Интервенция (СИ) - Алексин Иван

— Правильно! Порохню в кошевые! Он наказным атаманом был и с добычей на Сечь привёл.

— Не нужен нам Порохня. Он, собачий сын, весь свой курень в Крыму потерял. До сих пор наши товарищи на галерах вёслами машут! Тискиневича в кошевые.

— Так, то когда было⁈ Он из басурманской неволе сам вырвался, галеру захватив. И после в Московии добре воевал и с большим прибытком вернулся. А ты последнюю свиту (сермяжный кафтан) в шинке пропил. Кабы не поход, уже на цепи у пушки бы сидел!

Дошло до драки. Разгорячённые сечевики шустро заработали кулаками, сбившись в курени, сцепились в яростной схватке, мутузя друг друга и продолжая горланить имя своего кандидата.

— Порохню в кошевые! Тискиневича! Бородавку в атаманы!

Впрочем, сторонников бывшего царского воеводы было значительно больше. Противников довольно быстро задавили, выдавив из круга, крики в пользу Порохни слились в монолитный рёв.

Данила тяжело вздохнул, сдерживая рвущееся наружу раздражение. Иного он и не ожидал. Слишком популярным он стал на Сечи после похода на крымское ханство, слишком многие увидели в нём удачливого атамана.

Татар они застали врасплох. Беспрепятственно высадившись на берегу Каламитского залива, запорожцы, забрав с чаек пушки, особо даже не спеша, двинулись в сторону крымской столицы. И хоть бы кто-то попытался их остановить! Лишь к концу третьего дня, когда сечевики появились под стенами Бахчи-Сарая, опомнившийся Селямет I Герай попытался дать им отпор. Но личная гвардия хана была малочисленна, а посаженные на коней старики и безусые юнцы оказались плохой заменой отрядам, ушедшим в поход в Московию. И их же оказалось слишком мало, чтобы удержать по всему периметру стены севшего в осаду города. Последних защитников перебили в ханском дворце, попутно зарубив и самого Селямета. Очевидно незадачливый хан так до конца и не поверил в происходящее, даже не сделав попытки сбежать. Слишком невероятным было появление казаков у стен его столицы, слишком быстрым случившийся разгром.

Победа была полной, добыча огромной, но именно это и поставило запорожцев на грань катастрофы.

Жадность парализовала победителей. Горы оружия, драгоценностей, дорогой одежды; всё это тащилось в казачий лагерь, в беспорядке складывалось в кучу, валялось под ногами. Толпы освобождённых невольников-христиан бродили повсюду, умоляя взять с собой. Вывести всё это на чайках не было никакой возможности, бросить немыслимо. А тут ещё, во время сшибки с небольшим татарским отрядом, гибнет Сагайдачный.

Вот тут и вспомнили сечевики об инициаторе похода Даниле Порохне, единодушно выбрав его наказным атаманом. Чуть ли не силком всунули в руку булаву, со словами: — «Ты нас сюда завёл, тебе и обратно выводить»!

И вот теперь, после благополучного возвращения на Сечь, его снова толкают со всех сторон, требуют принять власть.

— Порохня, чего встал⁈ Выходи! Принимай булаву!

Данила нехотя вышел на помост, поклонился лыцарству. Сбоку сунулся булавничий, протянув гетманскую булаву на вытянутых руках. Порохня покачал головой.

— Благодарствую за честь, товарищи. А только как бы худо не было, если вы меня кошевым атаманом выкликните. Нет у меня на то ни опыта, ни умения. Потому и считаю, что лучше атамана, чем Яким Бородавка нам не сыскать.

Последние слова потонули в протестующем рёве тысяч глоток. Толпа сдвинулась, ещё плотнее придвинувшись к невысокому помосту, зарычала, отсылая к дьяволу сукина сына Бородавку. У многих в руках появились сабли. Если бы Яким, предусмотрительно, едва поняв на ком остановили свой выбор сечевики, не покинул заранее Раду, его запросто и растерзать бы могли. Посыпались угрозы и в сторону Порохни, грозя упрямцу смертью за неуважение к решению лыцарства. Некоторые, самые отчаянные уже и на помост было полезли, собираясь проучить выбранного ими же в атаманы.

— А ну, разойдись! Дай знамя внести!

