Инженер Петра Великого 9 (СИ) - Гросов Виктор

Шведского генерала я еще не выдал Брюсу, хотя он собирался забрать его. Я оттягивал этот момент до последнего, что еще сильнее порождало напряженность между нами. В глубоком подвале цейхгауза, в камере, где содержался Левенгаупт, я свел их. Генерал сидел за простым столом, методично разбирая и собирая сложный часовой механизм — единственная роскошь, которую я ему позволил, чтобы его мозг не заржавел от бездействия. При нашем появлении он отложил инструменты и поднял взгляд.

— Генерал, — представил я. — Это Андрей Иванович Ушаков. Отныне он будет вашим… смотрителем.

Ушаков поклонился, глядя на шведа. Я уже видел этот взгляд: так мясник смотрит на тушу, прикидывая, как лучше ее разделать. Там, где я видел в Левенгаупте равного противника, гения, вызывавшего уважение, Ушаков видел уникальный информационный ресурс. Набор данных, который нужно извлечь, систематизировать и поставить на службу.

Выйдя в коридор, мы оставили генерала наедине с его часами.

— И что вы с ним намерены делать, Петр Алексеевич? — спросил Ушаков. — Пытать? Бесполезно, как по мне. Переманить? Еще бесполезнее, у него вместо крови — принципы, наслышан уже о нем.

— Я думал использовать его как советника, — признался я. — Заставить работать на нас, анализировать военные планы европейцев.

Ушаков едва заметно усмехнулся.

— Он будет лгать. Или изображать работу, выдавая заведомо проигрышный анализ. Неэффективно.

— Что бы предложили вы?

— Не нужно его заставлять, — голос Ушакова стал вкрадчивым. — Нужно создать условия, в которых он сам, по доброй воле, будет делать то, что нам нужно, даже не осознавая этого.

В тот же вечер на моем столе лежал его план. Никаких пыток. Левенгаупта следовало поместить в полную информационную изоляцию. Ни новостей, ни писем. Раз в неделю к нему должен приходить «собеседник» — специально подобранный умный и начитанный офицер, изображающий из себя оппозиционно настроенного интеллектуала. Этот офицер будет вбрасывать генералу крупицы тщательно подготовленной дезинформации.

«Начнем с простого, — было написано в плане. — Расскажем ему, что из-за бездарного командования Меншикова русская армия потерпела сокрушительное поражение. И добавим слух, что ваш новый скорострельный „Шквал“ показал себя в бою отвратительно — стволы разрывает после сотни выстрелов. Мы дадим ему задачу, которую он не сможет не решать: „Как бы я, Левенгаупт, воспользовался этой ситуацией для контрудара?“». Его догадки и планы будут записываться и передаваться на анализ уже настоящим стратегам. Мы превращали его разум в живой механизм для предсказания будущего, работающий на нашем топливе.

Этот план снова привел к столкновению с Брюсом. Узнав о моей затее, он прислал гонца с резким письмом, в котором сообщал, что имеет на Левенгауптa собственные виды: использовать его как разменную фигуру в большой игре с европейскими дворами. Мой ответ я написал на обороте его же письма:

«Яков Вилимович, использовать генерала так — значит получить одну, пусть и важную, уступку. Использовать его разум — значит получить доступ к образу мыслей всего европейского генералитета на годы вперед. Мы с вами получим инструмент, который позволит предсказывать их. Согласитесь, ценность этого несоизмеримо выше любой дипломатической победы. Ресурс остается здесь». Снова я выбрал сторону Ушакова. И снова стена между мной и Брюсом стала толще.

Уверившись, что нашел в Ушакове идеального исполнителя, я сделал следующий шаг: познакомил два самых острых инструмента в моем арсенале. Я привел его в свою тайную лабораторию в старом складе, где над чертежами бинарного боеприпаса колдовал Анри Дюпре.

Произошла встреча двух абсолютных циников. Гений контрразведки, для которого не существовало понятия «доверие», и гений инженерии, для которого не было понятия «мораль». Ни единого лишнего слова. Ушаков изучил чертежи «Благовония». Его лицо не выразило ничего. Ани пояснял тот или иной момент.

