Русь. Строительство империи 7 (СИ) - Гросов Виктор

— Хаос и страх — наше главное оружие этой ночью, — закончил я. — Если нам удастся обезглавить их войско и повредить флот до рассвета, утром мы сможем добить их по частям. И вся добыча — их богатый лагерь, их оружие, их кони — будет нашей. Твоей и моей. Поровну, как договаривались.

Кучюк слушал внимательно, его черные глаза блестели. Он снова перекинулся парой фраз со своими советниками. Я видел, как он взвешивает риск и возможную выгоду. Амбиции боролись с осторожностью.

— Хороший план, князь, — сказал он наконец медленно. — Дерзкий. Много добычи… если получится. Но если нас обнаружат раньше времени? Если ромеи успеют построиться?

— Риск есть всегда, хан, — ответил я. — Но тот, кто не рискует, тот сидит у разбитого корыта. Я верю в своих воинов. Верю в твоих джигитов. Вместе мы покажем этим ромеям и хазарам, кто хозяин в этой степи. Ты со мной, Кучюк?

Я посмотрел ему прямо в глаза. Это был решающий момент. Хан выдержал мой взгляд, потом криво усмехнулся.

— Твоя смелость мне нравится, князь Антон. И добычу я люблю. Хорошо. Печенеги пойдут с тобой этой ночью. Скажи, что делать моим людям.

Облегчение волной прошло по шатру. Мои воеводы зашевелились, на их лицах появилась тень улыбки. Главное препятствие было преодолено. Теперь оставалось только действовать. Быстро и решительно. Ночь только начиналась, и она обещала быть очень долгой и очень жаркой. Мы немедленно приступили к обсуждению деталей ночной вылазки, распределяя роли и уточняя сигналы. Времени оставалось мало.

Глава 2

Тьма. Непроглядная, южная, безлунная. Она плотно окутала долину перед Тмутараканью, скрывая под своим покровом и наш лагерь, разбитый на скорую руку на холме, и огромное, раскинувшееся до самого горизонта море вражеских шатров. Лишь тусклые, далекие звезды едва мерцали в вышине, да беспокойные огни хазарских и византийских костров подмигивали из темноты, словно злые глаза зверя, затаившегося перед прыжком. Воздух был неподвижным и прохладным после дневного зноя, пах пылью, сухой травой, конским потом и особым, тревожным холодком, который всегда предшествует схватке.

Я стоял на краю холма, всматриваясь во вражеский стан. Рядом, почти не дыша, замерли Илья Муромец и Ратибор. Их могучие фигуры едва угадывались в темноте, я чувствовал исходящее от них напряжение — тугую, скрученную пружину готовности. Мы ждали сигнала, момента, когда ночь перестанет быть просто ночью и превратится в поле битвы.

В голове еще звучали слова византийского посланника, этого лощеного Льва Склицы, и шипение предателя Ярополка, стоявшего рядом с ним прошлой ночью. Их ультиматум был верхом наглости и презрения. Отдать Тмутаракань, разорвать союз с печенегами, которых я сам с таким трудом привлек на свою сторону, признать верховенство Византии и посадить этого Ярополка княжить в Киеве… Они всерьез думали, что я соглашусь? Что вид их войска, усиленного византийскими наемниками и поддержанного флотом, блокировавшим город с моря, заставит меня поднять руки? Наивные идиоты. Они недооценили ни меня, ни моих людей, ни ярости тех, кто защищал стены Тмутаракани под командованием Такшоня.

Система «Вежа» услужливо подсвечивала тактические схемы, предлагала варианты (естественно за очки влияния), но окончательное решение всегда оставалось за мной. И оно было принято еще там, во время ночных переговоров, когда я смотрел в холодные глаза Склицы и презрительно ухмыляющееся лицо Ярополка. Бить первыми. Бить туда, где не ждут. План был дерзким, рискованным, почти безумным, но он давал шанс переломить ход событий, вырвать инициативу из рук врага.

И ключевую роль в этом плане играл Кучюк. Этот хитрый печенежский хан ненавидел хазар не меньше моего, если не больше. Обещание богатой добычи, возможность отомстить старым врагам и щедрая плата серебром сделали свое дело. Он согласился сыграть в мою игру, хотя я прекрасно понимал, что его верность — вещь крайне ненадежная и временная. Но сейчас наши интересы совпадали. Ему нужен был хаос и грабеж, мне — отвлекающий маневр.

