Интервенция (СИ) - Алексин Иван

— На всё твоя воля, государь, — в третий раз поклонилась она.

Вот и хорошо. Вот и ладушки. Теперь князь Михаил за меня горой будет. Да и слишком усилившимся Грязным, мощный противовес. Нельзя все яйца складывать в одну корзину.

— Дорогу, государю! С дороги!

Нестройно гомонящее людское море раздалось в стороны, давая проехать по чавкающему под копытами коня грязюке. И тут же бухнулось на колени, прямо в липкую жижу. Мне даже как-то неловко стало.

Нет, к постоянным поклонам я уже привык, принимая это как данность, напрямую связанную с моим статусом. Но сегодня ночью неслабый дождь прошёл, приведя низину к соответствию с её названием (Болото — территория на севере Замоскворечья, расположенная на противоположном от Кремля берегу реки Москвы). Так что поизгваздуют москвичи сегодня одёжу. Ох, поизгваздают!

— Государь милостив, — уловив мой сигнал, проорал во всю глотку Иван Годунов. — Поднимитесь, люди добрые!

Народ загудел, поднимаясь с колен, вновь сдвинулся к спешно построенному помосту, напирая на стрельцов. Одиннадцать приговорённых подняли головы. Я отвернулся, игнорируя их взгляды.

Не сегодня. Я и так слишком часто щадил своих врагов. И, как итог, едва опять Москву не потерял. И если продолжу в том же духе, точно долго не процарствую. Даже соратники за слабость примут. И без того совсем недавно ещё двух изменников простил.

Да и градус социального напряжения, что, по словам Грязнова, был близок к критической отметке, эти казни должны были существенно снизить. Люди страшились будущих репрессий. А какие могут быть репрессии, если виновные в попытке переворота уже публично изоблачины и наказаны? Тем более, что остальных схваченных в Кремле воров я помиловал, заменив смертную казнь на каторжные работы на Урале.

— Что, Петя, не жаль своих соплеменников?

— То не соплеменники, государь, а предатели, — презрительно фыркнул Пётр Урусов в сторону Баран Гази, бия Малой Ногайской Орды и четырёх мурз, попавших вместе с ним в плен. — Если позволишь, я сам этим шакалам головы срублю.

Ну, да. Урусова заложником в Москву из Большой Ногайской Орды прислали, а там отделившихся и ушедших на Запад в прошлом веке соплеменников не очень жалуют. Но всё равно, намёк крещёный ногаец должен понять. Для того с собой на эту казнь и притащил.

Князя Урусова прислал ко мне касимовский хан Ураз-Мухаммед. Переметнувшись год назад от Шуйского к ЛжеДмитрию II, хан, после разгрома царика под Клушино, мою власть признавать не спешил. Затаился в своём Касимове, пользуясь тем, что у меня до него ещё руки не дошли и занял выжидательную позицию, наблюдая за тем, кто в итоге победит. И лишь после известия о сражении под Орлом, определился с выбором. Вот и догнал меня по дороге в Москву с заверениями о преданности хана его соратник, князь Пётр Урусов, Ещё и дорогой подарочек, чтобы задобрить, привёз. Вон он рядом с ногайцами своей казни дожидается!

А где же ещё Богдашке Сутупову находится? Как говорится, по заслугам и награда. Это ведь он вместе с Рубцом Мосальским Путивль Гришке Отрепьеву сдал, что послужило коренным переломом в войне и привело к торжеству самозванца. Да и в Москву он вместе с другими убийцами приехал, и хотя непосредственного участия в убийстве моей матушки не принимал, но Ивашку Богданова для этого дела именно он привлёк. Деятельный, в общем, товарищ, за что и в чести был у обоих самозванцев. Вот только под конец оплошал, сбежав, когда я к Туле с войском подходил, не в Калугу, как Просовецкий, а в Касимов. Хотя, вроде они и в разные стороны разбежались, а сейчас рядом стоят, вместе с воровским боярином Иваном Заруцким.

Ну, и ещё трое стоящих на эшафоте, были приговорены к смерти за недавнюю попытку переворота. И здесь главной фигурой без сомнения был Богдан Бельский. Очень уж памятной была его попытка меня до прихода убийц в Кремле придержать. Да и потом, где только можно, напакостить норовил. Он оказывается, как сам вчера во время нашей беседы признался, так и не смог моему отцу простить, что тот его после смерти Ивана Грозного от большой власти отодвинул. А потом и на меня свою ненависть перенёс.

