деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

Пауза потянулась, гул вентиляции звучал как тяжёлое дыхание. На мгновение в воздухе повисла задумчивая тишина, а затем последовал спокойный жест – лёгкое кивание, будто признание:

– Аргумент весомый.

Блэкуэлл почувствовал преимущество и тут же надавил сильнее:

– Действительно ли стоит ставить карьеру на "смелость" этих людей? Не разумнее ли разрешить вопрос… иначе?

– А иначе, – значит, выполнить их условия.

Ответом стал короткий, сухой смешок. Разве он полагал, что всё строится на вере в хрупких свидетелей, готовых под пулями раскрывать правду?

– Свидетели, о которых речь, – не сотрудники "Теранос", – прозвучало спокойно. – Это члены совета директоров.

В комнате будто стало тише. Совет директоров "Теранос" – люди весомые, неприкосновенные. Простых работников можно запугать, разрыть их прошлое, выставить грязное бельё напоказ. Но попробуй сделай то же самое с бывшими членами совета.

Блэкуэлл мгновенно напрягся.

– Члены совета тоже связаны NDA. Вы ведь знаете это.

Конечно, знали. NDA стало их щитом и кляпом одновременно. Но этот щит можно было обернуть против владельцев.

– Известно, – последовал ответ, спокойный, но с лёгкой усмешкой. – Но нарушение NDA – не уголовное преступление. Чтобы подать в суд, требуется инициатива истца.

На лице адвоката не дрогнул ни один мускул, но в глазах мелькнуло беспокойство. Он уже догадался, куда ведут эти слова. И догадка оказалась верной.

– Если Киссинджер сам нарушит NDA и заговорит, рискнёте ли подать на него в суд?

Слова упали в тишину, как камень в колодец. Тишина загудела, будто комната сама не поверила услышанному. Запах кофе смешался с металлическим привкусом тревоги. На лице Блэкуэлла застыло то самое выражение, что появляется у человека, осознавшего, что его собственное оружие повернули против него.

***

После провала переговоров с Сергеем Платоновым Холмс вернулся в отель, где в воздухе висел запах перегретого кондиционера, и метнула в адвоката Блэкуэлла взгляд, острый, как осколок стекла.

– Вот это и есть твои легендарные способности? – голос Холмса дрожал от злости. – Так выглядит "гигант юридического мира"?

Блэкуэлл застыл, словно мраморный бюст под холодным светом лампы. Щека дёрнулась, пальцы сжались, но возразить он не решился. Гордость была растоптана, но спорить было бессмысленно.

"Не оставил даже намёка на компромисс…" – холодная мысль кольнула адвоката, как булавка под кожу. Всё пошло не по плану.

Он, конечно, не питал иллюзий, что Сергей Платонов сразу склонит голову. Но надеялся хотя бы на разговор, на торг, на какую-то возможность найти середину. Человек, казалось, рассудительный, умеющий считать ходы. Однако всё закончилось одним-единственным словом:

– Спасибо за заботу, но будет суд.

Никаких "может быть", никаких "подумаем". Только твёрдое, как гравий под ногами, "суд".

Сколько бы Блэкуэлл ни давил, ни убеждал, ни пытался приманить обещаниями – всё было бесполезно. Перед глазами до сих пор стояло лицо Платонова: спокойное, непоколебимое, будто высеченное из камня.

Это решение не укладывалось в рамки здравого смысла.

Обычно люди бегут от судебных тяжб, как от пожара. Даже если уверены в правоте, всё равно ищут лазейку, чтобы не ввязаться. А тут – наоборот.

Суд против самого Блэкуэлла, акулы юриспруденции, да ещё с иском почти на пять миллиардов долларов. И при этом – ни одной благоприятной карты на руках. Казалось, любой другой уже давно отступил бы. Но нет.

– Если он действительно вызовет Киссинджера в качестве свидетеля, что тогда? – голос Холмс прозвучал с металлической дрожью. Она кусала ногти, глядя куда-то мимо Блэкуэлла.

Мысль о Киссинджере вызывала у всех одинаковое чувство – ледяную тревогу.

Если тот нарушит соглашение о неразглашении и выступит с показаниями, последствия будут катастрофическими.

