Бастард Александра 2 (СИ) - Емельянов Дмитрий Анатолиевич "D.Dominus"

Для меня спустить подобное означало получить в дальнейшем тот же саботаж, что имел Эвмен. Позволять такого нельзя было категорически, и отучить перечить царю следовало сразу и безоговорочно.

Глядя на Эвтидема в тот момент, я лихорадочно решал задачу, как это лучше сделать. Казней и смертей для одного дня было уже предостаточно, да и не настолько я кровожаден, чтобы казнить за одно только сомнение.

Пауза затягивалась, а я всё не мог решить, как мне поступить, пока мой взгляд не упёрся в стоящего рядом с Эвтидемом пожилого перса. В памяти услужливо всплыли слова Патрокла, когда он указывал на него: «Фратаферн, бывший сатрап Парфии!» После последнего раздела царства в Трипарадисе сытного места сатрапа ему уже не досталось, и сейчас он — гиппарх (командует конницей) у сатрапа Гиркании.

Этот миг помог мне найти ответ, и я перевёл взгляд с Эвтидема на перса. Глядя тому прямо в глаза, я произнёс негромко, но жёстко и безапелляционно.

— Раз Эвтидем устал и хочет отдохнуть, то я отстраняю его от командования. С сего дня ты, Фратаферн, командуешь всем войском Гиркании, а после битвы посмотрим… — Сделав многозначительную паузу, я добавил: — Может, у благородного Эвтидема нет сил и на управление сатрапией.

Должен сказать, что получилось неплохо: я вроде бы лишил Эвтидема должности, а вроде бы и нет! Командовать войском он уже не мог, но отличиться в бою и доказать свою преданность и полезность у него возможность осталась.

«Докажет, — подумал я тогда, — оставим его руководить сатрапией. А нет — тогда ау! Пусть вон Фратаферн подвизается!»

После такого поворота никто больше вопросов не задавал, и где-то к полудню всё тридцатитысячное войско выстроилось ровными прямоугольниками на равнине сразу у южного склона холма.

Кто-то может спросить, для чего мне потребовалось всеобщее построение? Отвечу, что целей у меня было несколько. Во-первых, я хотел показать войску себя, дабы каждый воин не только слышал о том, что у него теперь новый царь, но и знал меня в лицо. Если вы думаете, что это неважно, то заблуждаетесь!

Тут действует тот же принцип, что и на восточном рынке, где у вас в первую очередь спрашивают имя, откуда родом и прочее. Вы раздражаетесь — вот же торгаш-прилипала, — а на деле вы сталкиваетесь с выкованной тысячелетиями психологией! Сказав своё имя и прочее, вы как бы вступаете в диалог. Вы невольно, и совершенно вопреки своим желаниям, становитесь ближе с продавцом, и вам труднее ему отказать, ведь не чужой же человек! То же самое и с полководцем: если воины видели и знают его в лицо, то он словно бы роднее становится, и им уже труднее его подвести. Особенно если он им ещё и симпатичен! Вот эту симпатию я и намеревался завоевать.

Во-вторых, мне было недостаточно клятвы верности только сатрапов, и я собирался принять её у всего войска. Это было, если уж не нечто новое, то точно необычное. В верности царю клялись полководцы, покорённые властители, выборные послы, а вот чтобы войско целиком — я такого примера не припомню. Армия могла приветствовать своего царя, одобрять его действия или нет, но клятву верности от всего воинства получить было проблематично.

Сложность заключалась в самой процедуре. Ведь не будешь же вызывать каждого воина и ждать от него клятвы. Насколько это затянется⁈ Да и что за клятву он будет произносить, на каком языке, каких богов призывать в свидетели? Сложностей не перечесть! Можно, конечно, просто проехаться перед строем и потребовать клятвы от всех разом. Выкрикнуть громко и грозно:

— Клянётесь⁈

Войско недружно ответит — клянёмся! И что⁈ Будет это хоть что-нибудь значить⁈ Будут ли после этого воины сражаться за меня как за себя? Думаю, вряд ли!

