Петров, к доске! Книга третья (СИ) - Ларин Павел

— «Бывает»⁈ — взвыл Серёга. — Мне теперь мамке что говорить? Я ей про день рождения врал, она старалась. Сейчас приду, спросит:«Сережа, сынок, понравился ли торт ребятам?». А торта нет! Ребята его даже не понюхали. Им просто украсили чьё-то незнакомое лицо!

— Зато как эффектно! — хихикнул Макс. — Я видел рожу того типа! Он ещё долго будет крем из ушей выковыривать. И хорош уже ныть. Мамка, мамка… Соврал про днюху, соври про торт. Скажи, ребята в восторге. Фантастически вкусно. Ты про мамку заливаешь, если что. Просто жалеешь, что тортик мимо тебя пролетел. В буквальном смысле слова.

Демид и Ермаков громко заржали, подбивая Строганова локтями с обеих сторон. Они, как раз шли справа и слева от Сереги.

— Лёшка, ты крутой! — восторженно заявил Илюха сверху, дёргая деда Ивана за волосы. — Ты так Толкача — бац! А он — плюх! А дед потом ещё тому, другому, тортом — хрясь! Весело было! Всегда теперь с вами буду ходить на эти танцы.

Я поморщился. Весело ему. Мне вот не очень, скула уже не просто пульсировала, а натурально отплясывала лезгинку. Приду домой надо холодного, что ли, приложить. С другой стороны, шрамы украшают мужчину. Особенно шрамы, которые кое-кому будут напоминать, откуда они появились.

Будто прочитав мои мысли, Наташка, шедшая чуть в стороне, ускорилась, оттеснила Макса и поравнялась со мной. Она как-то сразу посерьёзнела, разглядывая моё лицо. В её глазах плескалась такая смесь тревоги, вины и ещё чего-то непонятного, тёплого, что мне стало слегка не по себе.

— Лёш… Петров… — она осторожно, кончиками пальцев, коснулась моей руки, той самой, которая пострадала в бою за… а за что, собственно? За её честь? За справедливость? Да хрен поймёшь теперь. — Как ты? Болит, наверное? Прости меня, пожалуйста! Это всё из-за меня! Я… я так виновата…

Она закусила губу, глядя на мою скулу, а потом повторила сбивчиво, но настойчиво:

— Я тебе говорила… Я всё сделаю, что попросишь. Любую просьбу. Только скажи. Я правда… я очень хочу загладить… вот это всё.

Деева махнула рукой, намекая на мои боевые отметины и, кажется, весь этот дурацкий вечер целиком.

Сердце у меня сделало кульбит. Вот оно. Золотой ключик. Возможность, которую я ждал. Попросить её помириться с Никитой? Или… или рискнуть и попробовать через неё узнать что-то о дяде Андрее, том самом лётчике-испытателе, который, по словам Ромова-старшего, мог подставить моего батю в Афгане? Это же её дядя! Черт…

Я снова с удивлением понял, что внутри меня идет нешуточная борьба между совестью, желанием выяснить правду и чертовой влюблённостью в Наташку. Мне отчего-то было очень, очень принципиально не выглядеть дерьмом в ее глазах.

Мысли метались в голове, как стая взбесившихся воробьёв. Соблазн был велик. Одно слово — и Наташка, эта местами правильная, ответственная староста, снедаемая чувством вины, превратится в моего невольного агента влияния. Но… Чёрт…

Я посмотрел в её расстроенные, искренние глаза, на дрожащие ресницы, и язык не повернулся сказать то, что реально хотелось. Я понял, что не могу использовать её вот так, втёмную. Симпатия, возникшая между нами за последние недели, оказалась на удивление цепкой штукой. Манипулировать человеком, который тебе нравится… как-то не по-мужски. Даже если этот мужчина застрял в теле тринадцатилетнего подростка.

— Наташ, перестань, — пробормотал я, чувствуя, как заливает уши краской. Господи, этого только не хватало… Хорошо, что только уши. — Ты ни при чём. Толкач сам полез. И вообще… проехали.

Она недоверчиво покачала головой, будто сомневалась в искренности моих слов, но спорить не стала. Только вздохнула тяжело.

Мы как раз сворачивали с оживлённой аллеи на улицу, которая шла вдоль Авиационного завода к железнодорожной станции, когда Макс вдруг напрягся и тихо сказал:

— Опаньки… Гляньте туда.

Все наша кампания слегка притормозила, проследив за его взглядом.

Вдалеке, под тусклым фонарём у забора, который отделял училище от дороги, маячила группа подростков. Даже отсюда было видно несколько знакомых курток и знакомые же силуэты. «Монастырские». Стояли, курили, о чём-то переговаривались, но смотрели явно в нашу сторону. От них буквально фонило агрессией. Толкача, кстати, среди этих парней не было.

