Красавчик. Часть 3 (СИ) - Федин Андрей

Лебедева улыбнулась.

— Это было настолько… впечатляюще, что я сразу же вспомнила слова Женьки Хлыстова о тех бандитах-сантехниках, — призналась она. — И о тебе, Серёжа. Я даже подумала… что Андрюшина шутка оказалась недалека от действительности. Потом, конечно, поняла: случай со Зверевым и все эти рассказы о бандитах не имеют ничего общего. Просто так совпало. Иван Леонидович наслушался всех этих историй о бандитах — их в театральной среде сейчас все повторяют, как модную шутку. Вот Зверев и спутал тебя с сантехником. Я правильно говорю, Серёжа? Ты приходил к Ивану Леонидовичу домой. Я знаю. Я это уже выяснила. Твоя сестра мне всё рассказала.

Мне почудилось, что за дверью кухни (в прихожей) скрипнул паркет.

— Серёжа, ведь это ты поговорил со Зверевым, — сказала Алёна. — Не сомневаюсь: именно после разговора с тобой Иван Леонидович изменил своё отношение ко мне. Не только я так считаю. Какие только предположения я ни услышала после той репетиции. Андрюша заявил, что ты завербовал Зверева для работы на американцев. Вадим говорил, что ты воздействовал на Ивана Леонидовича марсианским волшебством. Женька хлыстов намекнул, что ты… над Зверевым надругался. Миша предположил: ты явился к Ивану Леонидовичу вместе с людьми из КГБ — именно они и уговорили его «своими проверенными методами». Всё это ерунда, конечно…

Лебедева хитро сощурилась и заявила:

— … Мне важно другое. То, что ты пошёл к Звереву ради меня. Я поняла, что ты за меня переживал. Этот твой поступок показал: я тебе, Серёжа, небезразлична. Он противоречил твоим словам. После нашего прошлого разговора я ненадолго поверила в то, что ты меня действительно разлюбил. Признаюсь: те твои слова меня сильно обидели. Но после визита Зверева и после моего разговора с Варей я больше не сомневаюсь: ты меня по-прежнему любишь. Как бы ты, Сергей, это ни отрицал. Ещё Лев Николаевич Толстой говорил, что верить нужно не словам, а делам. Твоим делам, Серёжа, я поверила. Теперь хочу узнать подробности. Считаю, что я имею на это право.

Алёна прижала к столешнице ладони, словно продемонстрировала мне свой маникюр.

Я усмехнулся и спросил:

— Подробности чего тебе интересны?

— Серёжа, что ты натворил? Почему…

— Стоп, стоп, стоп.

Я вскинул руку, показал Лебедевой ладонь.

Алёна послушно умолкла, вздохнула.

— Ни о какой тюрьме и речи не идёт, — заявил я. — Во всяком случае, пока. Я не в розыске, как ты подумала.

— Но тот милиционер…

Я покачал головой.

— Он бы со мной просто поговорил. Скорее всего. Потому что Зверева я не бил, к марсианам и к иностранным разведкам никакого отношения не имею. Но Варя тебя не обманула. Я действительно скоро уеду. Очень далеко. Надолго. Возможно, навсегда. Это без вариантов. Я тебе уже говорил об этом. Там, в пансионате. Вспомни!

Лебедева нахмурилась.

— Серёжа, я тогда…

— Что я тебе говорил о своих планах? Помнишь? Я сказал, что лето следующего года проведу на французском Лазурном берегу. Погреюсь на песке в Сен-Тропе, загляну в Канны и в Ниццу. Побываю в Монако. Уверен: где находится французский Лазурный берег, ты знаешь. Что такое Сен-Тропе, Канны, Ницца и Монако — представляешь.

Алёна кивнула.

— Представляю, — сказала она.

— Мои планы с тех пор не изменились, — сообщил я.

Развёл руками — снова оживил на потолке пятна солнечных зайчиков.

— Сергей, ты поедешь во Францию?

— Во Франции тоже побываю. Обязательно.

— Когда? — спросила Алёна.

Она прикоснулась кончиками пальцев к чашке, где остывал чай.

— Скоро, — ответил я.

— Рада за тебя, Серёжа. Когда ты вернёшься?

— В том-то и дело, Алёна. Вернусь очень нескоро. Если вообще вернусь.

— Как это?

Лебедева пошевелила бровями.

Я вскинул руки и сказал:

— Вот так. Поеду за границу и обратно в Советский Союз не вернусь. Такое случается. Уверен, что для тебя это не новость. Не я первый, не я последний невозвращенец.

