил нашему доверенному лицу „содействие в дальнейшем пути“ и „охрану от лихих людей“. Цена содействия — десять копеек с каждого рубля от стоимости груза».

— Десять процентов за «охрану»… — хмыкнул я. — Аппетиты у людей светлейшего растут.

Кажется, Меншиков не пытался нас остановить, он стремился влезть в наше дело, стать незаменимым посредником и доказать Государю, что без его административной власти, без его «решальщиков» на местах, ни один наш проект не сдвинется с места. Он хотел возглавить.

— Что будем делать? — спросил Алексей, откладывая письмо. На его лице застыла холодная злость. — Жаловаться отцу?

— Не стоит, — покачал я головой.

Алексей в задумчивости заходил по комнате.

— Значит, нужно играть по его правилам. Но на своих условиях, — наконец произнес он. — Отказаться от его «услуг» повсеместно мы не можем — он просто перекроет нам все дороги. В то же время платить ему дань — значит потерять лицо и деньги.

— И что ты предлагаешь?

— Мы разделим потоки, — его палец лег на карту. — Второстепенные грузы — воск, лен, уголь — пустим через Тверь и официально согласимся на «содействие» господина Вяземского. Пусть думают, что мы приняли их условия. А вот самые ценные и компактные грузы — цинк, шеллак и прочее — пойдут в обход, вот этим путем. Дорога хуже, крюк в пятьдесят верст, зато мы наймем собственную охрану из отставных драгун. Выйдет дороже, но так мы сохраним контроль над главным. Мы усыпим их бдительность, заплатив малую цену, чтобы провести самое важное втайне.

Я едва сдерживал улыбку. Его план тянул на полноценную шпионскую операцию. Он учился на реальной войне, где вместо пуль — перехваченные обозы, а вместо крепостей — склады с дефицитным товаром, постигал науку управления, и цена каждого урока измерялась в реальном золоте и потраченном времени. И этот урок он, похоже, усваивал на отлично.

Пока Алексей, превратившись в теневого интенданта, вел свою первую логистическую войну, в нашу палату-штаб стали прибывать плоды интеллектуальных трудов. Первым откликнулся Магницкий. Его депеша оказалась настоящим научным трактатом, который привел меня в восторг. Старик не ограничился сухим исполнением задачи, а прислал целое исследование.

«По вашему указанию, Петр Алексеевич, — зачитывал Алексей, — я проанализировал частотность букв в русском языке на материале трех тысяч листов разного содержания: от Псалтыри до указов вашего батюшки и торговых росписей. Результаты сего анализа прилагаю».

На отдельных листах шли аккуратные таблицы, графики, выкладки. Чистая, незамутненная наука в лучшем ее проявлении.

«На основании сих данных, — продолжал Алексей, — я составил три варианта „азбуки для молниеносного письма“. Первый, „Скорописный“, присваивает кратчайшие знаки самым частым буквам. Он наиболее быстр в передаче, хотя сложен для запоминания и требует от писца высокой сноровки. Второй, „Просторечный“, группирует знаки по сходству букв — легок в изучении, но неэффективен по времени. Третий же, „Разумный“, является, по моему скромному мнению, золотой серединой…»

— Стоп, — прервал я его. — Давай-ка сюда.

Протянув мне листы, Алексей с азартом включился в игру. Я взял один грифель, он — другой.

— Давай так, — предложил я. — Я — передающая станция в Москве, ты — принимающая в Петербурге. Задача: передать фразу «Обоз с провиантом задерживается». Поехали. Используем «Скорописный» код.

Я начал отстукивать грифелем по столу точки и тире, а он — пытаться их записать. Через минуту царевич раздраженно бросил грифель.

— Не получается, барон! Для этого нужен человек с твоим умом или сноровкой Магницкого. А кто будет сидеть на приеме в полковом штабе? Простой писарь? Он спутает приказ «атаковать» с приказом «отступать», и мы потеряем тысячи людей из-за одной неверно понятой точки!

А он хорош! Царевич думал о цене ошибки, выраженной в человеческих жизнях.

— Верно, — согласился я, впечатленный ходом его мысли. — Значит, Магницкий прав: нам нужен «Разумный», компромиссный вариант. Однако и его нужно довести до ума. Смотри, знаки для букв «Б» и «В» слишком похожи. При быстрой передаче их немудрено спутать.

Несколько часов мы спорили, меняли комбинации, пробовали их «на слух», пока на листе не родилась финальная версия нашей азбуки — плод гения Магницкого, отточенный нашей совместной работой.

После нового года, когда армия Шереметева отправилась на юг (Петра отговорили вести армию, пока он официально не будет коронован императором, присоединится к ней позже) из Игнатовского прибыл самый долгожданный груз. Несколько тяжелых, окованных железом ящиков, доставленных под личной охраной преображенцев. Внутри, заботливо уложенные в стружку и паклю, лежали детали нашего будущего чуда. И здесь Нартов снова превзошел себя.

В одном из ящиков, помимо деталей основного, пишущего аппарата, обнаружился второй, куда более простой и грубый механизм. К нему прилагалась записка, написанная размашистым почерком:

«Петр Алексеевич, во исполнение указания царевича о работе в полевых условиях, мысль пришла. Для похода, где бумага может отсыреть, а чернила замерзнуть, пишущий прибор не годен. Собрал вот сие. Просто и громко. Ваш Андрей».

Механизм оказался примитивным зуммером — электромагнит с массивным молоточком, бьющим по небольшой медной пластине. Я посмотрел на Алексея: его идея, высказанная в депеше Нартову, обрела здесь плоть и медь.

— Вот же голова! — восхищенно выдохнул я. — Вы с ним — идеальная команда: ты ставишь задачу как стратег, он решает ее как инженер.

Сборка превратилась в священнодействие. Приподнявшись на подушках, я руководил процессом, а Алексей, с непривычной для него ловкостью, работал инструментами. Время, проведенное в мастерских, даром не прошли — он больше не был белоручкой-царевичем, уверенно держал отвертку и знал, как правильно затянуть гайку, не сорвав резьбу (да-да, мы в Игнатовском уже наладили выпуск болтов и гаек — скоро станет основной статьей доходов).

Сложнее всего оказалось добиться синхронизации. Чтобы точки и тире на бумажной ленте не сливались в сплошную линию, скорость ее протяжки должна была быть идеально ровной. Часовой механизм, созданный Нартовым, работал безупречно, но требовал тонкой регулировки. Наша первая попытка собрать регулятор из подручных средств провалилась — он работал с рывками. Пришлось отправлять Нартову эскизы, и вот теперь перед нами лежал присланный им готовый узел — маленькое чудо механики, идеально выточенное и сбалансированное.

— Теперь моя очередь, — сказал Алексей, беря в руки детали. — Я должен собрать его сам.

Он справился. Его пальцы, еще недавно не знавшие ничего тяжелее столового серебра, уверенно соединяли тяги и пружины. Он был уже не учеником и не распорядителем. Он был соавтором.