Размышляя об этом вечерами у походного костра, я нащупал другое решение. С этой целью я неоднократно и дотошно выпытывал у Энея, чем живут греческие наёмники на службе у македонских сатрапов. О мечтах ветеранов-македонян я подолгу беседовал с Патроклом, как и о том, какими мыслями заняты головы простых крестьян, что насильно согнаны в македонское войско. С Экзармом же разговоры шли о желаниях степняков в македонской армии.

В общем, ко вчерашнему смотру я представлял себе самые востребованные пожелания почти всех подразделений своей армии и собирался этим воспользоваться.

Для этого, правда, пришлось подождать. Сатрапы сумели построить свои войска только после полудня. Длинный фронт пехоты и конницы вытянулся вдоль склона холма, когда солнце уже начало клониться к закату.

Ещё с час ушло на приём докладов о готовности от всех военачальников, и только после этого я тронул Атиллу вдоль строя. Сразу за мной двинулись два знаменосца: один — с золотым двухглавым орлом на позолоченном шесте, а другой — с красным знаменем, на котором также золотом был вышит орёл с двумя повёрнутыми в разные стороны головами. За ними, также по двое в ряд, поехали сатрапы — верхом на лучших своих скакунах и в сияющих парадных панцирях и шлемах. Замкнула этот парадный строй тетрархия катафрактов.

По моему замыслу, все эти орлы и закованные в броню всадники в начищенных доспехах должны были стать первым и самым доходчивым аргументом, убеждающим каждого воина в царской мощи и непобедимости.

Тут надо сказать, что красное знамя с вышитым орлом стоило мне таких денег, что даже вспоминать не хочется. Точно не дешевле золотого орла, так что позволить себе такие игрушки я мог только в единственном экземпляре.

Оба этих символа отлили и выткали ещё в Пергаме специально для этого случая. Я не знал тогда, воплотится мой замысел в реальность или нет, но понимал, что потом будет сделать нечто подобное невозможно, и постарался подготовиться заранее. Представляя себе этот день, я думал о нём так долго и так часто, что выстроил его в своих мыслях буквально по часам. Не всё вышло так, как я задумал, но в целом первоначальная цель была достигнута. Сатрапы приняли меня как царя.

«Что дальше, — как сказал бы Эней, — чего стоят их клятвы⁈» Тут я не строил и не строю иллюзий, а отдаю себе отчёт в том, что клятвы предаются этими людьми на раз. Стоит мне оступиться — и все разбегутся как мыши, а первая проверка уже завтра! Завтра меня ждёт битва с Антигоном, и она станет решающей! Одолею Антигона — значит, будет у меня будущее, а нет — тогда всё зря! Все мои усилия пойдут прахом, и чтобы этого не случилось, мне нужна верность не только полководцев, но и простых воинов. Мне надо, чтобы они поверили в меня. Поверили, что я не выскочка не на один день, а всерьёз и надолго!

Для этого я и берёг в обозе «красное пролетарское» знамя и золотого орла, ибо считал и считаю, что символы для воина значат очень много. Красное и золотое — кровь и золото! Эти два цвета будоражат воображение, будят грёзы и демонстрируют богатство и силу. Символы, слова, убеждённость и психологию — всё это я собирался бросить в бой в тот день, дабы заставить моё разношёрстное воинство поверить в себя.

И это была третья цель, ради которой я затеял тот смотр: убедить всех вместе и каждого воина в отдельности в том, что это не они нужны мне, а я им! Что только я способен дать им то, о чём они мечтают, и только со мной у них вообще есть будущее. Задача непростая, но я знал, что только в том случае, если мне удастся её решить, можно будет надеяться на верность этих людей.

Вчера, двигаясь вдоль строя, я ни о чём таком уже не думал; всё шло изнутри само, словно мои прошлые мысли настоялись на том диком адреналине, что кипел у меня в крови с самого утра. Я был настолько заряжен, что мне было всё равно, перед кем выступать; я был готов нести слово своё хоть войску, хоть бессловесному стаду.

Первыми по ходу стояли плотные шеренги греческих наёмников. Их было немного, не больше двух тысяч, но каждый из них стоил своих денег: хорошая броня, шлемы, щиты и опыт сражений с любым противником.

К ним я обратился на греческом:

— Братья-эллины! Я не буду говорить вам о вашей великой миссии спасти гибнущее царство, я лучше спрошу вас: хотите ли вы к зрелым годам иметь свой дом, рабов, жену и достаток?