Оракул с Уолл-стрит (СИ) - Тыналин Алим

— Буду рад помочь, сэр, — я почтительно кивнул.

Когда Харрисон и Фуллертон удалились, Ван Дорен повернулся ко мне, в его глазах горела чистая ненависть:

— Ты. Это ты все подстроил.

— Подстроил? — я изобразил недоумение. — Я просто пришел поздравить мистера Харрисона с успешным днем. Откуда мне было знать, что ты развлекаешься здесь со своей кузиной?

Элеонора, теперь уже просто Джин из Бруклина, одарила Ван Дорена ледяным взглядом:

— Кажется, наша сделка отменяется, мистер Ван Дорен. А мне пора.

Она гордо прошествовала мимо нас, оставив Ван Дорена в состоянии бессильной ярости.

— Это еще не конец, Стерлинг, — прошипел он.

— Нет, — согласился я. — Это только начало. — Я сделал шаг ближе и добавил тихо: — В следующий раз, когда захочешь устроить ловушку, убедись, что твоя приманка знает твое настоящее имя. И что тебе не придется самому стать приманкой.

Оставив его переваривать случившееся, я вернулся к нашему столику, где Бейкер с Прайсом оживленно обсуждали какую-то скандальную историю с биржи.

— А, вот и ты! — воскликнул Бейкер. — Где ты пропадал? И куда делась эта красотка?

— Боюсь, у нас с мисс Вейнрайт оказалось не так много общего, — я пожал плечами. — А вот Ван Дорен, кажется, нашел с ней общий язык.

— Серьезно? — Прайс выглядел удивленным. — Не похоже на него. Он всегда такой чопорный.

— Внешность бывает обманчива, — философски заметил я, поднимая бокал. — За неожиданные открытия!

Мы выпили, и вечер продолжился без Ван Дорена, который, очевидно, решил не возвращаться к столу. Я мысленно просчитал вероятность того, что он оставит попытки навредить мне.

Не более пятнадцати процентов. Но теперь у меня было преимущество. Я знал, кто мой враг, а он только начинал понимать, с кем имеет дело.

После триумфа над Ван Дореном мое настроение заметно улучшилось. Оставшаяся часть вечера пронеслась в водовороте джазовых мелодий, клубах дорогого сигарного дыма и стаканах отличного контрабандного бурбона.

Бейкер, изрядно повеселев от выпитого, бесконечно рассказывал истории об экзотических инвестициях.

— И тут этот нефтяник из Оклахомы говорит: «Молодой человек, если это месторождение даст хоть каплю нефти, я лично съем свою шляпу!» — Бейкер театрально взмахнул рукой. — А через месяц я отправил ему соус для приправы.

Мы с Прайсом рассмеялись. Оркестр перешел к медленной композиции «Stardust», которая в моем времени станет классикой, а здесь была свежей новинкой.

Около полуночи я решил откланяться. Тело Уильяма Стерлинга, непривычное к большим дозам алкоголя, начинало протестовать.

— Джентльмены, оставляю вас покорять сердца прекрасных дам, — я поднялся, доставая из кармана кошелек.

— Брось, Стерлинг, — отмахнулся Прайс. — Сегодня я угощаю. Это меньшее, что я могу сделать для человека, заставившего Ван Дорена исчезнуть с вечеринки.

Я поблагодарил коллегу и, попрощавшись, направился к выходу. Швейцар почтительно распахнул передо мной дверь, а за ней открылся ночной Манхэттен во всей величественной красоте.

Несмотря на поздний час, улицы полны жизни. Молодые пары, смеясь, спешили в ночные клубы.

Музыканты с саксофонами и трубами неторопливо переходили от одного заведения к другому. Полицейский на углу снисходительно наблюдал за всем этим, время от времени меланхолично постукивая дубинкой по ладони.

Я уже собирался поднять руку, чтобы подозвать такси, когда заметил знакомую фигуру. Всего в двадцати футах от меня, у входа в соседний ресторан, стоял Оуни Мэдден в окружении двух крепких мужчин, явно не маклеров с Уолл-стрит.

Наши взгляды на мгновение встретились. Мэдден едва заметно кивнул, а затем сел в ожидавший его «Cadillac V-8 Town Sedan». Дорогая машина, особенно по меркам 1928 года, когда большинство автомобилистов все еще ездили на Model T.

