Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

А еще она права насчет того, что я изменился. Контузия действительно сделала меня другим.

И что теперь делать с этим знанием? Продолжать борьбу за внедрение медицинских новшеств? Или махнуть рукой и переключиться на что-то более благодарное, на технические проекты, где меньше интриг и больше простора для творчества?

Коляска остановилась у ворот госпиталя. Небо на востоке начало светлеть, предвещая скорый рассвет.

— Приехали, ваше благородие, — доложил извозчик. — Два рубля с вас.

Расценки, конечно, немалые. Но я расплатился, не торгуясь, да еще и щедро добавил на водку. Сразу направился к главному корпусу.

Ночной сторож, дремавший в будке, даже не поднял головы. Очевидно, привык к тому, что офицеры возвращаются в госпиталь в самое разное время.

Поднявшись по скрипучим ступеням на второй этаж, я прошел по коридору к своей палате. Все спали. Слышались храп, стоны, кашель больных. Пахло карболкой, йодом, застоявшимся воздухом.

Какой контраст с будуаром Селесты! Там запах жасмина и роз, здесь вонь нечистот и лекарств. Там мягкие перины и шелковые простыни, здесь жесткие койки и грубые одеяла. Там жизнь, здесь страдание и смерть.

Я тихо разделся, повесил мундир на спинку стула и лег на свою койку. Пружины противно заскрипели, но никто не проснулся.

Закрыв глаза, я попытался уснуть. Но сон не шел. Перед внутренним взором вставали картины прошедшей ночи. Темные глаза Селесты, ее улыбка, прикосновения…

А еще всплывали слова Телегина о статс-секретаре, который хочет познакомиться с проектом. Это шанс! Если удастся заинтересовать высокопоставленного чиновника из столицы, можно обойти местных противников.

Значит, утром нужно привести в порядок все чертежи, подготовить расчеты, продумать речь. Показать, что система вентиляции это не просто инженерная забава, а реальный способ спасать жизни.

И еще подумать о том, что делать дальше. Остаться в Севастополе и продолжать борьбу? Или податься в Петербург, Москву, где больше возможностей для применения знаний?

А может, вообще попытаться устроиться на железную дорогу, где технические новшества встретят с большим энтузиазмом, чем в консервативной медицине?

Вопросы роились в голове, не давая покоя. Но постепенно усталость взяла свое. Веки стали тяжелыми, мысли замедлились, поплыли…

Последнее, что я почувствовал перед тем, как провалиться в сон, было ощущение легкого прикосновения губ Селесты к моим. И тихий шепот:

«Приходите еще, капитан… приходите…»

Глава 14

Отчаяние

Рассвет застал Елизавету Андреевну у окна приемного покоя. Она не спала всю ночь. Дежурство выдалось тревожным, двое раненых находились в критическом состоянии, и княжна то и дело наведывалась в палаты, проверяя повязки и вслушиваясь в неровное дыхание страдальцев.

Теперь же, когда первые лучи солнца окрасили небо над Петербургом в бледно-розовый цвет, она стояла неподвижно, глядя на пустынный двор госпиталя. Усталость давила на плечи, но сон не шел, слишком много мыслей теснилось в голове после недавнего разговора с доктором Струве.

Внезапно ее внимание привлекла одинокая фигура, показавшаяся из-за угла главного корпуса. Елизавета Андреевна невольно выпрямилась.

Даже на расстоянии, даже в утреннем полумраке она узнала Воронцова по характерной походке, стремительной, слегка порывистой, словно он постоянно спешил навстречу какой-то важной цели.

Капитан явно возвращался после отлучки. Сюртук его выглядел помятым, а сам он казался утомленным, хотя в движениях сохранялась прежняя энергия.

Он остановился посреди двора, запрокинул голову, вглядываясь в светлеющее небо, затем провел рукой по лицу и направился к флигелю, где располагались комнаты младших лекарей.

Елизавета Андреевна отвернулась от окна. Странное чувство шевельнулось в груди. Нечто среднее между беспокойством и досадой. Она не имела права спрашивать, где проводил ночь капитан Воронцов. Это не касалось ее вовсе. И все же…

Через два часа, переодевшись в свежее платье и приведя себя в порядок, Елизавета Андреевна направилась в кабинет статского советника Беляева. Разговор со Струве накануне не давал покоя. Проект Воронцова, этот важный, необходимый проект, находился под угрозой из-за чьих-то интриг, и она не могла оставаться в стороне.

