Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

— Всем по местам.

Тишина стала абсолютной. Слышен был лишь тихий шелест переворачиваемых листков оперативных донесений. Я посмотрел на часы. 05:44. Секундная стрелка, казалось, замерла. Весь наш гигантский, отточенный механизм застыл в ожидании одного-единственного приказа. Судьба десятков тысяч людей висела на кончике моего языка.

Я сделал глубокий вдох, поднял голову и твердо произнес единственное слово, которое должно было обрушить на врага стальной шквал:

— Огонь.

Прозвучав в напряженной тишине штаба, оно сработало как спусковой крючок гигантского механизма. Ровно в 05:45 утра 20 августа 1939 года словно само небо над японскими позициями раскололось.

Это был не просто грохот. Это был всесокрушающий ураган из стали и огня. Земля содрогнулась, стены землянки осыпались пылью. Даже здесь, на КП, было слышно, как воют снаряды и грохочут разрывы.

Я не отрывался от стереотрубы, наблюдая, как передний край японской обороны превращается в сплошное море огня и дыма. Наша артиллерия работала с хирургической точностью, методично перепахивая окопы, уничтожая узлы связи и огневые точки.

— Первый эшелон идет! — доложил подошедший Кущев.

Я кивнул, не отрывая взгляда от окуляров. Ровно в 06:30, как и было запланировано, из укрытий поднялась пехота. Цепи красноармейцев и монгольских цириков двинулись вперед, поддерживаемые огневым валом. Все шло строго по плану.

Вот только я знал, что настоящая битва начнется позже, когда в дело вступят танки. И здесь меня ждал первый сюрприз. Вернее, подтверждение моих опасений.

— Товарищ комдив! — обратился ко мне связист. — От командира 11-й бригады! Танки Яковлева застряли на южном направлении! Встретили неподавленную противотанковую оборону! Несут потери!

Я стиснул кулаки. Значит, японцы все же разгадали наш маневр? Или это случайность? Я посмотрел на карту. Если южная ударная группа будет остановлена, весь план двойного охвата рухнет.

— Свяжите меня с Смушкевичем! — скомандовал я.

Через минуту в трубке послышался знакомый голос, заглушаемый ревом мотора.

— Я у аппарата, Георгий Константинович!

— Яков Владимирович, видите группу Яковлева? Задавите их ПТО. Бросайте все, что есть в воздухе! Штурмуйте эти батареи!

— Уже вижу! — в голосе Смушкевича послышалось напряжение. — Будет сделано! Мои «ишачки» уже в работе!

Я бросил трубку и снова подошел к карте. План давал первую трещину. Теперь все зависело от стойкости Яковлева и от эффективности нашей авиации. Я приказал держать на связи северную группу Афанасьева. К счастью, там пока все шло по плану, его части успешно вклинивались в оборону противника.

Прошло еще полчаса. Напряжение на КП достигло пика. Входили противоречивые донесения. Где-то мы прорывались, где-то японцы ожесточенно контратаковали. И тут ко мне подошел Конев. Его лицо было мрачным.

— Георгий Константинович, перехватили радиограмму. Японский командир группы на южном фасе запрашивает разрешение на отход. Он докладывает, что его позиции уничтожаются штурмовой авиацией.

Я выдохнул. Значит, Смушкевич справляется. Значит, у Яковлева появился шанс.

— Передайте Яковлеву, — повернулся я к связисту, — прорыв любой ценой! Ввести второй эшелон!

И едва я отдал приказ, как ситуация осложнилась в другом месте. С севера поступило донесение, что японцы предприняли мощную контратаку силами своих танков, пытаясь отсечь и окружить передовые части Афанасьева.

Час от часу не легче. Клещи, которые мы пытались наложить на противника, теперь сами оказались под угрозой. Японское командование явно не теряло управление и грамотно реагировало на наши удары.

Я замер, прислушиваясь к грохоту разрывов, доносившихся с двух направлений сразу. План, такой красивый на карте, трещал по швам в суровой реальности боя. Теперь все решали воля, стойкость и умение командиров импровизировать.