Дёрнул плечами.

Алёна посмотрела мне в глаза.

— Сбежишь? — спросила она.

— Вот именно, — ответил я. — Сбегу. Из СССР на Запад.

— Зачем?

Лебедева выпрямила спину — я прочёл в её взгляде удивление.

— Этого я тебе, Алёна, не скажу. Врать не хочу. Но и не озвучу правду. Это без вариантов. Просто уясни, что такая причина существует, и она веская. Прими это на веру. Если сможешь. Ничего другого о своих мотивах не сообщу. Я и так уже разболтал тебе больше, чем следовало. Уверен, что ты понимаешь: о подобных планах не сообщают никому, даже близким родственникам. Лучше подумай о другом: о себе, о своей карьере, о своём будущем.

Я развёл руками и предложил:

— Вообрази, что мы с тобой вместе живём, общаемся с твоими друзьями, я встречаю тебя после спектаклей. Нас вместе часто видят твои знакомые и твои поклонники. А затем они увидят в газетах обличительные статьи о том, как негодяй Сергей Красавчик предал родину, растоптал советские идеалы и сбежал к проклятым империалистам. Вспомнят ли они о наших с тобой отношениях? Как эти самые отношения аукнутся для тебя в будущем? Представила?

Я усмехнулся.

— Алёна, ты звезда советского театра и кинематографа, — сказал я. — Но твоё положение шатко. Ты сама уже в этом убедилась. Сейчас тебя сбросил с вершины даже режиссёр, пусть и заслуженный. Твоя карьера и спокойная жизнь сразу же закончатся, как только этого потребуют люди из Кремля. А они наверняка это сделают. В назидание другим. Чтобы все увидели, к чему приводит «предательство». Пусть «предала» страну вовсе и не ты. Понимаешь это?

Я покачал головой.

— Вот поэтому, Алёна, наши дальнейшие отношения невозможны. Никакие. Они разрушат твою жизнь. Скажутся и на судьбе твоих близких. Возможно, достанется и твоим друзьям. Если они вовремя от тебя не отвернутся. На киноэкранах твоё лицо больше не появится, если советские люди будут ассоциировать его с «предателем родины». Возможно, ты потеряешь и роли в театре. Как тебе такая перспектива? Впечатляет? Наш роман разрушил бы твою жизнь.

Лебедева склонилась над столешницей.

— Серёжа, это значит, что я права. Тогда ты мне солгал. Ты меня любишь?

Глава 12

За окном бабушкиной квартиры звучали птичьи и детские голоса (по воскресеньям этот двор в любое время года был с раннего утра и до позднего вечера заполнен ребятнёй). Сквозняк покачивал штору. Солнечные лучи заглядывали на кухню, отражались от стеклянных поверхностей. Они замерли на потолке, превратившись в солнечных зайчиков. У меня за спиной поскрипывал в прихожей паркет, словно там, за дверью, прогуливалось привидение. За стеной в большой комнате бормотал телевизор. Алёна обнимала пальцами чашку с чаем, не сводила глаз с моего лица. Она дожидалась ответа на свой вопрос.

— Мой ответ сейчас не имеет никакого значения, — произнёс я. — Он ничего не изменит. Чтобы я тебе ни сказал, сложившуюся ситуацию это не улучшит. Но ухудшить — может. Алёна, прими, как факт: наши отношения невозможны. Они завершились ещё там, в пансионате. То был курортный роман. Он остался в нашей памяти. Но мы пошли дальше: каждый своей дорогой. Ты уверенно движешься навстречу всесоюзной славе. А я скоро поеду к коле и к жвачкам. Каждый получит по заслугам. Не хочу, чтобы твои заслуги обесценились из-за меня. Не допущу этого. Поэтому думай, что хочешь. Но сейчас мы снова расстанемся. Без вариантов.

Я развёл руками.

Кухонный стол пошатнулся — заметались по потолку крохотные пятна света.

— Серёжа… ты не любишь нашу страну? — спросила Лебедева.

Мне послышались в её словах грустные нотки.

— Алёна, моя любовь к кому-то или к чему-то теперь не играет никакой роли. Хотя честно тебе скажу: я не идейный комсомолец. Но и жвачки с колой меня к себе не влекут: уж точно меньше, чем…

Я не договорил, покачал головой.

— Меньше, чем я? — сказала Лебедева.

Она приподняла подбородок.

Я задержал взгляд на её приметной родинке.