Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Дверь землянки приоткрылась, и внутрь, отряхиваясь от пыли, вошел Конев. Его лицо было серьезным.

— Георгий Константинович, можно на минуту?

Я кивнул Воротникову, и тот вышел, оставив нас одних. Начальник разведки развернул на столе свою карту. На ней были отмечены не войсковые соединения, а схема сети РОВС в Маньчжурии.

— Мы взяли курьера. Того самого, что связывался с японским консульством.

Я поднял бровь.

— И?

— Он не стал упрямиться. Сломался быстро. Назвал имя — полковник Владимир Иванович Орлов, бывший командир дивизии у Колчака. Один из руководителей дальневосточного отдела РОВС. Именно он курировал операцию по вашей дискредитации.

Я внимательно посмотрел на карту. Имя Орлова ничего не говорило ни мне, ни памяти Жукова.

— Цель?

— По словам курьера, Орлов действует по личной инициативе. Он считает вас… — Конев слегка запнулся, — выскочкой, который забыл о своей присяге царю и отечеству. Он хочет не просто убить вас. Он хочет, чтобы вас объявили предателем, сдали своему же НКВД. Это для него важнее простого убийства.

Личная месть. Фанатик, живущий в прошлом. Это объясняло сложность и театральность их операции — фотография, намеки, попытка создать подозрения.

— Где он сейчас?

— Курьер не знает точно. Говорит, Орлов крайне осторожен, постоянно перемещается между Харбином и японскими штабами. Но есть одна зацепка. — Начальник разведки ткнул пальцем в точку на карте. — Через два дня в этом районе, в тылу у японцев, должна состояться встреча Орлова с представителем японской военной миссии. Курьер должен был доставить ему пакет как раз к этой встрече.

Я смотрел на точку. Она находилась в глубоком тылу, в 40 километрах за линией фронта. Мысль родилась мгновенно, дерзкая и почти безумная.

— Отличная возможность сказать полковнику Орлову личное «спасибо» за его заботу, — тихо произнес я.

Конев смотрел на меня с плохо скрытым изумлением.

— Георгий Константинович, вы не можете всерьез… Это же самоубийство! Глубокий тыл, укрепленный район!

— Кто сказал, что я собираюсь ехать сам? — я усмехнулся. — У нас есть люди, которые знают местность лучше японцев. И у которых свои счеты с этим Орловым.

Я имел в виду монгольских разведчиков-диверсантов из отряда «Хох туг» («Синее знамя»). Они были призраками степи, идеальными проводниками и безжалостными бойцами.

— Передай монгольским товарищам, — приказал я. — Пусть их лучшая группа перейдет линию фронта. Задача — не захватывать, не вступать в бой. Только наблюдение и фотосъемка. Мне нужны неопровержимые доказательства встречи Орлова с японцами. Снимки, пленка. Чтобы потом не было никаких сомнений, кто тут настоящий предатель.

Начальник разведки кивнул.

— Понял. Будет сделано. Но если их раскроют…

— Их не раскроют, — перебил я. — Они лучше нас знают свою землю.

После его ухода я снова остался один. Война на внутреннем фронте продолжалась, но теперь я перехватывал инициативу. Доказательства связи РОВС с японцами не только снимали бы с меня все подозрения, но и позволяли нанести удар по самой сети белоэмигрантов.

По крайней мере, стоит передать эту информацию нашей, советской прессе. Пусть те, кто там, за бугром, трубит о святых русских, которые борются с большевиками за освобождение Родины, увидят, как белоэмигранты помогают убивать русских же людей. Это была игра ва-банк, но ставки были слишком высоки, чтобы помалкивать.

Я подошел к рации.

— «Беркут» вызывает «Ястреб-1». Подготовить две «ласточки» к разведвылету на рассвете. Мне нужны свежие снимки этого района. — Я передал координаты места предполагаемой встречи. — Особое внимание на скопление легкового транспорта.

Ответ был лаконичным: «Понял. Вылетаем с рассветом».

Я откинулся на спинку стула. До генерального наступления оставались считанные дни. И я был полон решимости подойти к нему, разобравшись со всеми врагами — и с теми, что стояли напротив в окопах, и с теми, что прятались в тени, нанося удар в спину. Полковник Орлов хотел войны. Что ж, он ее получит.

