Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Когда я замолчал, в избе стало тихо. Я предлагал купить долю в Империи. Превратиться из беспокойной окраины в процветающий край, из вечных бунтарей — в богатых и уважаемых партнеров. Предложение закрадывалось в их амбиции, в здравый смысл.

— Это все хорошо, господин генерал, — пророкотал один из старых есаулов. — Деньги — дело доброе. Да только нешто казаку пристало за станком стоять да в бумагах копаться? Наше дело — сабля да конь.

— Времена меняются, Афанасий, — холодно оборвал его Некрасов, не сводя с меня глаз. — Саблей сыт не будешь, коли пороху нет. А порох — он с мануфактур идет. Генерал нам предлагает не ярмо, а долю в силе.

А уловил, казак, идею. Он долго молчал, его взгляд был прикован к карте, обещавшей богатство. Враждебность во взглядах его есаулов сменилась беззвучным торгом, который они вели друг с другом. Победа была близка.

— Все это… заманчиво, господин генерал, — наконец произнес Некрасов, медленно поднимая на меня глаза. Прежней враждебности в них уже не было, зато появилась какая-то упрямость, что ли. — Очень заманчиво. И мы готовы принять твое предложение. Но есть одно условие. Одно, нерушимое.

Он выдержал паузу. Сейчас прозвучит главное.

— Вера, — сказал он просто. — Наша старая, отцовская вера. Мы не примем ваших никонианских попов. Мы не допустим гонений на наших братьев по духу. Дон был и останется оплотом истинного православия. Дай нам слово, что никто не тронет нашу веру, и мы пойдем за тобой хоть на край света. Нарушишь слово — и все твои мануфактуры сгорят в тот же день, а договор твой мы умоем кровью.

Вот оно. Ультиматум, которого я не ожидал. И тут все встало на свои места. Передо мной сидел один из негласных лидеров старообрядчества — самой мощной и непримиримой оппозиции петровским реформам. И в голове сложилась вся цепочка: Морозовы. Мои московские союзники, главные финансисты раскольников. Неужели вся эта игра была спланирована заранее? Или это простое совпадение?

Выбор был прост. Согласиться — значит пойти против воли Государя, против всей его церковной политики, подставив под удар свою голову и шаткий мир в самой Империи. Отказаться — значит толкнуть Некрасова и тысячи сабель в объятия Булавина, разжечь на юге пожар, который мог поглотить регион.

Я посмотрел на атамана. Решение было принято. Выбор без выбора.

— Я даю тебе слово, атаман, — сказал я чуть нахмурившись. — На земле Войска Донского никто не будет гоним за веру. Это я гарантирую. Лично. Но для Государя и для ваших же гарантий все это нужно изложить на бумаге. Завтра же мои писари подготовят проект «Уложения», а вы со своими старшинами его рассмотрите. И скрепим его нашими подписями и печатями.

Он испытующе смотрел на меня еще несколько долгих секунд, словно пытаясь заглянуть в душу. Затем медленно протянул руку.

— Тогда — по рукам.

Крепкое рукопожатие скрепило союз, основанный на выгоде, недоверии и моем слове, которое я не имел права давать.

Не теряя ни минуты, пока атаманы, возбужденно обсуждая детали будущих контрактов, уже делили шкуру неубитого медведя, я вызвал писаря. Нужно было ковать железо, пока горячо. Я продиктовал краткое и емкое донесение Государю. Констатация факта: «…ввиду сложившихся обстоятельств и для скорейшего усмирения бунта, заключил с атаманом Некрасовым договор, гарантирующий Войску экономические преференции и неприкосновенность их веры. Войско присягнуло на верность и готово выступить против Булавина…».

Я шел ва-банк. Расчет был прост: прагматизм Государя перевесит его религиозную непреклонность, а быстрая и бескровная победа спишет мое самоуправство. Наверное.

Едва гонец с моим дерзким донесением скрылся в пыли, как в дверь комендантской избы постучали. На пороге стоял майор Хвостов — сухопарый, с педантично подстриженными усами и взглядом человека, для которого устав — единственная священная книга. Полная противоположность и Орлову, и Некрасову, он был олицетворением порядка, эдаким винтиком имперской машины, поставленным сюда мной же для равновесия.

