Интервенция (СИ) - Алексин Иван

— Я с вами не поеду! — выкрикнула Мария, ещё сильнее сжимая руку княгини и вздрогнула, обернувшись на вскрик. — Как это⁈

Княгиня уже опускалась на землю, держась за древко стрелы, торчащее из груди. Её рука скользнула вниз, вырвавшись из ладони.

— Кто стрелял⁈ — раненым медведем взревел Сукин, ища среди всадников убийцу. — Сказано же было, княгинь не трогать!

— Княгиню убили! — с не меньшей яростью закричал Митроха. — Без супостатов!

Мария, прижимая к груди вновь заревевшего ребёнка, бессильно опустилась рядом с телом подруги и горько заплакала.

— Ну, сделал дело?

— Прости, господине, — Матвей упрямо набычил голову, но глаз не поднял, всё же не решаясь смотреть Грязнову в лицо. — Я по другому дело повернул. А к добру ли то или худое сотворил, то уж тут, как ты скажешь. Решишь покарать, я в твоей воле.

Грязной приподнялся с лавки, отодвинув недопитую кружку с квасом, склонил голову набок, недобро оскалившись.

— Это что же, Матвейка? Выходит, жив Васькин щенок? И Машка Шуйская жива? Или как?

— Живы, — сглотнул холоп. — А только я не попусту стрелу метнул.

Бывший опричник мгновенно подобрался, оскалившись по-звериному, подошёл к своему холопу, не сводя побелевших от ярости глаз. В руке блеснул нож.

— Это как?

— С беглецами Анастасия, жена князя Михаила была. Вот я и решил, что если её, а не Шуйскую с младенцем люди Мстиславского убьют, то так оно для дела даже лучше будет.

— Жену Скопина⁈ — боярин задумался, анализируя полученное известие, убрав нож, вернулся к столу. — Ну, говори, чем оно лучше, Матвейка, — отхлебнул государев слуга из кружки. — Говори, пока есть чем говорить.

— Младенца убить, пользы не много будет, господине, — облизал губы Матвейка. — Наверняка у Мстиславского с Воротынским другой под рукой есть. Сами бы бывшую царицу следом зарезали да спасённого царевича народу предъявили. Другое дело жена Скопина-Шуйского. Её убийство князь Михаил не простит. А значит, он теперь накрепко к нашему государю привязан. Зубами его ворогов рвать будет. А бояре с младенцем и так никуда теперь не денутся. Тех, кто в Кремль ворвался, порубили, теперь их черёд пришёл.

— Ладно, — кивнул своим мыслям Грязной. — Посмотрим, как оно дальше дело повернётся. Выйдет по твоему, кончится твоё холопство. Поместье с чином московского дворянина выпрошу. А нет — не взыщи.

8 мая 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Государь, Ефим вернулся!

— Да, ну⁈ — я развернулся к Никифору, забыв об инспекции оборонительных сооружений вокруг кремля. — Сколько воинов с собой привёл⁈

— Да уж не мало! — расцвёл улыбкой обычно мрачный рында. — Оно, конечно, не полная тысяча, но семь сотен рейтар будет. И ещё много охочих людишек к нему по пути пристало!

Я лишь головой покачал.

Ишь ты, пристало! Всё-таки умом русский народ не понять! Я, когда в прошлом году на московский трон сел, что только не делал, чтобы южные области от ЛжеДмитрия оттолкнуть и на свою сторону перетянуть: сотнями разоблачительные грамоты по всей/м уездам рассылал, публичное признание ЛжеМаринки на Красной площади организовал, отлучение Вора от церкви от патриарха Иакова добился.

И всё бестолку. Вроде уже и самого Дмитрия окончательно прибили, и публичную демонстрацию причастности к еврейскому исповеданию продемонстрировали, но даже потеряв «символ», консолидировавшее вокруг себя все слои населения, на мою сторону южане переходить не торопились. Тот же Козельск это наглядно показал. Да и из других городов (за редким исключением навроде Болхова и Карачева) посланцы с изъявлением покорности перед моим шатром не толпились. Но стоило по окрестностям разнестись слухам о том, что ляхи царское войско разбили, как отношение ко мне местного населения кардинально изменилось. Даром что жители Болхова, несмотря на малочисленный отряд и угрозу появления вслед польского войска, с распростёртыми объятиями приняли, так ещё, в ответ на разосланных во все стороны гонцов, уже вестники из Мценска, Белёва и того же Козельска, своих посланцев с изъявлениями покорности и обещанием выслать воинскую подмогу прислали. А главное, что и жители Орла, ворота перед Ходкевичем закрыв, неожиданно заявили гетману, что: «Царь у них теперь один — Фёдор Борисович, а других воров, будь то Петрушка, что в Белгороде сидит или иноземный королевич, им не надобно».