Вторым был князь Семён Звенигородский. Один из тех, кто вслед за более родовитыми боярами успел к сроку перебежать из Тушино в Москву и был прощён. Вот только этой милости князь Семён не оценил, обидевшись, что я отнял у него дарованные Вором вотчину и боярский чин, вернув в московские дворяне. Ну, ничего. На обиженных воду во… головы рубят. Пусть без неё и дальше обижается!

Третий из заговорщиков был тоже обижен, но не тем, что что-то отняли, а тем, что мало дали! Юрия Левшина, стрелецкого десятника, открывшего мне прошлой осенью Сретенские ворота в Москву, я произвёл в сотники, щедро наделив деньгами и сукном. Как выяснилось позже, не угодил. Честолюбивый стрелец как минимум в стрелецкие головы метил, и то, что по худородству ему в прежние времена и сотником стать не светило, Юркину обиду совсем не уменьшило. Вот и решил сотник предать ещё раз, переметнувшись к моим врагам. Вот только в этот раз прогадал.

— Ни к чему это, Петя, — остановил я порыв ногайца и махнул рукой дьяку. Тот, встав перед осуждёнными, начал читать приговор, подробно перечисляя проступки каждого. — Для пойманных воров у меня палач есть. То его работа. Ты лучше передай хану, чтобы в набег собирался. Сигизмунд всех воинов, что только смог собрать, с собой в поход забрал. А о том, что Польша с Литвой без защиты остались, не подумал. Вот вы с Ураз-Мухаммедом и напомните королю, что врываясь в чужой дом, о своём не нужно забывать.

— Будет сделано, мой царь! — расплылся в улыбке Урусов, хищно оскалив зубы.

Я отвернулся, скрывая накатившее раздражение. Радостно ему! Уже предвкушает, как вволю грабить и убивать сможет, а мне то его веселье тяжким камнем на сердце ляжет. Вот только по другому нельзя. Не ведутся войны в белых перчатках. И тот, кто во время войны жалеет чужой народ, не жалеет свой. Известие о разорении имений и застенков (поселение мелкой шляхты) сильно поубавит пыл приставшей к Сигизмунду шляхты, заставит задуматься о возвращении домой. Да и экономическому благополучию Речи Посполитой, разорение её земель, точно не поспособствует.

— В окрестности Быхова загляните, — зло посоветовал Василий Грязной. — Там земли богатые.

Ага, а ещё там много земель, что Ходкевичу принадлежат. Не может простить боярин гетману гибель единственного сына и плен внука. Ну, ничего, не удастся отбить, так выкуплю. Зато с Подопригорой обошлось; и на Брянск Ходкевич так внимания и не обратил, двинувшись обратно к Калуге, и сам Яким, по донесению Валуева, на поправку пошёл.

Дьяк, наконец, закончил, сноровисто свернув свиток в трубочку. Народ возбуждённо загудел, предвкушая начало жуткого зрелища, сдвинулся чуть ближе к эшафоту. Кат (палач) с подручными затоптались у плахи, поглядывая в сторону приговорённых.

— Начинайте, — коротко бросил я дьяку и тронул коня.

Хоть я и обтесался за эти годы, привыкнув к крови и страданиям, но никакого удовольствия от созерцания пыток и казней, по-прежнему не получаю. И пусть, стоящим на эшафоте людям всего лишь отрубят голову, а не посадят на кол или четвертуют, как советовал мне Грязной, зрелище, на мой взгляд, всё равно малоэстетичное.

Так что я это время гораздо лучше потрачу: город нужно к осаде готовить, полки с пушками в помощь князю Михаилу собрать, боярскую Думу, опять же, пользуясь предоставившейся возможностью, окончательно под себя прогнуть.

Запорожские казаки выбирали кошевого атамана. Собравшиеся на Раду сечевики спорили, надрывая глотки, угрожающе ревели, схатаясь за эфесы сабель, сквернословили, потрясая кулаками. Каждый был готов до хрипоты отстаивать своего кандидата, каждый считал, чо именно он лучше всех знает, кого следует выбрать в атаманы вместо погибшего в Крыму Сагайдачного.

— Бородавку в кошевые! Бородавку! Добрый казак!

— Да чтоб тебя черти забрали с твоим Бородавкой! Зачем он нам⁈ Пусть Порохня булаву берёт. Это он на Крым идти предложил.