Это молчаливый сигнал. Он меня заметил и запомнил. Учитывая мою запланированную встречу с ним, я воспринял это как добрый знак.

Связи в теневом мире будут не менее важны, чем в официальных финансовых кругах. Особенно когда начнется Депрессия.

Поймав такси, видавший виды Packard с откидным верхом, я назвал адрес на 42-й Восточной. Водитель, седобородый старик в потрепанной кепке, кивнул и вырулил на проспект.

— Хорошая ночь, мистер? — спросил он с легким ирландским акцентом.

— Не жалуюсь, — ответил я, расслабляясь на сиденье с потертой кожаной обивкой. — Город никогда не спит, верно?

— В этом-то и проблема, — философски заметил водитель. — Город не спит, а вот его жители еще и встают с петухами.

Мы проехали мимо Центрального вокзала, величественного даже ночью. Строгие линии бежевого камня, скульптуры и огромные окна. Статуя Меркурия на вершине здания, в моем времени превратившаяся в символ Нью-Йорка, сейчас еще относительная новинка. Вокзал построили всего пятнадцать лет назад.

Такси медленно продвигалось по ночному городу. В отличие от круглосуточного транспортного безумия 2024-го, улицы 1928 года к этому времени значительно пустели. Редкие автомобили, несколько поздних пешеходов, пара полицейских на лошадях.

Расплатившись с водителем, пятьдесят центов и двадцать на чай, я вошел в дом. В вестибюле по-прежнему горела лампа, а из комнаты консьержа доносился приглушенный звук радио. Какой-то ночной джазовый эфир из Чикаго.

Поднимаясь по лестнице, я встретил одного из соседей, пожилого профессора из Колумбийского университета, судя по истрепанному твидовому пиджаку с заплатками на локтях.

— Добрый вечер, молодой человек, — вежливо кивнул он, прижимая к груди стопку книг. — Или уже доброе утро?

— Где-то посередине, профессор, — улыбнулся я в ответ.

Войдя в квартиру, я первым делом расстегнул воротник, снял галстук и пиджак. Как же удивились бы мои коллеги из 2024-го, узнав, что с формальной одеждой в конце 1920-х было намного строже, чем в их эпоху футболок и джинсов в офисах!

Я подошел к окну и наблюдал за последними огнями угасающего дня. Мысли о проделке над Ван Дореном смешивались с размышлениями о грядущем дне. Завтра нужно встретиться с клиентами Фуллертона, подготовить еще один подробный анализ рынка и, возможно, посетить биржу лично для сбора информации о торговых тенденциях.

Зевнув, я направился в ванную. Стерлинг, надо отдать ему должное, содержал квартиру в идеальном порядке.

Фаянсовая раковина сияла белизной, медные краны отполированы до блеска. На полке аккуратно выставлены принадлежности для бритья. Опасная бритва «Gillette» с перламутровой ручкой, помазок из барсучьего волоса, фарфоровая чаша для пены.

После быстрого умывания я устроился в кровати. Матрас намного жестче, чем я привык, но после насыщенного дня даже это не могло помешать сну.

Утро началось с пронзительного звона механического будильника. «Вестклокс Биг Бен», надежное устройство, мучившее американцев ранними подъемами с начала века.

Было без четверти шесть. За окном только начинал брезжить рассвет, солнце золотило края зданий и превращало Манхэттен в сказочный город из янтаря и серебра.

Я потянулся, чувствуя приятную свежесть после безупречного сна. Никаких головных болей, даже несмотря на вчерашний бурбон. Двадцатидвухлетние тела удивительно стойки к последствиям алкоголя.

После быстрого душа, примитивного по стандартам 2024-го, но вполне приличного для 1928-го, я занялся бритьем. Работа с опасной бритвой требовала навыка, но память тела Стерлинга помогала, руки двигались уверенно, скользя лезвием по намыленной коже.

Для сегодняшнего дня я выбрал серый костюм с тонкой белой полоской, белую рубашку с отложным воротником и темно-синий галстук с мелким геометрическим узором. Завершали образ начищенные до блеска черные оксфорды и серая фетровая шляпа-федора.

На завтрак свежие булочки, доставленные к двери пекарем (такая услуга, оказывается, существовала в 1928-м!), яичница с беконом (вкуснее, чем в моем времени, без гормонов и антибиотиков) и крепкий кофе, сваренный в медной джезве на плите.