Инженер Петра Великого 12 (СИ) - Гросов Виктор

Они ждали огня.

Офицеры первой линии, затянутые в корсеты мундиров, задрали надменные подбородки, всем своим видом демонстрируя презрение к смерти. Их руки судорожно сжимали эфесы шпаг, а глаза шарили по щербатым стенам бастиона, выискивая цели. Нервы у них были натянуты, как струны. Они ждали вспышек, клубов дыма, свиста картечи — привычной симфонии войны.

Но стены хранили гробовое молчание.

А осадные башни ожидаемо застряли в грязи. Я мысленно радовался этому их несчастью.

Разбитые амбразуры зияли чернотой, словно пустые глазницы черепа. Ни души. Лишь ветер гонял серую пыль по парапету, да где-то на покосившейся башне хрипло, по-хозяйски каркнула ворона, добавляя сцене сюрреализма.

— What the hell is going on? (Что, черт возьми, происходит?) — донесся снизу хрипловатый баритон.

Колонна сбилась с шага. Инерция атаки начала гаснуть. Тишина пугала их сильнее, чем яростная канонада. Когда в тебя стреляют — это война, понятная работа, где есть враг и есть ты. Когда враг исчезает, растворяется в воздухе… Это пахнет ловушкой. Или чумой. Первобытный страх перед неизвестным просачивался в ряды «красных мундиров», как ядовитый газ.

Из чрева города, оставленного нами за спиной, долетали звуки совсем иной тональности. Там, в лабиринте улиц, царила лихорадка страха: ухали топоры, с жалобным скрипом трещала ломаемая мебель, истерично взвизгивали команды на французском и немецком. Союзнички — наемники и ополченцы, согнанные мною со стен — строили баррикады с отчаянием крыс, загнанных в угол. В ход шло всё: телеги, вывороченная с мясом брусчатка, двери домов. Воображение рисовало картины этого хаоса: перекошенные лица, крики «Русские нас бросили!», охрипший де Торси, пытающийся объяснить обезумевшим буржуа суть тактического маневра. Бесполезно. Страх — отвратительный собеседник.

— Триста, — шепот Орлова вернул меня в бой.

Скосив глаза, я увидел профиль Василия. Он лежал, вжавшись щекой в приклад, слившись с винтовкой в единый механизм. Указательный палец нежно поглаживал спусковую скобу, а на виске, под слоем пыли, бешено пульсировала синяя жилка.

— Ждем, — одними губами выдохнул я, не разжимая челюстей.

Беглый взгляд вдоль линии. Сто двадцать моих «преображенцев». Сто двадцать призраков в серых мундирах, распластавшихся по камню. Рядом со мной — Государь. Ушаков тоже поблизости. Винтовки «Шквал» должны решить исход битвы. Они были укрыты пыльными плащами, чтобы предательский блик солнца на вороненой стали не выдал нас раньше срока.

У молодого солдата слева, почти мальчишки, мелко дрожала левая рука, вцепившаяся в цевье. Костяшки побелели, ногти впились в дерево. Его можно было понять. Лежать и смотреть, как на тебя, чеканя шаг, надвигается лавина смерти, и не иметь права нажать на спуск — изощренная пытка для психики.

— Двести.

Англичане начали приходить в себя. Страх сменился недоумением, а затем и дерзостью. Офицеры перекрикивались, указывая шпагами на пустые бастионы.

— They ran away! The cowards! (Они сбежали! Трусы!)

— Forward! To the city! Plunder! (Вперед! В город! Грабить!)

Строй начал ломаться. Знаменитая железная дисциплина герцога Мальборо дала трещину. Солдаты ускорили шаг, переходя на рысь. Они спешили.

В окуляре бинокля я видел, как меняются их лица. Ярость воина уступала место алчности мародера. Они смотрели на молчащие стены и видели за ними богатый город, полный винных погребов, золота и доступных женщин. Город, который никто не защищает. Добычу.

Они начали сбиваться в кучу, теряя дистанцию. Шеренги превращались в бесформенную толпу, охваченную золотой лихорадкой. Именно это мне и было нужно. Плотность. Критическая масса мяса на квадратный метр.

— Сто, — голос Орлова дрогнул. — Петр Алексеич, они лестницы волокут! Сейчас полезут!

— Рано, — прошипел я сквозь зубы. — Пусть подойдут. Пусть носом упрутся в кладку.

Слева, вжавшись в нишу между зубцами, лежал Петр. Он не пользовался оптикой. Царь смотрел на врага своими глазами — выпуклыми, страшными в своем напряжении. Он прекрасно понимал расклад: ударим сейчас — положим первый ряд, но остальные успеют залечь, рассыпаться в цепь и начать перестрелку. А в затяжной дуэли нас просто задавят массой свинца.

Нам нужен был шок. Казнь.

Семьдесят метров.

Звуковая волна накрыла нас. Я слышал бряцание амуниции, чавканье грязи под тысячами подошв. Я различал оттенки грязи на гетрах и количество пуговиц на камзолах.

Пятьдесят.

Авангард достиг края рва. Ров, заботливо заваленный врагом фашинами и обломками стены, больше не был преградой — пройти можно было, даже не замочив штиблет.

— Victory! (Победа!) — истошно заорал молодой офицер в первом ряду, лицо которого блестело от пота. Сорвав треуголку, он махнул ею в сторону распахнутых, как ему казалось, ворот.

Это стало спусковым крючком. Строй развалился окончательно. Солдаты рванули вперед, толкаясь локтями, мешая друг другу, наступая на пятки. Они лезли на фашины, волокли штурмовые лестницы, орали, предвкушая грабеж. Это была уже была стая саранчи.

Пространство перед стеной исчезло, скрывшись под сплошным красным ковром. Головы, треуголки, спины, ранцы. Плотность была такой, что пуле просто негде было упасть мимо. Идеальная мишень.

Тридцать метров. Орлов нервничал.

Медленно, преодолевая сопротивление воздуха, я поднял руку. Щелчок предохранителя прозвучал для меня громче пушечного выстрела, хотя внизу его никто не услышал.

Я встал в полный рост.

Мои парни, словно сжатые пружины, выпрямились следом. Единым слитным движением. Сто двадцать черных зрачков винтовок «Шквал» появились над зубцами, как по волшебству, уставившись в упор на ошалевшую толпу.

Офицер внизу увидел меня. Его широкая улыбка застыла, медленно, кадр за кадром, превращаясь в гримасу животного ужаса. Он открыл рот, чтобы предупредить, крикнуть, но время для слов закончилось.

— Огонь!!! — мой вопль перекрыл рев многотысячной толпы.

И мир перестал существовать, взорвавшись вспышкой дульного пламени.

Слитный удар ста двадцати стволов вышиб воздух из легких, разорвав барабанные перепонки. Этот звук не имел ничего общего с привычной для восемнадцатого века нестройной трескотней мушкетов. Он был иным: плотным, вибрирующим, страшным. Словно невидимый великан с сухим треском раздирал над нашими головами небесный свод из грубой парусины.

Автоматика «Шквалов» работала безупречно, выплевывая смерть с циничной монотонностью швейных машин. Дистанция в тридцать метров превратила стрельбу в казнь.

Первая шеренга англичан — тот самый восторженный лейтенант, усатые сержанты, гренадеры в высоких шапках — перестала существовать мгновенно. Их будто стерли. Кинетическая энергия сотен пуль, выпущенных в упор, обладала чудовищной силой: красные мундиры рвало в клочья, тела отшвыривало назад, сбивая с ног тех, кто бежал следом, превращая стройные ряды в кровавое месиво.

— А-а-а! — животный вопль ужаса потонул в грохоте, не успев родиться.

Задние ряды, увлекаемые инерцией атаки и давлением толпы, продолжали переть на этот невидимый наждак. Они втаптывали убитых в грязь, скользили на внутренностях, лезли вперед — и тут же ловили свою порцию свинца. Шквал с такой дистанции прошивал насквозь двоих, а то и троих, не замечая сукна и плоти. Черепа разлетались, как гнилые тыквы, кости дробились в труху.

Ров перед стеной превратился в мясорубку. Буквально. Там кипела, пузырилась и шевелилась кровавая каша из людей, щепок штурмовых лестниц и размолотых фашин.

— Перезарядка! — голос Орлова сорвался на визг.

Щелчок, сбрасываются магазины. Лязг металла. Секундная пауза, в которую вклинились стоны раненых, — и снова сплошной, уничтожающий грохот.

Ствол метался из стороны в сторону, как пожарный брандспойт, только вместо воды он изрыгал огонь. Приклад бил в плечо. Был только адреналин и едкий вкус бездымного пороха на губах.

Ответа не было. Противник физически не мог ответить. У них не было времени вскинуть мушкеты, не было времени даже осознать природу своей смерти. Они видели злые, короткие вспышки на стене и то, как их товарищи превращаются в дырявые мешки с костями.