Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Она была еще не стара, но годы, проведенные в монастырской ссылке, и вечная обида и злость на весь мир оставили на ее лице глубокие следы. Сейчас ее платок сбился, седеющие волосы выбились из-под него, лицо было красным и мокрым от слез, но глаза… глаза горели сухим, яростным, абсолютно не скорбным огнем. Это был огонь ненависти и расчета. За ее спиной, мрачные как тучи, стояли ее братья: Михаил и опухший от пьянства Григорий, — всем своим видом изображая скорбь и праведный гнев. И самое главное — в углу, пытаясь совершать заупокойные молитвы, но явно сбитый с толку этим представлением, стоял бывший патриарх Иов. Вокруг, боясь подойти ближе, сгрудилась толпа дворцовой челяди, со страхом и любопытством впитывая каждое слово.

Увидев меня, Мария Нагая вскочила, ее движение было по-змеиному быстрым.

— Вот он, душегубец! — пронзительно закричала она, указывая на меня дрожащим пальцем. — Пришел полюбоваться на дело рук своих! Кровиночку мою извел! На крови сына моего на трон взойти хочешь, волк Старицкий!

Я не стал вступать с ней в перепалку. Вместо этого обвел тяжелым взглядом толпу челяди.

— Всем вон! — Голос мой прозвучал негромко, но властно и эхом разнесся по палате. — Оставить лишь родню покойного и отца Иова! Мои дядья и дед, не дожидаясь повторного приказа, сделали несколько шагов вперед, и толпа, не смея ослушаться, поспешно ретировалась, пятясь к дверям. Вскоре в опочивальне остались только мы.

Я медленно подошел к Марии Нагой, глядя ей прямо в глаза.

— Перестань, инокиня, — тихо, но так, чтобы слышали все, произнес я. — Твой сын, царевич Дмитрий, умер еще в Угличе. Младенцем. И ты сама это знаешь лучше всех.

Нагие остолбенели от такой прямоты. Иов замер, прекратив молитву, да и дед с дядьями начали переглядываться и корчить друг другу рожи.

— Что ты несешь, щенок⁈ — взвизгнула Мария. — Да как ты смеешь хулу возводить⁈

— Я смею, — оборвал я ее. — А вот ты смеешь обвинять меня в убийстве царя, когда сама виновата в гибели своего истинного сына? Сама его в ненависти ко всем растила, сама и не углядела! А теперь, когда этот самозванец мертв, снова пытаешься разыграть карту убитой горем матери? Ты сама назвала его сыном! Перед всей Москвой! Зачем? Власти захотела? Вернуться из монастыря, снова стать царицей-матерью? Была дурой, когда сына своего не уберегла, дурой и осталась, когда на эту авантюру с лжецом пошла!

— Да как ты смеешь, пес⁈ — не выдержал Гришка Нагой, который до этого лишь злобно сопел, и, выхватив саблю, бросился на меня. Я этого ожидал. Не делая ни шагу назад, просто ударил его кулаком в лицо. Коротко, жестко, без замаха. Гришка охнул, из носа его хлынула кровь, и он мешком осел на пол. Афанасий Нагой отшатнулся.

— Ты кем себя возомнил, пьянь? — прошипел я, глядя на поверженного Михаила. — Достал уже со своей спесью. Еще раз сунешься — башку отрублю, и род твой не поможет.

В наступившей звенящей тишине раздался сухой голос Иова.

— Довольно! — Старец медленно поднялся, опираясь на посох. — Перед телом усопшего и перед лицом Господа негоже чинить распрю и проливать хулу! Государыня, уйми свою скорбь и гнев, ибо ведут они лишь к новой смуте. А ты, князь, укроти ярость свою, хоть и справедливую. Не время для суда, время для молитвы.

Слова Иова подействовали на Марию отрезвляюще. Она посмотрела на поверженного, скулящего брата, на мое непроницаемое лицо, на суровые лица моих дядьев и деда, и поняла, что проиграла. Ее публичное представление провалилось. Она замолчала, лишь тяжело дыша и метая на меня полные ненависти взгляды.

— Дядя Олег, — спокойно сказал я. — Проводите государыню-инокиню и ее братьев в подобающие им покои. И приставьте надежную стражу. Чтобы никто их не беспокоил и чтобы они никого не беспокоили. Зорко за ними следить.

Нагие, сломленные и униженные, под конвоем моих людей покинули опочивальню.