Главный лекарь принял ее незамедлительно. Дмитрий Петрович Беляев, мужчина лет пятидесяти с тщательно подстриженными бакенбардами и усталыми глазами человека, несущего тяжелое бремя ответственности, встал из-за стола при ее появлении.

— Княжна Долгорукова, — он склонил голову. — Какая неожиданность. Прошу вас, присаживайтесь. Позвольте еще раз выразить вам признательность, за помощь, оказанную вами для наших страждующих воинов.

— Благодарю, Дмитрий Петрович, — Елизавета села на предложенный стул, сложив руки на коленях. — Я пришла по делу весьма деликатному. Касается проекта капитана Воронцова.

Беляев заметно напрягся.

— Что именно вас интересует, ваше сиятельство?

— Мне стало известно, что вы намерены свернуть экспериментальное отделение, — Елизавета говорила спокойно, но твердо. — Позвольте узнать истинные причины этого решения. Ведь проект приносит очевидные плоды. Смертность снизилась, раненые выздоравливают быстрее…

— Княжна, — Беляев провел рукой по лицу, — вы молоды и, простите мою прямоту, не вполне понимаете, как устроена система. Дело не в медицинских результатах.

— Тогда в чем же? — в голосе Елизаветы прозвучала сталь.

— Господин коллежский советник Клейнмихель направил рапорт в вышестоящие инстанции, — произнес тихо Беляев. — О самовольных нововведениях. О либеральных экспериментах. О попустительстве начальства.

Елизавета настороженно замерла.

— И вы испугались проверки.

— Я боюсь за госпиталь! — Беляев повысил голос, но тут же совладал с собой. — Понимаете ли вы, что может произойти, если начнется расследование? Меня обвинят в потворстве вольнодумству. Воронцова объявят западником и смутьяном. Закроют не только его отделение, но, возможно, и весь госпиталь перетрясут. А я отвечаю не только за капитана с его идеями, но и за сотни раненых, которые здесь лечатся!

— Значит, вы готовы принести в жертву здоровье людей ради собственного спокойствия? — Елизавета не сдержалась.

— Я готов принести в жертву эксперимент ради спасения учреждения! — отрезал Беляев. — Вы не понимаете, княжна. Это не медицинский спор. Это политика. А в политических играх честные люди всегда проигрывают.

Елизавета встала. Теперь она понимала масштаб интриги.

— Дмитрий Петрович, — сказала она, глядя статскому советнику прямо в глаза, — я понимаю ваши опасения. Но позвольте напомнить. Мой отец, князь Андрей Михайлович Долгоруков, лично знаком с военным министром. А моя тетушка, княгиня Мария Александровна, близка ко двору. Если дело дойдет до проверки, я не останусь в стороне.

Беляев побледнел.

— Вы готовы вмешаться?

— Я готова бороться за то, что считаю правильным, — Елизавета направилась к двери, но на пороге обернулась. — И прошу вас не принимать поспешных решений. По крайней мере, до тех пор, пока мы не попробуем найти иной выход.

Она вышла, оставив главного лекаря в задумчивости.

Выйдя из кабинета Беляева, Елизавета почувствовала, как напряжение отпускает, уступая место усталости. Разговор потребовал всех ее сил. Противостоять чиновнику, женщине ее положения дозволялось лишь с величайшей осторожностью. Но дело того стоило.

Она направилась по коридору к выходу, когда навстречу попался поручик Мещерский. Он шел, прихрамывая на левую ногу, старая рана давала о себе знать в сырую погоду, и, завидев княжну, почтительно приложил руку к фуражке.

— Ваше сиятельство, доброе утро.

— Доброе утро, Павел Иванович, — Елизавета остановилась. — Как ваше здоровье?

— Да ничего, терпимо, — Мещерский махнул рукой. — Нога побаливает, но это дело привычное.

— А как себя чувствует капитан Воронцов? — невольно спросила Елизавета и тут же внутренне одернула себя, потому что этим вопросом, заданным хоть и небрежно, она все равно выдала свой интерес. — Мне надо было обсудить с ним проект расширения вентиляции, как он называет свою систему.