Глава 11

19 августа 1939 года, накануне наступления

Духота на командном пункте стояла такая, хоть топор вешай. Жаль нет вентилятора, а казалось бы чего стоит сделать столь примитивный приборчик? Кажется, в Америке их уже вовсю производят. Ладно, сейчас это лишние мысли.

Завтра в 05:45 утра все должно было начаться. Я прошелся по землянке, проверяя последние донесения. Войска заняли исходные позиции, артиллерия была пристреляна, танки замаскированы. Все было готово. Однако беспокойство камнем висело на душе.

Воротников, делавший вид, что наводит порядок на столе, украдкой наблюдал за мной. Он понимал — командующий был на взводе.

— Товарищ комдив, — прервал тишину Конев, появляясь в проеме двери. На его лице была смесь усталости и торжества. — От монгольских товарищей пришло донесение. Операция «Призрак» завершена.

Он положил передо мной несколько слегка засвеченных фотографий. Качество было не ахти, но снимки были отчетливыми: у полуразрушенного саманного храма стояли два автомобиля.

Рядом с одним, японским, стояли двое офицеров в форме Квантунской армии. Возле второго, черного «Опеля», — высокий седой мужчина в штатском, с гордой осанкой и тростью в руке. Полковник Орлов. На одной из фотографий он запечатлен в момент передачи конверта японскому офицеру.

— Доказательства железные, — удовлетворенно произнес Конев. — Теперь у нас есть чем заткнуть рот всем, кто захочет повторить наветы.

Я внимательно рассмотрел снимки. Да, это был неплохой материал для прессы, но сейчас, накануне решающего сражения, эта вся эта шумиха в газетах мало могла помочь мне. Разве что — испортить настроение врагам.

— Отлично, Илья Максимович, — отложил я фотографии. — Спрячьте под сукно. Сейчас не время для разборок с предателями. Все мысли — о завтрашнем дне. Последние данные о противнике?

— Противник ведет себя спокойно, — доложил Конев. — Наши демонстративные приготовления в центре дали результат. Они ждут нашего удара там. На северном и южном участках — тишина.

— Пусть и дальше ждут, — я подошел к карте и провел рукой по широким синим стрелам, обозначавшим направления наших главных ударов. — Завтра они узнают, как ошибались.

Ночь я провел без сна, объезжая передовые части. Важно было лично убедиться, что все готово, и поднять дух бойцов. Танкисты и пехотинцы спали у машин и в окопах, кто на чем мог. Я запретил будить их, хотя вид командующего, появившегося ночью на передовой, подействовал бы на них лучше любой политработы.

Возвращаясь на КП под утро, мы с Воротниковым попали под внезапный, короткий, но яростный артналет. Японец, видимо, что-то заподозрил. «Эмку» тряхнуло, осколки защелкали по бортам. Шофер, белый как полотно, вывернул руль и рванул с дороги в укрытие.

— Все целы? — крикнул я, отряхивая пыль.

— Все, Георгий Константинович! — отозвался Воротников, проверяя свой пистолет.

Это было предупреждение. Война напоминала о себе даже в последние часы затишья. На командном пункте царила сосредоточенная тишина. Все взгляды были прикованы к часам. 05:30. До начала артподготовки оставалось пятнадцать минут.

Я встал у стереотрубы, глядя на темный, безмолвный передний край противника. Там, в темноте, спали тысячи японских солдат, не подозревающих, что для многих из них этот рассвет станет последним.

Ко мне подошел начальник связи и протянул трубку.

— Товарищ комдив, вас срочно требует к аппарату командующий фронтом.

Я взял трубку. Голос Штерна был ровным, но в нем слышалось напряжение.

— Жуков, последняя проверка. Готовы?

— Войска к наступлению готовы, товарищ командующий, — четко доложил я.

— Помните, на вас смотрит Москва. Никаких самовольных отступлений от плана. Удачи.

Он положил трубку. Я понял — это был не столько пожелание удачи, сколько последнее предупреждение. Полная свобода действий была условной. Я положил трубку и обернулся к замершим по стойке смирно командирам в штабе. Скомандовал: