Последний Герой. Том 2 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Я замер в дверях. За столом сидела Кобра — живенькая, бодрая и с ехидцей во взгляде. Подняла глаза, увидела меня — и сразу расплылась в улыбке:

— О! Макс… Заходи!

— Ого! — хмыкнул я. — Так тебя всё-таки выписали из дурки? Рад!

— Это не дурка, — фыркнула она. — Это хуже. А ещё центр реабилитации называется, дореабилитируют…

— Поздравляю. Смотрю, опять в кресле? Мажорчика турнула.

— Ага. Кто-то подсуетился… и слегка надавил на нашу уважаемую Верочку. Ну, начальницу госпиталя. Помнишь такую?

— Прокофьева?

— Она самая. Устроила кордебалет, скомандовала срочно собрать комиссию, подняла всех на уши. Сказала: «Эту немедленно выписывать!» — Кобра усмехнулась.

— Ну… может, кто-то попросил ее.

— Думаешь, просили? Не-ет. Там было посерьёзнее. Заставили. Явно. Все так быстренько случилось — и вуаля! Оксана Геннадьевна на любимой работе! Фух… Не верится… — сияла Кобра.

— Может быть, — пожал я плечами, скрывая истинную причину воздействия на Верочку, а вместо этого выразил восторг Машкиной фразой: — Но я, пипец, как рад. А Коля что, расстроился?

Кивнул на её кресло.

— Да не особо, — ответила она спокойно. — Он и так скоро замом моим станет. Даже проще ему будет. Ответственности меньше, а должность руководящая.

— Замом? У тебя есть зам?

— У любого начальника отдела он есть. Просто моего Вострикова ты не видел. Он на больничных постоянно. То одно, то второе. Уже полгода как не появляется. Сначала отпуск, потом травма, теперь вот старые болячки лечил.

— Понятно, — протянул я. — Есть такие. Сидят тихо, и никому не мешают, но и не работают. А ты, значит, увольняешь его?

— Да ты что, кто его уволит, — фыркнула Кобра. — Он сам на пенсию уходит. Сегодня, кстати, приказ на него пришел. Вот и пусть Востриков проставляется. Заслуженный отдых, всё как положено. Ветеран МВД, ёпта…

— А, ну честь ему и хвала, — кивнул я. — Простава, значит?

— Угу. Поехали с нами, посидишь с народом. Пообщаешься. Тебя ведь вообще никто не знает в отделе. Год мышью просидел, только сейчас активизировался.

Она снова посмотрела на меня, подняв одну бровь, как в первые дни после знакомства с моей новой личностью. Но я тут же кивнул:

— Да запросто. Куда выдвигаемся?

— Востриков на природе хочет поляну накрыть — шашлычок, бережок, водочка. Всё по классике. Погода-то — вон, шепчет сегодня.

— Кто будет? — спросил я.

— Уголовный розыск весь, из следствия пара-тройка человек, ну и из руководства ОВД, само собой, халявщики набегут.

— Буду обязательно. Во сколько сбор?

— В четыре, у отдела. Наш автобус ментовской повезёт, Морда уже приказал рабочий день тем, кто на гулянку, укоротить.

— Хоть в чём-то он полезен, — усмехнулся я. — Буду. Без меня не уезжайте…

— Ну ты начальник прям, Яровой, — улыбнулась Кобра. — Наглеешь, растешь…

— И я чертовски рад тебя видеть, Оксана Геннадьевна… Слушай… Так если Востриков — ту-ту… Мажорчик на его место, получается, встанет, то тогда у тебя что, вакансия будет? Старшего оперуполномоченного место освободится?

— Ну точно, — щелкнула пальцами Кобра.

— Возьмешь?

— Ну не знаю, — она сделала серьезный вид, стала крутить пальцем черный локон. — Надо личное дело твое посмотреть, как ты еще физо сдашь, побеседовать с тобой на предмет…

Договорить я ей не дал. Взял со стола длинную линейку, оттянул ее и шлепнул по столу. Хлестко.

— Ой! — отскочила Кобра, рефлекторно.

Я покачал головой с нарочито грозным видом.

— Да шучу, шучу! Пиши уже рапорт на перевод, Макс! Ха-ха!

— То-то же… — улыбнулся я.

Моя новая начальница тоже разулыбалась. Мы переглянулись. Всё вставало на свои места.

Глава 13

Берег реки, куда нас привёз ведомственный «ПАЗик», я узнал сразу, как только съехали к руслу. Побережье живописное, да. Простор, пологий спуск к воде, кусты ивняка по краям. Но память выдавала негаснущей строкой: ещё прошлой ночью здесь было совсем другое место. Мрачное, опасное. Именно тут я подстрелил одного или двух шестерок Валета.

