Второгодка. Пенталогия (СИ) - Ромов Дмитрий

– Прикалываешься? За это не благодарят. Это, как закон природы. Ты за меня, я за тебя. По‑братски. У нас и раньше так было, зачем сейчас что‑то менять…

Ночь я провёл не дома, а в гостинке у Розы. Показалось, там будет безопаснее. Оказавшись в комнате, я первым делом открыл окно. Воздух был спёртым, застоявшимся. Я осмотрелся. Здесь всё было устроено очень скромно и просто – кровать, старый шифоньер, электроплита, электрический же чайник, маленькая ванная с туалетом. Мебель была дешёвой, словно специально подобранной для временного убежища, где никто не собирался задерживаться надолго.

По пути к Розе мы заехали в аптеку, и я купил таблетки, ампулы, шприцы, бинты и всё что нужно. Так что теперь обработал рану. Стиснув зубы, промыл, продезинфицировал, залепил стерильным пластырем и вколол себе в зад антибиотик.

После этих процедур поставил чемоданчик на маленький кухонный столик и принялся крутить кодовые колёсики. Три цифры слева, три справа, всего шесть. Набрал 1−5–0 и 3−9–5, дату своего убийства. Замки открылись с первого раза.

Я чуть посторонился, взял с подставки длинный кухонный нож и осторожно приподнял крышку. Мало ли какие сюрпризы Никитос мог туда засунуть. Сюрпризов не оказалось. Чемодан был забит бумагами на английском языке.

Панама, Британские Виргинские острова, Аруба, Делавэр, США. Акции на предъявителя, уставные документы компаний, обязательства, договоры, трастовые декларации. Работы с этим добром предстоял непочатый край.

Самое неприятное заключалось в том, что прямо сейчас я не мог даже приблизительно оценить, что здесь к чему. Нужен был специалист по офшорным компаниям или огромное количество времени, чтобы вникнуть во все детали. А времени не было.

Как только Никитос узнал, что перевозка документов провалилась, наверняка вырвал себе все волосы на одном месте и тут же начал обзванивать адвокатов, регистраторов, номинальных директоров и партнёров, чтобы срочно переоформить, перевести, аннулировать или заблокировать всё, что ещё можно было спасти. Где это ещё было возможно, а где уже нет – я пока не понимал.

Я просидел над бумагами несколько часов, пока глаза не начали слипаться. В конце концов, упал на кровать прямо в одежде и вырубился. Проспал четыре часа. Кое‑как продрал глаза, сунул бумаги из чемодана в стопку старых газет и кроссвордов и поехал домой. Перепрячу потом.

Чемодан «забыл» в троллейбусе, а перед тем, как войти во двор, набрал Соломку.

– Дядя Лёня, как обстановка?

– Спокойная, – ответил он.

– Никто не приходил, не искал?

– Нет.

– Проверь ещё раз, как там дома.

Он сходил проверил и перезвонил через десять минут.

– Всё чисто.

Я зашёл домой. Позавтракал, сделал укол и переоделся. Всё грязное и кровавое отправил – что можно в стирку, что нельзя в мусор.

Что бы я делал на месте Никиты? Вопрос не выходил из головы. Раждайкина нет, Усов нет, Ниндзи тоже нет. Наверняка, у него целая армия имеется, но доверенных лиц вряд ли много. Улетел он или нет? Вероятно нет. Скорее всего, сейчас все опера на ушах стоят. Роют. Два человека пропало. ЧП, ёлки…

Чтобы не палиться на «Ларгусе» я вызвал такси и поехал на кладбище. Наступала пора действовать… Было пустынно. Я прошёл по мрачной осенней аллее. Под ногами хрустел ледок вымерзший за ночь из влажного воздуха. Пройдя вглубь, я свернул на тропинку и вскоре оказался у могилы Розы и Эдика. Здесь всё было точно так же, как в последний раз, когда я тут был. Плитка на месте, всё остальное тоже.

Я присел на лавочку. Прислушался. Стояла полная тишина. Вороны не каркали, ветра не было, голые узловатые верхушки деревьев не шевелились и стояли, нацеливаясь на свинцовое печальное небо. Возникло чувство, что время остановилось. Для всех лежащих здесь времени больше не было, это точно…

Я покрутил головой. Пройти сюда можно было только по той тропинке, по которой пришёл я. Ну, в принципе, можно было пробираться между могилами с любой стороны, но это создало бы шум. Я бы точно услышал.