— Господин генерал, — скосил он глаза на ушедших казаков. — Фельдъегерь из ставки Государя. Пакет чрезвычайной важности.

Он протянул мне запечатанный сургучом пакет. Дрожащими от усталости пальцами я вскрыл пакет. Внутри оказался всего один лист, исписанный знакомым, каллиграфическим почерком Брюса. В нем он почти дословно передавал приказ Государя.

«…и передай генералу Смирнову, — цитировал Брюс царя, — что я зело разгневан! Не столько на этих бородатых дурней, сколько на самого себя, что допустил такое! Какой-то мужик, этот Булавин, поставил на уши весь юг, отвлекает нас от дел великих, крымских да османских! Пусть Смирнов делает что хочет, хоть с самим дьяволом договаривается, но чтобы духу этого бунта через месяц не было! Даю ему полную волю! Пусть усмирит их быстро, пока эта зараза не поползла дальше. Иначе я выжгу там все дотла! А сие он сам зело не любит.»

«Полную волю… хоть с самим дьяволом…» Я перечитал последние строки. Прям карт-бланш, выданный в порыве царского гнева. Увязший в большой геополитике, Петр не хотел размениваться на внутреннюю грызню. Ему требовалось быстрое и эффективное решение, и цена этого решения его, похоже, уже не волновала. Мое самоуправное решение по вопросу веры, казавшееся смертельно опасной авантюрой, вдруг задним числом стало полностью легитимным. Я даже получил какое-то облегчение. Можно даже отозвать гонца. Руки были развязаны.

Получив это негласное благословение, я мог — и должен был — идти дальше. Союз с Некрасовым расколет казачество. Сердце бунта, его идейный и силовой центр — в Черкасске. И пока жив и силен Кондратий Булавин, на Дону мира не будет.

Съездить к нему? Мысль о поездке в Черкасск была дикой. Учебники истории ясно говорили, чем обычно заканчивались подобные переговоры для царских посланников. Но что мне оставалось? Начать кровавую бойню? Потратить время на осаду? Иногда самый безумный ход — единственно верный. Нужно заглянуть этому бунту в глаза.

— Майор, — обратился я к Хвостову. — Прошу вас остаться. Атаман, Василь, вас это тоже касается.

Собрав в избе всех троих — моего имперского коменданта, гвардейского соратника и нового казачьего союзника, — я устроил первое настоящее испытание для созданного мной «триумвирата».

— Похода на Черкасск не будет, — заявил я без предисловий. — По крайней мере, пока. Прежде чем проливать кровь, я хочу поговорить. Я еду в Черкасск. На переговоры с Булавиным.

— Ты с ума сошел, Петр Алексеич⁈ — первым взорвался Орлов. — Он же тебя на кол посадит, и глазом не моргнет! Я с тобой!

— Господин генерал, это недопустимо! — тут же, выпрямившись, вклинился Хвостов. — Вы — главнокомандующий. Оставлять войска без управления в разгар мятежа —нарушение всех уставов! А добровольно отдавать себя в руки врага… это граничит с изменой!

Некрасов криво усмехнулся, наблюдая за перепалкой.

— Булавин не дурак, — спокойно ответил я, глядя поочередно на каждого. — Убить такого парламентера — значит покрыть себя позором в глазах даже своих сторонников. Он примет меня. Василь, — я повернулся к Орлову, — твое место здесь. Если со мной что-то случится, ты поведешь армию. Это приказ. Майор, — мой взгляд переместился на Хвостова, — вы правы. Поэтому на время моего отсутствия вся полнота военной и административной власти переходит к вам троим. Совместно. Решения принимаете на военном совете. Не сможете договориться — пеняйте на себя. Ваша задача — держать Азов и готовить армию к возможной битве.

Некрасов, внимательно меня изучавший, наконец подал голос.

— Это по-казачьи, — произнес он с неожиданным уважением. — Прийти к врагу в курень не с войском, а как гость. Дерзко. Он тебя примет. А вот отпустит ли… то воля Божья. Ежели так решил, мои люди проведут тебя тайными тропами до самого Черкасска. И двое моих лучших пластунов пойдут с тобой до самых ворот.

Вопрос был решен. Орлов, скрипя зубами, подчинился. Хвостов, недовольно покачал головой.