Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Евгений Савойский и граф Вратислав смотрели на безмолвную панораму своих замыслов.

— Французский караван с золотом для Булавина пересек Днепр, — доложил канцлер, передвигая красный флажок. — Наши люди сопроводили их до самых степей. Де Вуазен уверен, что одержал первую победу.

— Пусть тешится, — безразлично бросил Евгений. Его взгляд был прикован к другому флажку.

— Гетман Мазепа официально обратился к царю с просьбой разрешить наем «вольных рот» для защиты от татарских набегов, — Вратислав передвинул синий флажок, разместив его в самом сердце Гетманщины. — Петр явно хочет быстрее заключить мир на своих условиях, поэтому не отвлекается и дает согласие. Путь для корпуса Штаремберга открыт.

Принц медленно подошел к карте. Три смертельные язвы расползались по телу Российской Империи. Красная — явная и кровавая — бунт на Дону, раздуваемый французами. Синяя — скрытая, гноящаяся — предательство Мазепы, зреющее под маской верности. И черная — маленький, почти незаметный флажок, который Вратислав только что поставил на границе Силезии. Смертельная угроза, о которой не знал никто, кроме них двоих. Отряд барона фон Штаремберга начал свой путь.

Евгений Савойский кончиком пальца коснулся черного флажка.

— Булавин и французы — это громкая, яростная буря, которая заставит русского медведя смотреть на юг. Они закроют ему глаза и заткнут уши. А в это время, в полной тишине, — его голос стал почти шепотом, — наш маленький отряд вонзит ему кинжал прямо в сердце.

Конец интерлюдии.

Глава 13

В остроге откровенно воняло гарью. Мы сидели у костра посреди двора, на утоптанной тысячами ног земле. Вокруг, прислонившись к бревенчатым стенам или просто растянувшись на земле, отдыхали мои люди — выжившие «десантники» и горстка бойцов Дубова. На их осунувшихся лицах читалось выстраданное опустошение победителей.

Рядом со мной, подтянув раненую ногу, сидел Василий Орлов. С отстраненной аккуратностью он методично менял повязку, морщась всякий раз, когда ткань прилипала к ране. В клочья изорванный мундир висел на нем мешком, щетина на щеках казалась седой от пороховой гари, однако в глазах плясали знакомые бесенята.

— Ты бы лекаря кликнул, — проворчал я, наблюдая за его манипуляциями. — Заражение пойдет — ногу оттяпают.

— Лекарь пусть с тяжелыми возится, — отмахнулся он, затягивая узел зубами. — А моя плоть казенная, сама заживет. Государь-то наш, орел… — Орлов откинулся на бревно и достал из-за пазухи плоскую флягу. Сделав большой глоток, протянул ее мне. — лично мне приказывал сюда идти. Я-то думал, от Меншикова бумага, а оно вон как обернулось. Государь сам, лично в Азов заявился: «Орлову, — говорит, — взять острог на Калитве и ждать подхода основных сил». И ведь что забавно, Петр Алексеич…

Он хмыкнул, в его взгляде проступила горькая ирония.

— Он мне и помощника сватать пытался. Француза какого-то, инженера. Говорит, умный, собака, в подрывном деле сечет, а ты, Василь, в тактике силен. Соединить, де, твою отвагу с его хитростью — цены вам не будет. Я тогда еще подумал: что за напасть? С каких это пор мы с франками в одной упряжке ходим?

Приняв флягу, я сделал глоток. «Настойка» обжгла горло, но не согрела. Француз. Анри Дюпре. Мой ученик поневоле с таким трудом перетянутый на мою сторону. Человек, способный просчитать все слабые места этого острога, подсказать Орлову, где ставить заслоны и как укрепить стены. Его знания могли сберечь десятки, если не сотни жизней. Я его оставил с Государем как раз для того, чтобы он помог советом, ведь толковый малый. А в Компании успеет еще поработать — надо еще Нартова подготовить к этому, не обидится ли, не подумал я об этом.

— Ну, я и доложил Государю через Брюса, мол, не сладим мы с чужеземцем, Ваше Величество, — продолжал Орлов, не замечая моей задумчивости. — Только путаться под ногами будет. Эти хитрованы завсегда себе на уме. Пока он мне будет свои чертежи малевать, казаки нас на ремни порежут. Свой глаз — алмаз, а чужой — стекло. Как-нибудь по-простому управимся. Государь поморщился, но спорить не стал. А теперь вот сижу и думаю… гложет меня мысль, Петр Алексеич… Может, я людей погубил своим упрямством? Может, тот француз и впрямь бы нам помог?

