Гасконец. Том 1. Фландрия (СИ) - Алмазный Петр

— Очень хорошо! — воскликнул я, подбадривая сам себя. На самом деле, левая рука уже практически отнялась. У меня не было времени на контратаку — двое теснили меня, нанося один удар за другом и я едва успевал отбрасывать от себя их шпаги.

Они теснили меня к окну, что было очень плохой новостью. Но хорошая новость заключалась в том, что двое потеряли из виду своего главного — а тот уже испытал на себя коварство и жестокость угнетённого крестьянства. Планше дёрнул его за ноги, свалил и в ту же секунду забрался на спину. Всего один удар простым крестьянским ножом — и имперский дрын сменил своего владельца. Говорливый успел перед смертью что-то прохрипеть, но так тихо, что ни один из его товарищей даже не обернулся. И я распорол ему живот скользящим боковым ударом.

— Ту мадре эс пута! — крикнул последний выживший. — Чупа полас!

— Ты б сдавался, а? — предложил я, но испанец не послушался.

Мне удалось встать спиной к стене так, чтобы хитрый толстяк с арбалетом не мог меня достать.

— Планше, не мог бы ты заняться хозяином?

Крестьянин усмехнулся и уселся на пол, как и я, выбрав себе слепую зону. Он снял с тела убитого им испанца пистолет и принялся его деловито заряжать.

Последний выживший атаковал меня с яростью, которой позавидовала бы и тысяча чертей! Простите, не удержался.

Я отразил очередной выпад, затем ещё один и ещё. Поток ударов просто не ослабевал, но затем раздался выстрел и испанец упал. В голове зазвенело — когда я стрелял сам, то тело д’Артаньяно само открывало рот в нужный момент. Сейчас же, выстрел был неожиданным, к тому же в помещении. Я потряс головой. Планше прокричал что-то неразборчивое, улыбнулся и снова взялся за пистолет. Он повернулся лицом к двери, ожидая, что хозяин решит сам проверить, как идут дела. Я же снял шляпу и высунул её в окно. Арбалетный болт пробил её насквозь.

Через мгновение, я уже выпрыгивал из окна. Толстяк не успел перезарядить оружие и не успел убежать. Я выбил оружие из его трусящихся рук и сказал:

— Где ещё прячутся испанцы?

— Лучше убей меня, свинья! — зарычал он, похрюкивая от страха.

— Ты себя видел? — усмехнулся я. — Кто ещё из нас свинья. Говори скорее, и тогда я не стану убивать безоружного.

Хозяин дома только хмыкнул. Он был бледным как смерть, но держался. А потом я заметил, что вся его семья — жена, и пара сыновей, возраста может быть того парнишки, что остался в Лилле — приближались к нам. У жены в руках был мясницкий нож, а сыновья держали вилы.

— Нет, вы серьёзно⁈ — спросил я. — Дамочка, ну хоть вы-то не заставляйте грех на душу брать!

Они молчали, сужая кольцо. Проблема была не в том, чтобы выжить. Я прекрасно уже осознавал возможности тела, в которое попал. Настоящий д’Артаньян пошинковал бы это семейство в капусту и был бы прав. Ведь они оказывали помощь врагу, они сами были врагам.

— Я даю вам слово, что оставлю вас в живых. И не доложу о том, что вы устроили, — выложил я последнюю карту. Семейство остановилось в нерешительности. Все трое вопрошающе смотрели на дрожащего толстяка.

— Папа? — спросил один из парней. Это слово резануло не хуже, чем испанская шпага.

— Плевать, — синими губами ответил толстяк. — Пусть меня режет, не дайте ему живому уйти.

Жена поджала губы и сделала несколько уверенных шагов вперёд. Дети последовали за ней, но уже не так резво.

— Сиротами сыновей оставите, — всё пытался я найти хоть какой-то выход, чтоб не убивать гражданских.

Но женщина в этот момент все-таки бросилась вперёд. Слава Богу, она сильно оторвалась от пацанов и я смог себе позволить без особых ухищрений просто шагнуть в сторону с линии атаки и нормально зарядить ей открытой ладонью в нос. Женщина повалилась в грязь, держась за окровавленное лицо, а я отпрыгнул в сторону, отбивая вилы.

— Да харе уже! Вам что так помереть неймётся, вы ж не солдаты⁉

— Лучше умереть в бою, чем с голоду, — заявил толстяк, пытаясь поднять на ноги ошеломленную жену. Арбалет он бросил на землю, за что я ему был чертовски благодарен.