— Похоже, Витю не только физиономией приложили, но и самолюбие задели крепко, — прокомментировал задумчиво Макс. — Не угомонятся ведь, гады. Смотри, его дружки что-то обсуждают. И на нас косятся. В ближайшее время, ребят, лучше за пределы нашего района не высовываться. А к нам они, если и заявятся, то сами огребут.

— Да ладно, — махнул рукой дед Иван с неожиданной беспечностью. — Собака лает, караван идёт. Пошли домой, вояки. Ужин стынет.

— И то верно… — Согласился Строганов. — Дома борщ. И котлеты…

— Кому что, а тебе лишь бы пожрать. — Хохотнул Ермаков.

Однако, со словами Макса мои друзья были согласны. Зачем стоять и лупиться на «монастырских»? Очевидно, сейчас вся эта ситуация вроде как притихла, но вполне возможно, продолжение еще будет.

Мы двинулись вперед, перешли через рельсы и вскоре Макс, Серега, Ермак и Демидов свернули к своим домам, пообещав «быть на связи» и «держать ухо востро». Мне вообще очень нравится в этом времени понятие «быть на связи», учитывая, что здесь еще кроме дисковых домашних телефонов ни черта нет. Мы остались втроём: я, дед и всё ещё сидящий у него на плечах Илюха.

Чем ближе мы подходили к нашему дому, тем тише становился родственник. Он как-то весь подобрался, и даже Илюха присмирел, почувствовав перемену в настроении.

Впрочем, это не удивительно. Я, к примеру, нутром чуял — нас ждёт весьма яркая встреча. Встреча с главной силой нашей семьи на сегодня, с Людмилой Владленовной. Думаю, за то время, что мы отсутствовали, она уже придумала пару методов умерщвления сбежавших внуков и родного мужа. Для мужа, уверен, бабуля приготовила что-нибудь особо «приятное».

Предчувствия меня не обманули. Стоило нам появиться во дворе дома, как возле подъезда материализовалась её монументальная фигура. Похоже, Людмила Владленовна сидела в засаде, поджидая беглецов.

Свет фонаря зловеще отражался в стёклах очков бывшего директора школы. А как уже стало понятно из поведения Людмилы Владленовны, директора школ «бывшими» не бывают, поэтому несомненно, вечер из насыщенного обещает превратиться в еще более напряжённый. Выражение лица родственницы было каменным. Просто — высеченная из мрамора статуя.

Она что-то держала в руке, издалека не сразу понял, что именно. Но когда мы подошли ближе, я смог разглядеть этот предмет. Выбивалка для ковров.

— Чего это она? — Искренне удивился Илюха, — Поздно уже уборкой заниматься. Мы же все сделали.

— Сдается мне, что это не для уборки… — Тихо высказался дед.

Он притормозил за несколько метров до супруги и остожно спустил братца на землю.

— Явились! — голос у бабули был тихий, но интонации звучали настолько зловеще, что, честно говоря, пробирало до печёнок. — Орлы! Поздненько вы сегодня… птички певчие. А ну, Иван, дыхни!

Людмила шагнула к нам, дед тут же сдал назад и, по-моему, даже попытался спрятаться за нашими с Илюхой спинами, что выглядело комично, учитывая разницу в габаритах.

— Людочка, ты чего? Мы ж с концерта… Молодёжь слушали… Культурно отдыхали! — залебезил он, выглядывая из-за моего плеча. — С внуками вот время провел. Мороженое покушали. Общались, так сказать.

— Культурно⁈ Общались⁈ Мороженое кушали⁈— Людмила Владленовна сделала еще один шаг вперёд, и выбивалка в её руке угрожающе качнулась. — А то я тебя не знаю. Твое «культурно» обычно заканчивается беседой с участковым или скандалами с соседями. Ты у Петра в прошлом месяце козла на крышу сарая затащил и повесил табличку, что теперь этот козел — Петькин памятник. Гусей у Натальи, которая через два дома от нас, покрасил красной краской, а у Галины — синей. Они потом еще три недели разбирались, где, чьи гуси. А сейчас вдруг — культурно. Теперь и детей втянул! От тебя, Иван, небось, опять чем-нибудь неподобающим пахнет? Пил⁈ Признавайся! Нормальный человек в трезвом уме на ночь глядя не потащит внуков на танцульки. Ты думаешь, я не знаю, что по субботам в городе всегда танцы? Пошел, индюк, перья распушил. С местными заигрывал? Или чем похуже? Ты посмотри на внука! На обоих! На них же лица нет! Особенно на Алексее. Вернее, есть, но какое-то… помятое! Что вы там творили, ироды⁈