Вопрос был задан без всякой рисовки, и от этой простой солдатской рефлексии стало неуютно. Вот он, системный сбой во всей красе. Грандиозный рассинхрон огромной имперской машины. Государь принимает верное, гениальное в своей сути решение — соединить практику и теорию, отвагу и расчет, — но натыкается на простой, как валенок, человеческий фактор. На укоренившееся, въевшееся в кровь недоверие ко всему чужому (хотя кто как не Петр Первый может навязывать свою волю в этом?). И вся стройная схема летит к чертям. Правая рука не просто не знает, что делает левая, — она ее отталкивает, подозревая в измене. В результате — кровь, осада, отчаянная оборона на последнем издыхании. И мое воздушное родео как единственный выход. И Орлова император уважил наверняка из-за того, что это мой человек, дескать ему виднее.

— Может, и помог бы, — только и смог выдавить я, возвращая ему флягу. — А может, ты бы ему в первый же день морду набил, и пришлось бы тебя самого под арест сажать. Кто теперь разберет.

Из темноты вынырнула фигура Федотова и замерла у костра, не решаясь прервать наш разговор. Лицо его было чернее ночи, руки по локоть в масле.

— Говори, — приказал я.

— Плохо дело, Петр Алексеевич, — выдохнул он. — С «Катринами». На обеих машинах повело главный вал, кожухи двигателей треснули. И каркас… несколько шпангоутов переломило, геометрия нарушена. Быстро подлатать, чтоб не развалились, мы сможем, но поднять их в воздух… В полевых условиях, без стапеля и горна, — он пожал плечами, — я не Андрей Константиныч, не смогу быстро.

Вот и приехали. Мои небесные соколы превратились в дохлых кур. Отряхнув штаны от золы, я поднялся. Собрав у костра Дубова, Орлова и командира второго воздушного судна, я развернул на перевернутом ящике карту.

— Итак, господа. Положение следующее. «Катрины» остаются здесь. Быстрому ремонту они не подлежат. — Я обвел пальцем точку, где мы находились. — Этот острог — наш кулак в этой степи. Наша передовая база. Поручик, — обратился я к командиру второго экипажа, — вы назначаетесь комендантом. Ваша задача — держать оборону, наладить разведку и ждать моих дальнейших распоряжений. Свяжитесь с Игнатовским, пусть помогут с ремонтом, если все совсем плохо будет. Экипажи «Катрин» и ремонтные бригады поступают в ваше полное распоряжение. Превратите это место в неприступную крепость.

Молодой офицер вытянулся в струнку, осознавая всю меру ответственности.

— Я же, — мой палец прочертил маршрут на юго-запад, — вместе с вами, господа, — я указал подбородком на Орлова и Дубова, — на трех «Бурлаках» немедленно выдвигаюсь в Азов.

— В Азов? — удивился Орлов. — Зачем? Булавин в Черкасске пирует! Бить его там надо, пока он там не освоился!

— Бить будем наверняка, Василь, — ответил я. — А для этого нужно собрать силы. В Азове сейчас атаман Некрасов с верными полками. По слухам, там собирается войско для удара по Черкасску. Хотя слухи — вещь ненадежная. Я хочу лично посмотреть на Некрасова и понять, на чьей он стороне на самом деле.

Мой взгляд переместился с Орлова на Дубова.

— Капитан, готовьте машины к походу. Рассчитайте логистику. Данные Магницкого у вас есть. Угля нужно столько-то, воды — столько-то. Это двадцать подвод, не меньше. Если хоть одна отстанет или застрянет — ждать не будем, имейте ввиду.

Вокруг закипела работа.

Наш путь до Азова превратился в наглядную демонстрацию того, во что превращается страна во время лихорадки. Мы шли по выжженной, в самом прямом смысле слова, земле. Мимо тянулись почерневшие остовы сожженных хуторов, неубранные поля и наспех присыпанные землей могилы. По этим землям, где прокатившаяся война оставила пепел, наша колонна «Бурлаков», изрыгающих дым и пар, двигалась как нечто из иного мира — три стальных чудовища, вторгшиеся в чужой сон.