И вот, наконец, тишину прорезал едва слышный, тонкий свист — условный знак от лазутчиков Веславы, подтверждавший: враг расслабился, момент настал. Я едва заметно кивнул Алеше, стоявшему чуть поодаль в тени. Он тут же растворился во мраке, передавая команду дальше.

И почти мгновенно левый фланг долины, там, где затаилась основная орда Кучюка, ожил. Словно прорвало плотину. Тысячи печенежских глоток взревели в унисон — дикий, гортанный вой прокатился над степью, заставив вздрогнуть даже моих бывалых дружинников. В темноте заметались сотни факелов, выхватывая из мрака несущиеся силуэты всадников в островерхих шапках, вздыбленных лохматых коней, блеск кривых сабель. Воздух наполнился невообразимым шумом: грохотом тысяч копыт, яростным ржанием, лязгом оружия, пронзительными криками.

Четыре тысячи всадников Кучюка начали свой яростный танец. Они неслись вдоль линии вражеского лагеря, поднимая тучи пыли, которая в трепещущем свете факелов казалась кроваво-красной. Они имитировали атаку: с диким гиканьем налетали на передовые хазарские заставы, осыпали их стрелами из своих коротких луков, тут же откатывались назад, чтобы через мгновение появиться в другом месте, сея панику и сумятицу. Шум стоял такой, что, казалось, сама земля дрожит под копытами их коней. Это был чистый, первобытный хаос, великолепно разыгранный спектакль, призванный приковать к себе все внимание вражеского командования.

Я не отрываясь смотрел туда, на левый фланг вражеского стана. Расчет оправдывался. Даже отсюда, с нашего холма, было видно, как там засуетились. Огни костров замелькали чаще, забегали темные фигуры, доносились отрывистые команды, крики военачальников, пытавшихся разобраться в происходящем и организовать оборону. Хазары и византийцы явно всполошились. Я видел, как целые отряды спешно перебрасывались к тому участку лагеря, где сейчас бушевала орда Кучюка. Они стягивали силы, готовясь отразить массированную атаку степняков, которую, несомненно, ожидали с минуты на минуту.

Отлично. Просто превосходно. Рыбка заглотила наживку. Кучюк и его воины отрабатывали свое серебро сполна. Пока они там мечутся, готовясь встретить бурю с одной стороны, настоящая гроза уже тихо собиралась на противоположном фланге. Рядом довольно хмыкнул Ратибор, поудобнее перехватывая топоры.

— Поверили, княже, — пророкотал он тихо. — Глянь, как забегали, болезные. Думают, вся сила там.

Илья Муромец молча поправил на плече свою чудовищную палицу, его глаза в темноте сверкнули предвкушением боя.

Первый акт нашего ночного представления был сыгран безупречно. Враг смотрел не туда. Теперь наступал наш черед. Наш тихий, смертоносный выход на сцену.

Пока там, слева, бушевала искусственная буря, устроенная Кучюком, мы начали свое тихое, почти призрачное движение. Настало время для главного удара, для той самой хирургической операции, ради которой все и затевалось. Я повел за собой ударный отряд — тысячу отборных воинов, лучших из лучших. Мои старые дружинники из Березовки, закаленные в десятках стычек, новгородцы, прошедшие осаду и штурм, воины из недавно присоединенных земель, доказавшие свою преданность. Илья и Ратибор лично отбирали каждого, смотрели в глаза, проверяли снаряжение. Здесь не было случайных людей — только те, на кого можно было положиться как на самого себя. Рядом с ними двигалась еще тысяча — печенеги. Но не те, что сейчас поднимали пыль и шум на другом конце долины. Этих Кучюк выделил по моей особой просьбе: самые дисциплинированные, умеющие передвигаться бесшумно, словно рыси в ночном лесу. Их лица были непроницаемы, глаза горели предвкушением добычи, но они держались тихо, подчиняясь моим знакам и командам своих десятников, которые шли рядом с моими. Удивительно, но степняки могли быть вполне себе спецназом, если правильно замотивировать и поставить задачу.