— Какова зона действия «этого»? — спросил он Дюпре, ткнув пальцем в схему распылителя.

— Зависит от ветра и концентрации, — ответил француз. — При идеальных условиях — до полуверсты. Но главная проблема — доставка. Снаряд слишком уязвим.

— Доставка должна быть скрытной, — подхватил Ушаков. — Небольшие контейнеры, заложенные ночью лазутчиками с наветренной стороны от лагеря противника. Подрыв. Полная небоеспособность гарнизона еще до начала штурма.

Они понимали друг друга с полуслова, однако в их деловом тоне я уловил легкие нотки профессионального соперничества. Дюпре смотрел на Ушакова с любопытством ученого, изучающего редкий и опасный вид. Ушаков же, я был уверен, уже прикидывал, как установить за этим гениальным французом «ненавязчивое наблюдение», ведь верность, которую можно купить, можно и перекупить.

На моих глазах формировалось ядро новой команды. Если Нартов, Магницкий и Орлов были созидателями, то эти двое — оружием.

Их первой совместной задачей стала разработка бинарного боеприпаса и тактики его применения. Дюпре отвечал за надежность и мощность «изделия», а Ушаков — за создание специальных групп, способных доставить этот «подарок» в любую точку вражеского тыла. Я же был верховным арбитром и идеологом, ставящим перед ними все более сложные задачи.

Но не все так гладко. Тихая война между Ушаковым и Брюсом тлела, как торфяник: не вырываясь наружу, она проявлялась в мелочах — в задержанных на сутки гонцах, в «случайно» утерянных донесениях, в запросах на перепроверку данных, которыми обе стороны засыпали друг друга. Этот изящный бюрократический саботаж грозил парализовать обе службы.

Ясно, что долго так продолжаться не может. Явился сюда строить паровые машины, а вместо этого разнимаю двух пауков в банке, которую сам же и создал. Вмешиваться в их грызню — не рационально. Гасить конфликт — бессмысленно. К счастью, есть решение, такое же циничное и системное, как все, что я делал в последнее время: если пожар нельзя потушить, его нужно направить в нужное русло и заставить работать на себя.

Сев за стол, я начал писать письмо единственному человеку, который стоял над их схваткой, — Государю.

Эдакий проект переустройства самой тайной и опасной части имперской машины. Вместо того чтобы примирять врагов, я предлагал узаконить их вражду, превратив ее из деструктивной силы в двигатель системы. Выводя эти строки, я на мгновение содрогнулся от собственного цинизма. Писал о «здоровой конкуренции», а по сути — науськивал одних верных людей на других, создавая систему, в которой донос на соратника ради Государя становился доблестью.

«Ваше Императорское Величество, — писал я, — нынешние угрозы Империи требуют разделения инструментов безопасности. Опыт показал, что невозможно объять необъятное. Один человек, сколь бы гениален он ни был, не может одинаково эффективно ловить шпионов в Вене и выявлять казнокрадов на уральских заводах. Это две разные войны, требующие разного оружия и разных полководцев».

Я предлагал создать две независимые и официально конкурирующие службы. Первая, «Око Государево» Якова Брюса, получала в ведение внешнюю разведку, большую геополитику и агентурную сеть за пределами Империи. Его полем становился весь мир. Вторая, «Щит Империи» Андрея Ушакова, отвечала за внутреннюю безопасность, контрразведку, защиту промышленных и государственных секретов, борьбу с изменой и саботажем. Ее полем была сама Россия.

Саму идею я подавал Государю как новый, совершенный инструмент абсолютной власти. «Разделение полномочий, — продолжал я, — усилит Ваш контроль, Государь. Вражда между двумя службами не даст ни одной из них чрезмерно возвыситься. Они будут вынуждены следить за врагом, и друг за другом, донося Вам напрямую о промахах и успехах соперника. Таким образом, Вы, и только Вы, станете единственным верховным арбитром, получающим полную и объективную картину из двух разных источников. Вы будете держать на коротком поводке двух самых свирепых цепных псов, которые, грызясь между собой, будут вдвое яростнее охранять Вас и Империю».