Я посидел ещё немного, потом присел на корточки, убрал плитку, отодвинул её в сторону, нащупал петельку, потянул и вытащил жестяную коробку. Положил её на могилу и начал пристраивать плитку обратно, но вдруг замер. Сзади раздался шорох. Шаги! Твою мать!

– Здорово, Серёга!

Я резко обернулся.

Передо мной стоял Чердынцев и улыбался. На нём были высокие кожаные ботинки на шнуровке, по‑ковбойски закрученные джинсы и короткая коричневая куртка с меховым воротником. Как у лётчика. Куртка была расстёгнута. А за поясом виднелась ручка пистолета.

Чердынцев улыбался, как герой американского кинофильма шестидесятых.

– А я думаю, где ещё тебя найти этим утром? – подмигнул мне он. – Смотри‑ка, не ошибся.

Неподалёку каркнул ворон и взлетел, громко хлопая крыльями. Видимо, появление Чердынцева его вспугнуло. Я бы и сам захлопал крыльями и улетел, да вот только я, в отличие от ворона, к неожиданностям давно привык. Они в моей жизни случались настолько часто, что я в каком‑то смысле перестал удивляться.

– Вы что это, Александр Николаевич, птиц мне распугали? – кивнул я и спокойно скинул рюкзак с плеча.

– Доброе утро!

– Доброе‑доброе!

– Свежее и морозное утро! – засмеялся он.

– Ага, – кивнул я и засунул жестяную коробку в рюкзак.

– Ты же не используешь кладбище для закладок? – кивнул он на могилу.

– Что вы. Как вам только в голову могло такое прийти?

– Ну‑ну, – хмыкнул он.

– Вы здесь какими судьбами?

– Да вот думаю, куда это он поехал, с утра пораньше. Ты то есть. Каникулы вроде, можно поспать подольше, поваляться, ничего не делая, а он встал и рванул куда‑то. И куда же? Может быть, к девочке, пока у неё родители на работе? Нет, не к девочке. На кладбище. Поближе к земле, да?

Чердынцев смерил взглядом расстояние до меня. Я был внутри оградки, а он стоял между старыми заброшенными могилами, запорошенными мелким снежком, который чудом не растаял за прошлые дни.

– Философы любят гулять по кладбищам, – пожал я плечами.

– А ты, стало быть, философом заделался, да? – усмехнулся он. – А я думал, ты боец, боевик.

– Одно другому не мешает, – пожал я плечами. – Даже наоборот, мне кажется.

– Глаза у тебя не особо философские, – кивнул он.

– Это вы зря. По внешности судить не стоит, Александр Николаевич. Глаза бойцовские, характер философский. Имею склонность к созерцанию.

Он засмеялся.

– Холодно сегодня, да? – заметил он, оборвав смех.

– Так вы бы застегнулись. Я и без демонстрации знаю, что вы с пистолетом ходите. Пойдёмте на выход, а то замёрзнем.

– Не замёрзнем, – усмехнулся он, застёгивая куртку. – Вот застегнусь и станет тепло. Побудем ещё немножко. Хорошо здесь, спокойно. Посидим у Эдуарда и у Розы.

– Ну давайте, коли есть такое желание, – кивнул я. – Заходите.

Чердынцев двинулся ко мне, а я чуть отступил назад. Он перешагнул через оградку и оказался рядом. Мы уселись на лавку из нержавейки и замолчали. Просидели так минуты три, пока у меня задница не начала примерзать.

– Что там в коробке‑то? – наконец, поинтересовался он.

– Золото, алмазы, бриллианты. А вы почему спрашиваете? Вас вроде не касается.

– Да так, любопытно, что там у тебя за контрабанда.

Он усмехнулся и повернулся ко мне, а я – к нему. Взгляды наши перекрестились, как рапиры. Глаза у него сегодня были серые, холодные, стальные.

– Я мушкетёр, а вы гвардеец кардинала, – сказал я, выдержав его взгляд и даже не моргнув.

– Покажешь? – не отвлекаясь от темы, спросил он.

– Там документы на Никитоса, – пожал я плечами.

– Документы на Никитоса, – повторил он.

– Ага.

– А что ж ты их сразу‑то не отдал?

– Так я и сейчас не отдал, – пожал я плечами и отвернулся к памятнику. – Ни тогда, ни сейчас.