Инженер Петра Великого 6 (СИ) - Гросов Виктор

Осунувшийся, с красными от бессонницы глазами, Нартов не прикасался к чертежу — он почти гладил его взглядом. Провел рукой по чистому краю бумаги с нежностью, с какой отец касается своего новорожденного дитя.

— Работает… Будет работать, — выдохнул он, в голосе звучала тихая гордость творца, создавшего нечто, чего до него не было в этом мире.

Пьянящее тепло победы разливалось по телу, наконец отпуская напряжение, державшее меня в тисках все эти дни. Старая привычка, въевшаяся в подкорку еще в прошлой жизни, требовала немедленно подвести итог, облечь наш прорыв в сухой, неоспоримый язык цифр. Для Государя и Казны. Но в первую очередь — для себя. Увидеть масштаб содеянного.

— Алексей, — я повернулся к царевичу, который как раз разбирал донесения от Морозовых. — Оставь купцов. Есть дело поважнее. Пошли нарочного за Леонтием Филипповичем. Срочно. Скажи, что нам нужен его ум, необходимо просчитать боевую эффективность нового оружия для доклада твоему отцу.

Магницкий был в усадьбе, он недавно разобрался с делами в Канцелярии и решил наконец-то выбраться в Игнатовское. Пока гонец мчался, мы не выдержали. Инженерное любопытство, помноженное на нетерпение, взяло верх. Нужно было прикинуть хотя бы приблизительные цифры, чтобы не выглядеть глупцами перед старым математиком.

Я взял грифель. Расчет был прост. Я выводил на чистом листе знакомые, успокаивающие столбцы цифр. Скорострельность. Боекомплект. Расход на роту.

Скорострельность (1 солдат): 1 кассета (8 выстрелов) за 20 секунд.

Боекомплект: 10 кассет = 80 выстрелов.

Огневая производительность (1 рота, 120 чел.) за 5 минут боя: 120 солдат × (5 мин / 20 сек на кассету) × 8 выстрелов =…

Моя рука замерла. Я тупо уставился на формулу. Не может быть. Пересчитал еще раз, медленнее, шевеля губами. Потом еще. Нет, ошибки не было. Грифель с сухим треском сломался в моих пальцах, оставив на бумаге жирный, рваный след.

Четырнадцать тысяч четыреста выстрелов. За пять минут. Одна рота.

Эта цифра смотрела на меня. Холодная, бездушная, абсолютная. В ней не было ни славы, ни доблести, ни героизма, лишь ледяная, безупречная математика истребления. Тепло победы внутри меня сменилось могильным холодом. Я молча подвинул лист с расчетами Нартову.

Он пробежал глазами цифры, сначала с недоумением, потом его лицо медленно начало меняться. Восторг в его глазах потух, уступив место растерянности, а затем — чему-то другому, темному.

В этот момент в мастерскую вошел Магницкий, а за ним — Алексей. Старик был в благодушном настроении, предвкушая интересную математическую задачу.

— Звали, господа? — проговорил он, подходя к столу. — Что у вас тут за арифметика? Показывайте ваше чудо-орудие.

— Посчитай, Леонтий Филиппович, — глухо сказал я, не поднимая головы. — Посчитай и скажи нам, что это значит.

Магницкий надел очки, взял грифель и, хмыкнув, быстро проверил мои выкладки.

— Верно. Четырнадцать тысяч четыреста, — произнес он и поднял на нас удивленные глаза. — Весьма… внушительная плотность огня. Я бы даже сказал, теоретически недостижимая. Что за чудо-орудие вы тут измыслили?

Он смотрел на нас с восторгом ученого, я же видел лишь эту цифру. Гнетущую тишину расколол спокойный и пугающе прагматичный голос Алексея.

— Это, Леонтий Филиппович, цена величия Империи, — произнес он, подходя к столу и властным жестом накрывая ладонью лист с расчетами. — Барон и господин Нартов создали оружие, которое позволит одному нашему солдату стоить десятерых басурман. Оно спасет тысячи жизней наших солдат и позволит закончить эту войну не за годы, а за месяцы.

Услышав это, Магницкий перестал улыбаться. Он снова посмотрел на цифру, потом на гордое, стальное лицо Алексея, на наши с Нартовым бледные лица. Восторг сменился ужасом.

— Господи Иисусе… — прошептал он, и это была не фигура речи, а молитва. — Что же вы… сделали?

— Мы сделали то, что должны были! — возразил Алексей. — Мы дали Империи меч!

