Интервенция (СИ) - Алексин Иван

— Так пусть обходят, — тяжело вздохнул Скопин-Шуйский. Я ему за ту неделю, что он под Москвой стоял, этими сомнениями всю плешь проел. Кого другого, наверное, послал бы давно, а тут царь — вот и приходится объяснять. — Он тогда между Москвой и моим войском окажется. И имея позади неразбитое войско, ему все силы в кулаке держать придётся; ни город в нормальную осаду не взять, ни на штурм пойти. В любой момент удара в спину от меня ждать придётся. Тем более, что Москвы ему быстро не взять.

— То так — согласно кивнул Куракин, — Москва к осаде готова, государь, то ты сам ведаешь. Стены подлатали, орудий и огненного зелья в избытке, съестных припасов, как ты велел, Фёдор Борисович, ещё с прошлой осени со всех волостей навезли. Хоть целый год в осаде просидеть сможем.

— А у короля с провиантом туго, — продолжил убеждать меня князь Скопин. — Армию он большую набрал да только они всю провизию, что с собой взяли, уже подъели. А с крестьян много не награбишь, сами только поля засеяли да впроголодь живут. Наёмников опять же в польском войске много. Перед походом Сигизмунд, им заплатить, деньги нашёл да только время идёт, ещё платить нужно, а уже нечем. Ещё немного и они начнут бунтовать. Так что эта битва не нам, она королю нужна. Сумеет победить, тогда, и Москву в осаду взять можно будет, и наёмников для грабежа окрестных городков распустить.

— Нужно было татар не Литву посылать, а тыл королевскому войску — пробормотал в сторону Никифор. — Пограбили бы обозы, ляхи сами бы с голоду на приступ кинулись.

Ага, умный какой! А вместе с обозами они ещё и все окрестности до кучи разорили. Тут сколько не стращай хана с Урусовым, всё равно эти двое не удержатся. Пусть уж лучше в Литве зверствует, а не здесь. Тем более, что о разгроме вражеских коммуникаций, я не забыл. И вслед за татарами в поход остатки лёгкой конницы Подопригоры послал, дав задачу новому, временному воеводе, Никитке Аладьину (в «будущей» Смоленской войне этот волок ламский дворянин хорошо себя проявил как раз вот в таких мелких стычках и неожиданных ударах) лишить польско-литовское войско подвоза провизии и боеприпасов. Справится, уже официально в воеводы возведу. Для Подопригоры, если выживет, у меня другое дело задумано.

— О том, что сумеют победить и речи быть не может, — отрезал я. — Ты уж постарайся, князь, — внушительно посмотрел я Михаилу в глаза. — Сам видишь, ничего для тебя не жалею, всё что просишь, даю. Не сдюжишь, бедствие для страны будет пострашнее, чем нашествие хана Девлета.

— Живота не пожалею, государь, — твёрдо заявил мне князь. — Но сил у поляков вдосталь. Как оно обернётся, того не ведаю.

— Поляки то далече?

— Вчера возле Одинцово черкасов видели.

Одинцово. Это примерно километрах в двадцати отсюда. Значит, счёт на дни пошёл. Скоро всё решится.

В Москву возвращался в мрачном настроении. Слишком зыбко всё. Нет ничего хуже, когда результат всех твоих трудов от одной битвы зависит. Скопин-Шуйский, конечно, полководец талантливый, но и Жолкевский с Ходкевичем не пальцем деланные и воевать умеют. А тут ещё Никифор старую шарманку завёл; мол, поберечься бы мне надо да опасность в более спокойном месте переждать. И даже вспомнившееся мне нашествие крымского хана Девлета I Герая приплёл, заявив, что если самому Ивану Васильевичу от татарской напасти в Ростове укрыться не зазорно было, то мне с Ксенией в ту же Кострому на время отъехать, сам Бог велел. И что характерно, Куракин этого шелопута поддержал! Мол, главное, тебя, царь-батюшка, сберечь, а от ворога как-нибудь отобьёмся.

Пришлось популярно объяснить этой парочке, что бежать я никуда не собираюсь и если всё же ляхи князя Михаила одолеют, то все вместе в Москве отбиваться будем.

— Дозволь слово молвить, государь.

— Куда прёшь⁈

Двое рынд вслед за Никифором синхронно свернули к сотнику, оттесняя конями в сторону.