Именно отсюда по кустам разносились глухие крики, тут же — вон там, за пригорком — виднелось сейчас пепелище его ритуального костра. Казалось, земля ещё не впитала кровь. Но это только ощущение. Я огляделся и не увидел ни гильз, ни других следов перестрелки, все подчистили люди Савченко. В том, что это он меня караулил, я не сомневался. Вальков слишком верил гадалке, он бы всё сделал по нашему плану, а этот — подозрительный и мнительный. Возможно, Валет и сам был не в курсе, что Дирижер тут устроил засаду. Иначе как объяснить, что Валет столько времени играл добровольно роль «живца»? Не по чину ему живцом быть, он реально ритуал проводил. И свёрток какой-то таинственный сжечь пытался. Интересно, что он завернул в платок гадалки?

Но сегодня день другой. Солнце било в макушку щедро. Ветер с реки чистый, с привкусом чистой воды и сырой травы. С берега тянуло рыбой и свободой.

На поляне, вдоль кустов, вытянулся длинный ряд походных столов — стареньких, но крепких, со следами прежних гуляний: где скол, где пятно от жирного шашлыка. Накрыты они были одноразовыми скатёрками — пёстрыми, чуть морщащимися на ветру. Но главное — не в скатерках, а в том, что лежало поверху.

Закуски, как с картинки. Всё, что надо для настоящих мужских проводов. Хрустящие маринованные огурцы с чесноком, сочные помидоры с луком, копчёная и кровяная домашняя колбаса, нарезанная кружками, брынза, сыры, селёдка в масле с лучком, горячая картошка с укропом. Кучки корейской морковки, баклажановый салат, горки зелени, ломти хлеба. В центре — запотевшие бутылки беленькой, будто бойцы в строю перед великой битвой, рядом минералка, соки, багровый компот в трехлитрушке. Пахло едой, дымком, летом и предстоящей гулянкой.

Чуть поодаль, у мангала, терся узбек — улыбчивый, с нахлобученной узорчатой тюбетейкой и в фартуке. Его глаза щурились от солнца и дыма, рука ловко переворачивала шампуры. На стальных стержнях шкварчала баранина, румянилась курица, капала на угли. Шипело аппетитно. Рядом кипел огромный казан, оттуда тянуло базиликом и мясом. Суп, наверное, или шурпа какая-нибудь, неважно, пахло обалденно. Люди в форме и по гражданке толпились вокруг, кто-то уже наливал, кто-то достругивал нарезки, кто-то пытался сесть на раскладной стул, который был на грани отказа, и его самого было впору на пенсию или на свалку.

Первым, как и положено, слово взял Мордюков. Встал с самодельной лавки из доски с тихим кряхтением, поправил форменный галстук, снял фуражку — будто не на голове у него она, а на сердце давила. Поглядел на неё с какой-то ментовской тоской, аккуратно положил рядом на скамью. Вытер лоб мятым носовым платком. Взял рюмку. Не торопился, будто слова надо было выцарапать из чего-то глубоко личного.

— Знаете, мужики… — начал он хрипло. — Чувствовал, скажу вам сегодня радостное, но… Тута дело такое… С одной стороны — праздник, с другой — как по сердцу ножом.

Он повёл глазами по рядам. Внимательные лица. Кто с рюмкой в руке, кто с колбасой на пластиковой тарелке. Все ждали. Особенно ждал виновник торжества. Сергей Иванович Востриков был из той породы, что долго держат марку даже со стареющим лицом. Крепкий, как дверной косяк, с квадратной челюстью и носом, когда-то явно сломанным. Лоб широкий, морщинистый, будто всю жизнь щурился на неправду. Волосы короткие, с проседью, глаза серые, спокойные, но не тёплые. В них сидела усталость, как в человеке, который видел слишком многое, но никому об этом не рассказывал.

— Говорят, раньше одним из лучших оперов был, — шепнула мне Кобра, — а после реформы МВД, ещё в двенадцатом году, как-то подзабил на всё тут…

Я кивнул, а про себя подумал, что не застал этого Вострикова, видимо, он пришел в милицию уже после черного июня девяносто седьмого.

— Сегодня мы провожаем на пенсию Сергея Ивановича Вострикова… — продолжил Мордюков и немного осёкся, будто вдруг понял, насколько тяжело это звучит. — Он пришёл чуть позже меня, но по сути — вместе начинали. Вместе росли, учились, тупили, ошибались, дрались за правду, писали объяснительные. Через всё прошли. Всё, что только может случиться на службе, с нами случалось.