— Меч? — Магницкий поднял на него скорбный взгляд. — Дитя, меч — в руке воина, им можно защитить, а можно и убить невинного. А это… — он указал на чертеж, — … это не меч. Это коса. Коса, которой будут косить людей, как траву. Без разбора. Без чести. Без доблести. И это тот мир, который ты, наследник, собираешься строить? Мир, основанный на таких цифрах?

Старик говорил тихо. Он смотрел прямо на Алексея.

Алексей выдержал этот взгляд, но мускул на его щеке дрогнул. Его железобетонная уверенность в своей правоте впервые дала трещину. Он увидел цену величия, и эта цена ему не понравилась.

Нартов, не выдержав этого, медленно поднялся, отошел к стене и прислонился к ней лбом. Мой гениальный механик только что столкнулся с самой страшной правдой: любое великое творение несет в себе свет и тень. Странно, термобарический боеприпас произвел такое же впечатление на моих людей. Правда, не такое сильное, ведь Дыхание Дьявола не было настолько сильно заточено на такое подавление живой силы противника.

Я видел в его глазах тот же отблеск ужаса, что и у моих гренадеров после первого применения «Дыхания Дьявола». Но здесь все было иначе, глубже. То был удар стихии, громовая кара, ниспосланная специалистами издалека. А это… это была коса, которую мы только что создали, чтобы вручить каждому (каждому!) крестьянскому сыну, одетому в мундир. Мы изобрели новое оружие, изобретали нового солдата, для которого убийство превращается из ратного труда в механическую работу. И эта мысль была страшнее любого огненного вихря.

СМ-2 становилась проблемой и тайной, которую надо было хранить пуще всех тайн. Не дай Господь кому попадут наши наработки.

Магницкий перевел печальный взгляд на меня.

— А вы, Петр Алексеевич? Вы ведь знаете больше нашего. Уж вы понимаете к чему приведут такие… косы.

Я не мог ему ответить.

Он постоял еще с минуту в оглушительной тишине, молча повернулся и вышел, оставив на столе бумаги.

Дверь за ним тихо закрылась. А мы остались втроем, каждый наедине со своими мыслями.

— Он… он не понимает, — глухо произнес Алексей, скорее убеждая себя, чем нас.

Я посмотрел на царевича.

— Он прав, ваше высочество. И вы правы. — С трудом поднявшись, я оперся на палку. — Мы создали чудовище. И теперь наша общая задача — научиться держать его на цепи. Сделать так, чтобы оно служило Империи, а не сожрало ее вместе со всем миром. Потому что теперь, когда эта дверь открыта, закрыть ее уже не получится. Никогда.

Глава 13

Когда Нартов ушел, унеся с собой свою боль и гордость творца, я остался один посреди остывающей мастерской. Прежде благодатная тишина давила, полная беззвучных криков будущих жертв нашего изобретения. Рефлексия? Возможно. Суть ведь не в том, что я и так наизобретал много инструментов для уничтожения человеческой жизни. Дело в масштабе того, что я сейчас с Нартовым делаю.

Вообще, такое ощущение, будто в о мне сидит критик, или совесть. Либо мое внутреннее самокритичное я.

Подойдя к столу, я склонился над чертежом СМ-2 «Шквал»: уродливым, асимметричным, компромиссным… и абсолютно гениальным в своей простоте.

Стоило провести пальцем по контуру приемника для кассеты, как в голове тотчас зазвучал голос воображаемого критика, артиллерийского теоретика, не обремененного знанием наших реалий.

«Безумие! — сказал бы он. — Твои страдания из-за засорения брандтрубки смехотворны! Эта деталь в нормальном оружии одноразовая, она — часть патрона!»

Оставалось лишь горько усмехнуться. Конечно, мой воображаемый собеседник представлял бы себе унитарный патрон с металлической гильзой и капсюлем-воспламенителем, запрессованным в донце. Он бы рассуждал с вершины технологической горы, не имея ни малейшего понятия, как мы карабкаемся по ее отвесному склону.

В его мире брандтрубка — расходник. В моем, в мире Нартова, — это сердце затвора, стальной сосок, намертво ввинченный в казенник. От него требуется выдержать сотни, тысячи выстрелов. И если каждый второй капсюль будет забивать затравочное отверстие липким шлаком, наша фузея превратится в бесполезную железную палку после первой же кассеты. Вот почему мы просили Магницкого сделать капсюль, мы по сути умоляли его изобрести чистое пламя. Наши прежние опыты с гремучими солями проваливались, поскольку мы пытались приладить новую, грязную технологию к старой механике. Теперь же мы заставляли химию работать на новую механику.