Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Теперь надо было заняться не самым приятным делом, но таким необходимым.

Пышные палаты Кремля остались позади, сменившись узкими, сводчатыми коридорами, что змеились вглубь, под землю. Воздух становился холоднее с каждым шагом, пахло сыростью, затхлостью и той особой, ни с чем не сравнимой безнадегой, которой, казалось, пропитались сами камни этих подклетов. Пляшущие тени от факела в руках идущего впереди сторожа выхватывали из мрака потемневшие от времени стены, низкие дубовые двери, обитые железом, и редкие, забранные ржавыми решетками оконца под самым потолком.

Я шел молча, мои шаги гулко отдавались в тишине. За мной, стараясь не отставать, следовали дед Прохор, вернувшийся дядя Олег, доложивший, что Нагие под присмотром, и князь Воротынский. Воротынский же, бледный и сосредоточенный, исполнял роль главы сыскной комиссии, и по его напряженному лицу было видно, что эта новая обязанность дается ему нелегко.

— Открыть, — приказал я у первой двери.

Засов со скрежетом отодвинули.

Внутри на соломенной подстилке сидел Василий Шуйский. Он был грязен, одежда его порвана, но глаза… глаза горели неукротимой гордыней и лютой ненавистью.

— Ну что, князь Василий Иванович? — начал я спокойно, входя в камеру. Дед встал позади меня. — Посидел, подумал о грехах своих?

— Не тебе, выскочка, меня судить! — прохрипел Шуйский, вскидывая голову. — Ты такой же вор, как и он! Только он украл корону у Годунова, а ты — у меня, у Рюриковича, который хотел очистить Русь! Я хотел спасти Отечество!

— Спасти? — Я усмехнулся. — Ты хотел власти, князь. И ради этой власти готов был утопить Москву в крови. Но у тебя не вышло. Твои братья, Дмитрий да Иван Пуговка, сейчас сидят в соседних камерах.

Я наклонился к нему, понижая голос до шепота:

— И последнее. Все твои вотчины, все подворья, все злато-серебро, что ты копил для своего восшествия на престол, теперь пойдут в государеву казну. Чтобы я мог платить верным мне людям.

Я видел, как с каждым моим словом из глаз Шуйского уходит жизнь. Гордыня, ненависть… все сменилось пустотой. Он понял.

— Ты хотел стать царем, а стал никем. Все, ради чего ты пролил кровь, все, ради чего предал, — все это теперь мое. Скажи мне, Василий Иванович, оно того стоило?

Шуйский не ответил. Он был сломлен.

— Запереть, — бросил я сторожам.

Следующим был князь Федор Иванович Мстиславский. Он не проклинал меня, а сидел на лавке с холодным, обреченным достоинством.

— И ты, князь Федор Иванович… — начал я. — Зачем? Власти тебе не хватало или чести?

— Чести, — тихо, но твердо ответил Мстиславский. — Не мог я больше видеть еретика-расстригу и ляхов на престоле православном. Шуйский был меньшим из зол.

— И ради этого «меньшего зла» вы едва не отдали Москву на растерзание? — Я покачал головой. Но он не ответил, лишь опустил лицо.

Последним я посетил Михаила Салтыкова. Этот, в отличие от первых двух, рухнул на колени, едва я вошел в камеру.

— Княже! Государь! Помилуй! Не по своей воле, по принуждению! Шуйский силой заставил! К остальным изменникам я не стал заходить, много чести.

Покончив с изменниками боярами, я направился туда, где было жарче и пахло паленым — в пыточную. Здесь, в отдельной камере, сидели иезуиты. Главный мастер заплечных дел, кряжистый мужик с пустыми, усталыми глазами, почтительно поклонился.

— Ну что? — коротко спросил я.

— Молчат, княже. Зубы стиснули, терпят все. Крепкие, как железо, — вздохнул он, и указал на одного из них уже висевшего на дыбе.

Поймали семерых, включая их главаря Савицкого. Но, по сведениям от Мнишека, было их больше.

— Мне нужны не их стоны, — сказал я твердо. — Мне нужны имена кто еще замешан, кто прибыл и кто это придумал. Узнайте!

— Постараемся, княже.

Обратный путь наверх, к свету и воздуху, показался быстрым. Контраст был разительным. Я смыл с себя тюремную тяжесть, переоделся в чистый кафтан. В малой палате уже был накрыт скромный обед. За столом сидели только свои — дед и дядья.