На последнем заседании совета директоров всплыли ужасные подробности: подтасованные данные испытаний, фальсифицированные отчёты, скрытые нарушения при проверках лабораторий. Всё это, стоит Киссинджеру заговорить, станет частью официальных документов – как пятно, которое уже не отстирать.

– Можно ли хоть как-то заблокировать его показания из-за нарушения договора о конфиденциальности? – спросил Холмс, цепляясь за последнюю надежду.

– Никак, – ответил Блэкуэлл, спокойно, даже с какой-то усталостью. – Если Киссинджер готов понести последствия, его слова будут иметь силу.

Он говорил ровно, тщательно подбирая слова, будто укладывал их в идеально ровный ряд на холодном мраморном полу.

Если Киссинджер действительно решится на это, начнётся лавина. Но пока требовалось решить главное – как действовать дальше.

– В случае его показаний остаётся два пути, – наконец произнёс адвокат. – Либо подаём иск против него, либо нет.

– Исключено! – взорвался Холмс, вскочив с кресла. Голос резанул воздух, как свист хлыста. – Цель этого процесса – сохранить инвестиции! Забыл?

Если бы дошло до иска против Киссинджера, любой инвестор, связанный с ним, тут же отшатнулся бы. Замороженные миллиарды так и остались бы в банках, а, может, и вовсе утекли бы навсегда.

К тому же на компанию немедленно навесили бы клеймо – "та, что осмелилась судиться с Киссинджером". От такого пятна не отмыться: оно отпугнуло бы всех – и партнёров, и спонсоров, и будущие проекты.

Блэкуэлл слегка кивнул, не отрывая взгляда от бумаги.

– Тогда остаётся только одно – отказаться от иска. Но если промолчать, когда Киссинджер выступит с обвинениями, все решат, что компания признаёт их правдивыми.

Холмс резко выдохнул, запах дешёвого табака и усталости наполнил комнату.

Это и было самое страшное: молчание оказалось равносильно признанию вины. И тогда никакие деньги, никакие связи, никакие юристы уже не спасут компанию, имя которой станет синонимом обмана.

Выбор сузился до двух дорог, и обе вели в пропасть. Как ни повернись, для компании это означало катастрофу.

– Тогда придумайте другой путь! – голос Холмс звенел в воздухе, будто лезвие режущее стекло. – Разве не для этого нужны лучшие юристы в стране?

Ответом стал тяжёлый, усталый вздох, наполненный глухим эхом просторного гостиничного номера. В нём смешались запахи кофе, виски и тревоги, стоявшей в воздухе, как влажный туман.

– Госпожа Холмс, – глухо произнёс Блэкуэлл, – выхода нет. Этот капкан не имеет слабых звеньев. Сделан так, что, ступив в него, уже не вырвешься.

Настоящая ловушка, где каждое движение приближает к поражению.

Блэкуэлл провёл рукой по лицу, будто хотел стереть нахлынувшие мысли. В голове крутилась одна догадка: а вдруг всё это было спланировано заранее? Не случайность, не удача, а тонко рассчитанная комбинация, где каждая деталь имела своё место.

Он отмёл мысль с раздражением. Невозможно. Никто не способен так изощрённо всё просчитать. Тем более – человек вроде Сергея Платонова, слишком молод, чтобы сплести такую сеть. И всё же….

Перед внутренним взором всплывали строки из досье: фантастическая точность прогнозов, почти мистическая интуиция, безупречная репутация в профессиональной среде. Если всё это действительно результат расчёта, а не случая, тогда перед ним стоял не просто противник – гений, какого Блэкуэлл не встречал за всю карьеру.

– Значит, просто сидеть и ничего не делать? – раздражённо бросила Холмс, вырвав его из раздумий.

– Как уже говорилось, этот капкан не разрушить, – произнёс он твёрдо. – Единственный способ спастись – не попасть в него.

Он посмотрел на Холмс долгим, предупреждающим взглядом.

– Ни при каких обстоятельствах нельзя позволить Киссинджеру выйти на трибуну. Как только он заговорит, всё кончено. Останется лишь одно – уговорить его отказаться от показаний. Но это за пределами моих возможностей.