Так что Ходкевич, выиграв битву, в итоге проиграл компанию. Юг страны, до этого одинаково враждебно смотревший на обе противоборствующие стороны, начал переходить на мою сторону. Хотя, может и не весь. Я, пока, только от близлежащих городов весточки имею. Как в более отдалённых регионах отреагируют, ещё неизвестно.

Впрочем, Ходкевич, ещё надеется переломить ситуацию в свою пользу, рассчитывая разгромить теперь армию Скопина-Шуйского, по последним данным как раз подошедшего к Орлу. Вот даже вслед за мной к Болхову не бросился, хотя наверняка весть о том давно до гетмана дошла.

Хотя в этом литовский полководец, пожалуй, прав. Сунься он вслед за мной, на быструю победу рассчитывать не приходилась.

Болховская крепость построенная на высоком холме (Красная гора), расположенном у впадения реки Болховки в реку Нугрь, несмотря на деревянные стены, была довольно крепким орешком. С трёх сторон водные преграды пусть и не очень широких рек, на берегу у основания холма «глухой» шестиметровый частокол с заострёнными толстыми брёвнами. И уже дальше на высоком холме, если, конечно, ты к нему прорвёшься, «рубленый город» (крепостная стена в основании которой широкие срубы доверху наполненные землёй с камнями).

С северной же стороны, единственно не имевшей водной преграды, осаждающим сначала было нужно взять посад, расположенный на соседнем холме и так же окружённый частоколом со рвом, и лишь затем, преодолев глубокий ров, вновь упереться в крепостные стены на вершине Красного холма, с их сторожевыми башнями и пушками.

В общем, быстро взять этакую крепость без серьёзной артиллерии, можно только забросав телами своих воинов, что Ходкевич себе позволить не может, а несколько 3-фунтовых пушек, что гетман притащил с собой, на роль осадных орудий никак не тянут.

Вскочив на коня, через Никольские ворота, въезжаю в город, спускаюсь с холма к суетящимся на склоне мастеровым. Потянувшиеся с окрестных деревень крестьяне вооружены были кое-как и в военном плане серьёзной силы не представляли. Поэтому наиболее боеспособных из них я отдал под командование Кузьмы (Кривонос был, пока, единственным воеводой, что появился вслед за мной в Болхове), который собрал под своей рукой около тысячи выживших стрелков. Вокруг старожилов и формировался новый отряд. Мушкетов у меня лишних нет, а вот простенькие пики сделать можно. Вот пусть и обучает. Остальных новоприбывших я отправил на строительство дополнительных укреплений. Пусть хоть так свой хлеб отрабатывают. И так с прокормом этакой оравы начали проблемы появляться.

Ещё до меня дошли вести о прибившихся со своими отрядами к Скопину-Шуйскому Тараске и Ефиме, о ранении попавших в плен Пожарском, Татищеве и Борисе Грязном, гибели Мизинца, Дмитрия Трубецкого, Татева, Шереметева и недолго побывшего в чине окольничего Тимофея Грязного. Такая вон печальная арифметика по результатам сражения получилась.

Ефима перехватываю на въезде в город. Рядом с десяток рейтар и, я мысленно кривлюсь, поминая чёрта, Захарий Ляпунов!

— Государь.

Соскочив с коня, поднимаю с колен Ефима, обнимаю, похлопывая по спине.

— Рад, что живой.

— Да что мне сделается, Фёдор Борисович, — сконфуженно затоптался воевода, не ожидавший такой чести. — Кони у нас резвые. Как Дмитрий Михайлович повелел уходить, мы и утекли. Там, правда, черкасы вслед погнались. Очень уж их Тараско со своими кирасирами шибко обидел. Так мы их, версты через три развернувшись, в сабли встретили. А потом уже на Юг, навстречу князю Михаилу пошли.