— Крепкие орешки эти ляхи-чернецы, — пробасил дядя Олег, наливая себе кваса.

— Ничего, расколем, — хмуро ответил дед. — Не таких видали.

В самый разгар обеда дверь отворилась, и в палату стремительно вошел Василий Бутурлин. Его лицо было серьезно.

— Княже. — Он поклонился. — Князь Михаил Васильевич Скопин-Шуйский доставлен, как ты и приказывал. Ждет.

Всякая расслабленность мгновенно слетела с моего лица. Я медленно отставил серебряный кубок. Взгляд мой стал жестким и сосредоточенным. Впереди был сложный разговор. Не хотелось мне терять такого талантливого военачальника.

— Зови.

Глава 15

Глава 15

В кабинете было тихо. После суматохи дня эта тишина давила на уши. Я не стал садиться за массивный стол, заваленный бумагами, — это место казалось мне все еще чужим. Здесь, у окна, я был просто наблюдателем, пытающимся осознать масштаб того, что свалилось на мои плечи.

Дверь тихо скрипнула. Я медленно обернулся.

Михаил Скопин-Шуйский стоял посреди комнаты. Он был бледен, под глазами залегли тени, но держался он прямо, не опуская взгляда. В его фигуре не было ни тени отчаяния, лишь холодная, собранная готовность принять свою судьбу. Он не знал, как себя вести: я больше не был просто князем Старицким, первым боярином при дворе, а его собственный статус висел на волоске. Он был племянником главных изменников, и это клеймо могло стоить ему головы.

Я молча смотрел на него несколько долгих мгновений, давая тишине сделать свое дело, усилить напряжение. Затем отошел от окна и указал на лавку, обитую потертым бархатом.

— Здрав будь, князь Михаил Васильевич. Присядь.

Он вздрогнул.

Этот спокойный, почти будничный тон был не тем, чего он ожидал. Он готовился к обвинениям, к допросу, но не к приглашению сесть. Поколебавшись секунду, молча поклонился и опустился на самый краешек лавки.

Я не стал садиться напротив, а подошел и прислонился к подоконнику, сохраняя неформальную, но доминирующую позицию.

— Как твое здоровье? — спросил я тихо, и от этого вопроса он вздрогнул еще сильнее. — Как спится в эти смутные ночи? Кошмары не мучают?

Я видел, как в его ясных глазах мелькнуло полное недоумение. Все его заранее заготовленные ответы, вся его выстроенная оборона рухнули в один миг. Этот обезоруживающе заботливый вопрос был последним, чего он мог ожидать. Он несколько раз открыл и закрыл рот, прежде чем сумел выдавить из себя слова.

— Думы тяжкие одолевают, — ответил он сдержанно, но уже без той ледяной враждебности, с которой, видимо, готовился встретить допрос. — Сон бежит от меня.

Я молча кивнул, принимая его ответ. Взгляд мой смягчился, я медленно прошелся по кабинету, давая ему мгновение, чтобы прийти в себя. Тишину нарушал лишь треск воска в высокой свече на столе.

— Верю, — наконец произнес я, и голос мой звучал тихо, почти сочувственно. — Весь твой мир рухнул в один день. Род, которому ты был верен, оказался в яме предательства. Нелегко это принять и понять.

Я остановился у стола, повернувшись к нему. Видно было, как он с благодарностью ловит эту нотку понимания, как немного расслабляются плечи. Он, видимо, решил, что самое страшное позади.

— На меня тоже свалилась ноша, которой я не просил, — продолжил я все тем же доверительным тоном, создавая видимость общей проблемы. — И мне, как и тебе, нужны ответы…

Я замолчал, сделав шаг к нему. И в этот миг все изменилось. Мой голос, когда я заговорил, утратил всякую теплоту, став жестким и холодным.

— И вот какой ответ мне нужен в первую очередь, князь. Как же так вышло, что вечером перед нападением ты лично забрал из царских палат государеву саблю?

Удар был нанесен.

Я видел, что лицо Скопина утратило всякий цвет, став белым, как полотно. Он резко втянул воздух, и его руки, лежавшие на коленях, сжались в кулаки.

Несколько мгновений он просто молчал, опустив голову, и я видел, как ходят желваки на его скулах. Наконец, он медленно, с огромным усилием, поднял на меня глаза. В них было лишь отчаяние и осознания того, как глупо его использовали.