Косарь, хоть и вернул себе моё прощение, помня о дерзких словах сказанных когда-то под Костромой, старался лишний раз не отсвечивать. Понимал, что простить то я его может и простил, но склерозом покуда не страдаю, и те события прекрасно помню. Тут уже и то, что его в чине сотника над стрелками восстановили, большой милостью является. О большем, покуда, можно не мечтать. И вдруг сам мне у входа во дворец дорогу заступает. Наверняка что-то важное произошло, раз он на такое осмелился. Уж точно не цены на капусту обсудить решил.

— Чего тебе, Федька? — сделал я знак Никифору притормозить. Тот, в отличие от меня, ничего прощать Косарю не собирался и бывшего ренегата терпеть не мог.

— Не за себя прошу, государь, — было видно, что слова сотнику даются через силу, но и отступать он был не намерен. — За Агафью, вдову Кердыбы.

Кердыбы⁈

Я задумался, ошарашенный услышанным. Стало стыдно. Я ведь о семье погибшего соратника даже не вспомнил. И дело тут не в том, что раз погибший воевода сильно накосячил, то и его семья моего внимания не заслуживает. Просто известие о гибели Тимофея очень быстро отошло на второй план, затерявшись в череде более важных событий и там и осталось, придавленное грузом навалившихся проблем. А ведь у него, вроде, и детишки есть.

С другой стороны, Кердыба не бедствовал: я его и богатым поместьем под Ярославлем наделил, и жалованьем не обидел. Не должна была Агафья после гибели воеводы «по миру» с детьми пойти.

— И чего ей нужно? Тимофей, помнится, её с детьми из Ельца в своё поместье перевёз. Почему там не осталась?

— Так выгнал их с поместья князь Барятинский, — сокрушённо развёл руками Косарь. — Сказал, что Кердыба — изменник. Город Ходкевичу сдал, войско погубил. А раз так, то и семейству его поруха и бесчестие. С тем и выставил Агафью за ворота; насилу до Москвы добралась.

— И правильно сделал, — встрял в разговор, вышедший из дворца дьяк Семёнов. Вот же! И как только умудряется каждый раз моё возвращение не прозевать? Наверняка кого-то из челяди подрядил за въездом в Кремль присматривать и ему своевременно сообщать. — Экую поруху государю свершил! — зло продолжил глава царской канцелярии. — Город ворогам без боя отдал, все свои полки понапрасну погубил, гетмана опять же дальше пропустил, отчего царёву войску конфуз да поруха вышли. Этой Агафье лучше бы радоваться, что в Сибирь вместе с детишками на вечное поселение не сослали, а она ещё в челобитный приказ с прошением лезет!

— Это когда же от вдовы челобитная была? — оглянулся я на него.

— Намедни, государь, — в голосе Ивана не было даже и тени сомнения в правильности совершённого им поступка. — Из челобитного приказа принесли. Ну, я то прошение обратно в приказ и вернул, велев передать, что де по заслугам наказание получили и царь-батюшка-то одобряет.

Я закусил губу, не зная как поступить. Очень уж хотелось Семёнову хороших звиздюлей за самоуправство дать. Вот только самоуправства в его действиях как раз и не было. Я ведь для того и создал царскую канцелярию, отдав под руку Ивану трёх подьячих, чтобы хоть как-то всё возрастающий поток корреспонденции, поступающей на моё имя, отрегулировать. Буду самолично каждую бумажку читать, в них и утону. Вот и просматривают теперь служащие канцелярии всю поступающую документацию, передавая Ивану самое важное, а уже Семёнов выжимку из поступивших документов делает и мне докладывает. Вот только, похоже, критерии отбора он для себя немного неправильно уяснил. Так что немного вправить мозги всё же нужно.

— А скажи мне, Ваня, кто в нашем государстве вправе поместья да вотчины жаловать?

— Дык, ты, государь, — Семёнов замялся, мгновенно сообразив, что ласковые нотки в моём голосе не сулят ему ничего хорошего. — Ну, отец Иаков ещё может жалованную грамоту на патриаршие земли выдавать.

— Правильно, — добавил я в свои слова ещё больше патоки. — А воеводе даровать или лишать поместий по чину будет?

— Не по чину, царь-батюшка, — тоскливо оглянулся по сторонам дьяк. Он уже и сам был не рад, что высунулся навстречу мне из дворца. Вон уже и стремянные возле коней застыли, со злорадством наблюдая, как царь устраивает выволочку всесильному секретарю. — Этим не воевода, а дьяки в приказе ведают.