Тем временем ко мне уже подступали оба его сыночка с вилами наперевес. Тому, что оказался ближе, я сходу перерубил хилое древко его убогого сельскохозяйственного орудия. Однако в руках у паренька все еще оставалась неприятно заточенная палка.

Второй сынок в этот миг попытался меня достать, но умудрился запутаться в собственных ногах и растянулся во влажной, вспаханной свинками, почве. Я приставил шпагу к его шее:

— Успокойтесь, тысяча чертей!

Как я и надеялся, совсем уж реальная перспектива потерять сына заставила задуматься даже толстяка. Он тяжело вздохнул, отошёл назад. Отдал команду своим близким — его жена бросила нож, а сын палку. Все молчали.

Из окна высунулся Планше.

— Мы пойдем, ладно? Спасибо за гостеприимство, — улыбнулся он. В руках слуги была варёная луковица, чёрт его знает, где он её нашел. Скорее всего, скрёб по сусекам, пока я сражался с хозяевами дома. С него станется.

Толстяк в грубой форме предложил ему оральные ласки, но Планше не согласился.

— Как много испанцев ещё прячется по сараям, месье? — спросил я, поднимая с земли арбалет. — Вы не подадите мне колчан?

Толстяк молча бросил себе под ноги колчан.

— Идите в хлев! — приказал я побежденным противникам. Хозяин повиновался. Жена и сыновья последовали за ним. Планше вылез из окна и пошёл за ними.

— Вы нас сожжёте? — безо всяких эмоций спросила жена.

— С ума совсем посходили… — покачал я головой.

Больше мы не разговаривали. Планше запер семейство в хлеву, придвинул к воротам корыто, будто не доверяя старому засову.

— Если бы вы надавили, — сказал он, когда мы уже покидали двор. — Они бы рассказали.

— Я ещё не готов пытать крестьян, Планше, — честно признался я. — Неправильно это.

Слуга лишь пожал плечами в ответ.

Мы вошли в дом, сняли с мёртвых испанцев оружие. Шпаги нам были без надобности, но не хотелось оставлять их врагу. Пистолетов больше не было, что меня несколько огорчило.

— Планше, — не удержался я. — Что там насчёт голода?

— Всё забыли?

— Просто отвечай, — ни нормальной формы, ни тем более знаков отличия у испанцев не было. Походили они скорее на партизанский отряд. Планше хотел передать мне пистолет и пули, но я жестом его остановил. — У меня всего две руки, пусть лучше у тебя будет.

— Благодарю, месье, — слуга ещё раз оглядел дом, но не нашёл ничего полезного. Мы покинули гостеприимных хозяев, но по дороге к лагерю, я спросил ещё раз.

— Голод, Планше.

— А что голод? Случается.

— Часто? — хотя, я уже догадывался, что ответил слуга.

— У вас бабка от него померла, у меня первая жена и все братья, — пожал плечами Планше. — Жизнь такая.

— Почему?

Слуга остановился. Солнце уже садилось, и в алых лучах я, кажется, наконец-то смог разглядеть его возраст. Морщин было мало, но глаза Планше вдруг стали впалыми и печальными. Кожа скорее серая, чем загорелая. Крепкий, не ниже меня, но зубы и ногти если не почернели, то близки к этому. Он смотрел на меня долго, а потом сказал:

— Я бы тоже так хотел. Забыть всё.

— Планше, пожалуйста. Я только избавился от де Бержерака, мне не нужен ещё один поэтический талант.

— Что вы хотите услышать, месье?

— Почему толстяк считает, что раз придут французы, то придёт и голод.

— Потому что мы платим десятину церкви, — пожал плечами слуга. — А потом ещё вам. И Королю. И за аренду земли тоже. И работать должны на вас, по месяцу в год, бесплатно. И когда в город выезжаем. И если из Гаскони выезжаем. А земля сто лет как мёртвая.

Планше сказал всё это холодно, без злости или обиды.

— Жизнь, месье, — продолжил он. — Прямо как сказал тот испанец. Чупа полас.

— Сколько тебе лет?

Снова пауза. Закатный луч скользнул по лицу Планше, засверкали в сумерках выцветшие глаза.

— Я вас нянчил, месье.

Он был крепким, сильным и сохранил какую-то бешеную прыть. Мне вдруг вспомнились, как рассказывали про африканские племена на каком-то научпоповском канале на Рутубе. Мол, если приедешь туда, увидишь только молодых, крепких и красивых.