Раздвигая беснующуюся толпу, вперёд вышел Евстафий Корч, держа в правой руке палку с прицепленными к ней бархатными шароварами расшитыми золотыми нитями. Новое «знамя» узнали. Со всей сторон посыпались смешки, шутки, весёлые выкрики. Напряжение сразу спало, сменившись весельем.

— Я вот что скажу, товарищи, — Корч воткнул острый конец знамени в землю. — Бородавка, конечно, казак добрый, то каждый знает. Вот только не он нас из Крыма со всей добычей на Сечь привести сумел. Помнится, после похода на Варну, у него это значительно хуже получилось. А вот Порохня привёл. Он и атаман удачливый и воин храбрый. Это я ведь только штаны с хана снял, — ткнул пальцем на шаровары Евстафий, — а зарубил его как раз Порохня. А уж как он порт вместе с кораблями в Гёзлеве (Евпатория) под носом у турецкой крепости умудрился захватить, тому до сих пор удивляюсь. Хитро придумано было! И турку обхитрили, и татарскому царевичу с моря шароварами помахали! А потому хватить кобенится, атаман, — развернулся он к Даниле. — Принимай булаву да пошли в шинок горилку пить. Принимай, Данила, — горячо прошептал он всё ещё колеблющемуся другу. — Хлопцы разгорячились. Понапрасну сгинешь. А через полгода и о Бородавке можно будет вспомнить. Всё едино казаки быстрее добытое не прогуляют.

— Ну, ладно, — разлепил губы новый кошевой атаман, поднимая над головой булаву. — Как говорил, Фёдор Борисович; «вы сами напросились»!

Глава 13

15 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

— Эк ты укрепился, Михаил Васильевич, — усмехнулся в усы Андрей Куракин. — Пушками не прошибёшь.

Я лишь хмыкнул, мысленно соглашаясь с князем. Нет, о тактике Скопина-Шуйского, любившего противопоставлять польско-литовской тяжёлой кавалерии систему острожков и полевых укреплений, я знал. В этот период времени, когда огневая мощь огнестрельного оружия и полевой артиллерии были ещё не столь велики, этот приём являлся наиболее эффективным, лишая гусаров главного их козыря; сокрушительного, сметающего всё на своём пути, напора. Вот и в этот раз, готовясь к генеральной битве с двумя гетманскими армиями, он укрепился более чем основательно. Обе возвышенности на Поклонной горе ощетинились целой сетью рогаток, надолбов, ежей, прочно закреплённых к земле вбитыми по всему периметру клиньями и густо насыпанным вокруг них чесноком. И это был только первый рубеж обороны. Далее на вершинах холмов был поставлен мощный частокол с несколькими острожками, выдвинутыми немного вперёд. Перед ними, согнанные с окрестных деревень и самой Москвы крестьяне и посадские, как раз заканчивали рытьё рва, попутно вбивая в него остро заточенные колья. В общем, согласен с Куракиным; без пушек сюда лезть — не самая лучшая идея. Вот только…

— Пушками как раз и прошибёшь. А Сигизмунд с собой осадный наряд из-под Смоленска везёт.

— Пушки и у нас есть, — возразил мне Василий Морозов. Боярин, будучи на воеводстве в Казани вместе с Бельским, моего врага не поддержал и, сдав после бегства Богдана город моим воеводам, с тех пор был не у дел, просиживая штаны в Думе. Вот я его как более-менее лояльного мне боярина, воеводой передового полка с князем Михаилом в поход против крымских татар и отправил. — Вот только мы за стеной укроемся, а они в голом поле стоять будут.

Ну, да. Я, по требованию большого воеводы сюда несколько пушек даже с Москвы перетащить велел. Так что, если Жолкевский с Ходкевичем вступят в бой, надеясь разнести укрепления своей дальнобойной артиллерией, их ждёт жестокое разочарование. Безнаказанно это сделать им никто не даст. И даже наоборот. Скорее им тут больше достанется, так как Валуев (Скопин-Шуйский, пользуясь представленным мною на время войны с Речью Посполитой карт-бланшем, самовольно забрал его из Брянска, поставив воеводой над всей артиллерией), тут уже всю местность перед холмами пристрелять успел.

— Так-то, оно, так, — протянул я, не в силах сдержать сомнения. — А что, если всё же не станет Сигизмунд наши укрепления штурмовать? Увидят его полководцы, как тут у тебя всё устроено, поймут, что этак тут всё их войско костьми лечь может да и обойдут твои позиции стороной.