А также — моя способность управлять этим хаосом. Я посмотрел на часы. С начала наступления прошел всего час. А до победы было еще ой как далеко. И цена ее с каждой минутой росла.

Дайрен, конспиративная квартира

Капитан Юсио Танака, он же Кэндзи Ито, смотрел в окно на грязный переулок. Там шел дождь, оскальзываясь в грязи, рикши тащили свои тележки. В руке Танака комкал листок с последней шифровкой, которую ему поручили проверить.

Это был приказ командования 23-й пехотной дивизии о переброске резервного полка на южный участок фронта. Туда, где, по данным русских, должно было начаться их главное наступление.

Пальцы бывшего летчика дрожали. Он знал, что это ловушка. Что основные силы РККА сосредоточены на севере. Отправить этот полк на юг — значит подписать ему смертный приговор. Он видел лица этих солдат — молодых, наивных крестьянских парней, которых война занесла в эту негостеприимную степь.

«Ты спасаешь жизни, Юсио», — снова прозвучал в голове голос «доктора Фукуды».

Он взял карандаш. Его долг, его присяга императору, требовали от него одного — немедленно уничтожить эту шифровку и сообщить о ней своему настоящему командованию, но его новая, еще не окрепшая совесть нашептывала другое.

Танака сделал глубокий вдох и аккуратно, с предельной точностью, скопировал шифрограмму. Затем он взял второй, чистый лист и нанес на него несколько едва заметных точек рядом с цифрами — условный знак, означавший «дезинформация, не соответствует действительности». Русские дешифровальщики поймут. А японцы… японцы решат, что их код по-прежнему надежен.

Он закончил работу и откинулся на стуле, чувствуя себя грязным и опустошенным. Он только что совершил акт государственной измены. Предал своих товарищей, но разве его командование не предало их первым, бросив в мясорубку из-за собственной глупости и самонадеянности?

Дверь открылась без стука. Вошел Виктор. Его взгляд сразу упал на два листка на столе.

— Готово?

— Да, — коротко кивнул Танака, отдавая ему оба листка. — Предупреждение передано.

Связной бегло взглянул на листок с точками, и на его лице мелькнуло что-то вроде уважения.

— Хорошая работа. Это спасет много жизней. Возможно, даже жизнь кому-то из твоих бывших однополчан.

Танака ничего не ответил. Он смотрел в окно, где начинался рассвет. Там, на западе, в сотнях километров, уже гремела канонада. Он знал это. И знал, что его решение, его маленькая точка на бумаге, сейчас влияет на ход того сражения. Он был больше не пешкой. Он стал игроком. И от этого осознания ему было не по себе.

Виктор, словно читая его мысли, положил руку ему на плечо. На этот раз жест был не формальным, а почти отеческим.

— Первый раз — самый тяжелый. Потом станет легче. Ты выбрал сторону жизни, капитан. В этой войне нет более честного выбора.

Однако Танака не верил, что ему когда-нибудь станет легче. С ним навсегда останется привкус предательства и тяжесть знаний, которые он нес. Он был сломанным инструментом в чужой игре, и единственное, что ему оставалось — это надеяться, что эта игра в конце концов положит конец бойне. И что его собственная жертва — жертва его чести — была не напрасна.

КП 1-й армейской группы, полдень 20 августа

Штабная землянка гудела, как растревоженный улей. Воздух был спертым, пропитанным запахом пота, пыли и крепкого табака. Связисты кричали в телефоны, командиры из оперативного отдела сдвигали и раздвигали флажки на карте, отражая стремительно менявшуюся обстановку.

Я стоял в центре этого хаоса, стараясь сохранять внешнее спокойствие. Первые донесения были обнадеживающими: на северном участке группа Афанасьева, ломая ожесточенное сопротивление, углубилась в оборону противника на четыре— пять километров. Однако на юге ситуация оставалась критической. Танки Яковлева, даже при поддержке авиации Смушкевича, все еще не могли прорвать японскую оборону. Они увязли в бою, неся потери.

— Яковлев докладывает: «Продвижения нет. Противник контратакует при поддержке танков. Несу тяжелые потери», — доложил мне начальник связи, его голос срывался от напряжения.