Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Иов на мгновение заколебался, но затем, тяжело опершись на свой посох, медленно поднялся.

— Коли так, веди, князь. Посмотрим, что скажет твоя Боярская дума.

Выйдя из приемной, я увидел Елисея, который доложил, что бояре собраны. Прибыли и Одоевский с Хованским.

— Пора, — сказал я им. — Идемте.

Когда массивные двери Грановитой палаты распахнулись, гул голосов мгновенно стих, сменившись гробовой тишиной. Первыми вошли мои сторожа, расчищая путь. Затем я. А рядом со мной медленно, с достоинством ступая и опираясь на посох, шел бывший патриарх московский и всея Руси Иов.

Эффект был подобен удару грома. Я видел, как вытянулись лица бояр. Видел, как кто-то испуганно вжал голову в плечи, а кто-то, наоборот, выпрямился, с надеждой глядя на старца. Но самое интересное творилось на почетном месте, где, растерянно моргая, сидел грек Игнатий, нынешний патриарх, посаженный на престол рукой покойного Дмитрия. В руках он держал драгоценный патриарший посох. Увидев Иова, своего предшественника, идущего рядом со мной, Игнатий побледнел как полотно и, кажется, даже перестал дышать.

Я не пошел сразу к царскому месту. Вместо этого медленно, шаг за шагом, направился прямо к Игнатию. Вся палата, затаив дыхание, следила за каждым моим движением. Я остановился прямо перед греком, глядя на него сверху вниз. Он съежился в своем кресле, его глаза испуганно бегали.

— Подержал, и хватит, — тихо, но так, чтобы слышали все в мертвой тишине, произнес я.

Игнатий вздрогнул, его рука, сжимавшая посох, ослабла.

— Отдай, не твое, — добавил я с ледяным спокойствием.

И протянул руку. Грек, не смея поднять на меня глаз, с дрожью вложил драгоценный посох, символ высшей духовной власти в государстве, в мою ладонь. Я крепко сжал его. Он был тяжелым. Тяжелым от золота, камней и веса ответственности.

Не говоря больше ни слова, я развернулся и так же неспешно подошел к почетной лавке, где заранее велел сесть Иову. Опустился на одно колено и с глубочайшим почтением протянул посох ему.

— Отче, прими, что твое по праву, — сказал я громко, на всю палату.

По собранию прокатился вздох изумления. Иов, лишь посмотрел на посох, а затем на меня, и медленно покачал головой.

— Эх, княже, — тяжко вздохнул Иов, и в сторонку отставил свой деревянный посох, и принимая патриарший. — Умеешь ты убеждать!

Я на мгновение замер Я не сел на трон, а остановился рядом.

Этот жест был понятен всем без слов. Символ веры теперь был рядом с символом власти.

Я обвел взглядом окаменевшие лица бояр, глядя, как они переводят взгляды с меня на униженного Игнатия, а затем на суровое, сосредоточенное лицо Иова.

— Бояре, воеводы, служилые люди! — начал я, и мой голос, усиленный акустикой, прозвучал властно. — Прежде чем мы начнем совет, я должен сообщить вам прискорбную весть. Государь наш, царь и великий князь Дмитрий Иоаннович, от ран, нанесенных изменниками, на рассвете преставился.

Тяжкий вздох пронесся по палате. Теперь это было официально.

— Изменник Шуйский, поднявший на него руку, и поляки, пытавшиеся захватить власть под шумок, схвачены, — продолжал я. — Их признание получено. Но государство наше осталось без государя. И сейчас, в этот страшный час, мы должны решить, как жить дальше, дабы не ввергнуть землю нашу в распри. Слово за вами.

Я намеренно отдал инициативу Думе, желая посмотреть, кто и что скажет. Первым, как я и ожидал, не выдержал Афанасий Нагой.

— Государя нашего не стало! — выкрикнул он, его лицо было красным от горя и гнева. — Погубили его изверги! Но род его не пресекся! Есть царица законная, Марина Юрьевна! Ей и править, покуда…

— Помолчи, Афанасий! — прервал его князь Одоевский. — Какая она царица? Веры нашей не приняла, на царство не венчана! Да и как женщина может на престоле московском сидеть? Не бывало такого!

— А что же делать⁈ — тут же вступил кто-то из бояр помельче. — Без государя нельзя! Земля без хозяина осталась!

Тут же раздались голоса.

— Может, избрать кого из знатнейших боярских родов?

— Шуйские — изменники! Голицыны — там же!

Начался гул, споры, каждый тянул в свою сторону и даже пара иностранцев что-то выкрикнули.

Я молча наблюдал за этим, давая им выговориться. Было видно, как расколота Дума, как каждый боится и одновременно желает урвать свой кусок. И тут, в самый разгар споров, зычный голос князя Хованского перекрыл весь шум:

— Почто спорите, бояре, когда ответ перед очами вашими⁈ Царский род не пресекся! Вот он, князь Андрей Володимирович Старицкий! Крови той же, что и государи наши! Он один не дрогнул, когда изменники на царя руку подняли! Он один порядок в Москве навел! Ему и шапка Мономаха по праву! Князя Андрея на царствие!

Повисла гробовая тишина. Все взгляды устремились на меня. Предложение было брошено. Я видел, как загорелись глаза моих сторонников, как испуганно переглянулись другие, как нахмурились Нагие.

Медленно поднял руку, призывая к молчанию.

— Благодарю тебя, князь Иван Андреевич, за доброе слово и доверие, — сказал я спокойно, но твердо. — Но не время сейчас для таких речей.

Я обвел взглядом всех присутствующих.

— Государь наш еще не предан земле. Тело его лежит неоплаканное, панихиды по нему не отслужены. А вы уже о новом царе речь ведете! Не по-христиански это, не по-божески! Стыдно, бояре!

Мои слова подействовали. Многие опустили глаза.

— Верно говорит князь! — тут же поддержал меня князь Иван Михайлович Воротынский. — Первым делом нужно долг покойному государю отдать!

— И землю нашу оповестить о случившемся, — добавил дьяк Власьев. — Дабы не было слухов ложных и смуты в городах. Надобно грамоты составить и во все концы разослать.

— А опосля, — заключил Хованский, — когда траур минет, надобно собрать Земский собор, как бывало! Пусть все чины Московского государства, вся земля русская решает, кому быть на престоле! Так будет по правде и по покону!

Я кивнул, показывая свое полное согласие.

— Мудрые слова, бояре. Именно так и должно поступить. Посему объявить по всему Московскому государству траур по почившему государю! Похороны состоятся через три дня в Архангельском соборе. Думный дьяк Сутупов! Немедля составить две грамоты. Одну — к людям о смерти государя. Чтобы во всех церквях били в колокола и служили панихиды. Вторую — о созыве Земского собора по окончании траура для избрания нового царя, и разослать ее с гонцами во все концы земли нашей. А вы, бояре, приложите к ним свои руки в знак общего согласия.

Это предложение не вызвало возражений. Оно было разумным, следовало обычаям и давало всем время. Бояре, успокоенные тем, что решение будет приниматься не в спешке, а на общем соборе, согласно закивали.

«А за это время, — подумал я, — я успею укрепить свою власть, разобраться с изменниками и подготовиться к этому самому собору. И кто знает, чье имя тогда прозвучит громче всех».

Собрание было окончено. Я распустил бояр, оставив при себе лишь ближний круг. Когда палата опустела, ко мне подошел Степка, один из моих сторожей.

— Княже, казначей Головин доставлен. Заперт в одной из малых палат, как ты и велел. Ждет.

«Время для еще одного разговора», — подумал я.

— Веди, — коротко бросил я и в сопровождении деда Прохора и двух верных сторожей направился к палате, где держали казначея.

Василий Петрович Головин стоял посреди комнаты бледный, но полный показного негодования.

— Князь! Что за беззаконие⁈ Я государев казначей, думный человек! По какому праву меня держат здесь, как татя⁈

Я посмотрел на него холодным, тяжелым взглядом.

— На колени, Василий Петрович.

Казначей от возмущения даже задохнулся.

— Да кто ты такой, чтобы я, думный человек, перед тобой на колени становился⁈ Это произвол!

Я, не меняя тона, кивнул своим сторожам.

— Помогите боярину. Спина, видать, от сидения в казне затекла, не гнется.

Двое моих гридней без лишних слов шагнули вперед и, грубо схватив Головина за плечи, с силой опустили на колени. Он охнул и зашипел от унижения и боли.