Я остался наедине с дедом, Поздеем и Иовом. Кризис был купирован. Жестко, даже жестоко, но по-другому, видимо, было нельзя.

— Жестоко ты с ними, князь, — произнес старец, будто прочитав мои мысли. — Но, может, иначе в наше время и нельзя.

— Они сами выбрали этот путь, отче, — ответил я.

По пути обратно дед тихонько спросил, так чтобы слышали лишь я, дядя и он.

— Андрей, это правда, что ты сказал про сына Марии?

— Правда, дедушка, — кивнул я. — Забудьте о том, будто и не слышали никогда, — серьезно глянул на них, и дед с Поздеем кивнули.

Я вернулся в кабинет, где меня дожидались. Дверь за моей спиной тихо прикрылась. В палате воцарилась тишина, все смотрели на меня в ожидании: князья Одоевский, Воротынский, Волынский, дьяк Власьев. Они видели, как я ушел разбираться с Нагими, и по моему мрачному, решительному лицу догадывались, что разговор был не из приятных и закончился не в пользу царицы-инокини.

Я не стал тратить время на объяснения.

— Казна почти пуста, — начал я без предисловий, и бояре напряглись. — Войску надобно платить жалованье. Ждать, пока сыск окончится, времени нет. Вина главных изменников очевидна и подтверждена.

Я обвел взглядом дядю Поздея и князя Хованского, который выпрямился, поняв, что речь пойдет о деле.

— Дядя Поздей, князь Иван Андреевич! — Голос мой звучал твердо, не допуская возражений. — Берите с собой Василия Бутурлина, верных людей и сотню стрельцов. Немедля! Обыскать подворья Шуйских, Головина и других заговорщиков. Найти их богатства.

Затем я повернулся к дьяку Власьеву, который внимательно слушал, вцепившись в подлокотники кресла.

— Афанасий Иванович, подьячие нужны для описи. Они пойдут с отрядом и будут следить, чтобы все изъятые ценности: золото, серебро, меха — немедленно вносились в государеву казну. Все должно быть по порядку.

Приказ, отданный с такой скоростью, заставил бояр переглянуться. Это было не просто решение — это акт захвата финансовой власти в государстве, совершенный без оглядки на Думу и прочие формальности. Но никто не возразил. Все понимали: это необходимость.

Тут же подал голос князь Одоевский, поднимая следующий насущный вопрос:

— Княже, а что со Стрелецким приказом? Басманов при смерти. Приказ без головы остался. Стрельцы — сила грозная, но без твердой руки опасная.

Я кивнул, показывая, что уже обдумал и это.

— Матвеем Григорьевичем Волынским приказ укрепим, — сказал я, глядя на него, и он удивленно вскинул брови, услышав свое имя. — Он и воеводой был, и рода не худого, и в деле себя показал. — Я обвел всех взглядом.

Возражений не последовало. Кандидатура была сильной и неожиданной.

— Значит, в Боярской думе это завтра и решим, — подытожил я, формально соблюдая приличия, но давая понять, что решение уже принято.

Продолжая военную тему, я повернулся к дяде Поздею.

— Найди мне князя Михаила Васильевича Скопина-Шуйского. Доставь его сюда. С почетом, но неотлагательно. У меня к нему разговор есть.

Это распоряжение заставило бояр напрячься еще больше. Судьба племянника главного изменника была неясна, и это создавало новую интригу. Что я задумал? Помиловать и приблизить? Или казнить вместе с дядьями? Я оставил их гадать.

Решив финансовый и военный вопросы, я перешел к последнему пункту повестки.

— Теперь о деле скорбном, но необходимом. О похоронах.

Я посмотрел на Власьева.

— Афанасий Иванович, на тебя с думными дьяками — подготовка погребению царя, патриарх Иов поможет, он уже занимается. Хоронить будем в Архангельском соборе, рядом с отцом его, государем Иоанном Васильевичем и братьями его.

— А народ, княже? — спросил Воротынский. — Допустить к прощанию?

— Обязательно, — твердо сказал я. — Любой москвич сможет прийти и проститься. Но порядок должен быть строгий. Открыть для входа Троицкие и Спасские ворота Кремля. А для выхода — все остальные. Чтобы давки не было. Вот ты, Матвей Григорьевич, со стрельцами за порядком и приглядишь.

Я отпустил их выполнять приказы. Москва снова пришла в движение, теперь уже под моей властной рукой. Я выиграл еще один раунд, но война за будущее России только начиналась.