По бокам от обоза — семь всадников во главе с Захаром. Все при оружии, все бывалые служивые. И чуть поодаль — сани Фомы — тоже с товаром.
— Вот это да, — пробормотала Маша, выходя следом за мной. — Как будто целый караван собрался!
— Да уж, скромностью не отличаемся, — усмехнулся я.
В этот момент из-за угла показался Савелий Кузьмич в сопровождении двух подмастерьев. Увидев нас, он направился прямо к саням.
— Егор Андреевич! Успел! Думал, опоздаю!
— Савелий Кузьмич, — удивился я. — Зачем так рано? Мы же вчера попрощались.
Кузнец махнул рукой:
— Да как же я вас без проводов отпущу? Вы для меня столько сделали! Вон, подмастерья мои тоже проститься пришли.
Молодые ребята робко поклонились.
— Спасибо, Савелий Кузьмич. За всё спасибо.
Мы пожали друг другу руки.
— Удачи вам, Егор Андреевич, — сказал кузнец с искренней теплотой. — И вам, Мария Фоминична, здоровья и лёгких родов!
— Спасибо, — улыбнулась Машенька.
В этот момент к нам подъехал ещё один всадник — молодой человек в дорогом камзоле.
— Егор Андреевич Воронцов? — спросил он, спешиваясь.
— Да, это я.
— Его сиятельство Глеб Иванович Дубинин велел передать вам это, — он протянул мне небольшую шкатулку. — И пожелать доброго пути.
Я открыл шкатулку и ахнул. Внутри лежали два золотых медальона на цепочках — один побольше, мужской, второй поменьше, женский. На обоих была выгравирована фамильная печать Дубининых — двуглавый орёл с мечом и весами.
— Его сиятельство велел передать, — продолжал посланник, — что эти медальоны — знак особого расположения рода Дубининых. Если понадобится помощь в любом городе империи, покажите медальон местным властям. Они обязаны будут оказать содействие.
Я был тронут до глубины души. Это был не просто дорогой подарок, это была реальная защита, пропуск в высшие круги общества.
— Передайте его сиятельству мою глубочайшую благодарность, — сказал я посланнику. — Я очень ценю его доверие и доброту.
Молодой человек поклонился, вскочил на коня и умчался. Я передал меньший медальон Машеньке:
— Вот, солнышко. Носи постоянно, как будем в городе. Это не просто украшение, это защита.
Машка взяла медальон и с благоговением рассматривала гравировку:
— Такой красивый… И тяжёлый…
— Золото, — пояснил я. — Настоящее. И символ серьёзный. Береги его.
Я надел свой медальон на шею, спрятав под рубаху. Машка сделала то же самое.
Тем временем подъехал Фома на своих санях:
— Ну что, Егор Андреевич, пора? А то день короткий, нужно успеть до темноты хороший путь пройти.
— Пора, — согласился я.
Я помог Машеньке забраться в сани, укутал её медвежьей шкурой, сам сел рядом. Захар вскочил на козлы, взял вожжи.
— С богом! — крикнул Семён Петрович с крыльца.
— С богом! — подхватил Савелий Кузьмич.
Колокольчики на упряжи зазвенели, тройка тронулась с места. Грузовые подводы последовали за нами, всадники охраны выстроились по бокам. Сани Фомы замыкали наш караван.
Мы выехали со двора постоялого дома на главную улицу Тулы. Было ещё рано, но город уже просыпался. Купцы открывали лавки, служанки несли воду, мастеровые спешили в мастерские.
Наш внушительный обоз привлекал внимание. Прохожие останавливались, провожая нас взглядами. Кто-то показывал пальцем, что-то обсуждая с соседями.
— Егорушка, — тихо сказала Машенька, прижимаясь ко мне, — на нас все смотрят. Неловко как-то.
— Не обращай внимания, — успокоил я её. — Просто необычное зрелище — такой обоз с охраной. Скоро выедем за город, там никто смотреть не будет.
Мы проехали через весь город, миновали заставу, где караульные, увидев нашу процессию, вытянулись и козырнули.
Город остался позади, впереди простиралась снежная дорога, обрамлённая заснеженными полями и редкими перелесками.
— Ну вот, — выдохнула Машка. — Теперь спокойнее.
Она откинулась на спинку сиденья и улыбнулась:
— Знаешь, Егорушка, как хорошо! Едем домой наконец!
Я обнял её за плечи:
— Скучала по Уваровке?
— Очень! — призналась она. — Тула, конечно, красивая, интересная. Балы, приёмы, нарядные люди… Но это всё такое… ненастоящее что ли. Все улыбаются, а глаза холодные. Все говорят комплименты, а чувствуешь, что это просто слова.
Она помолчала немного, потом продолжила:
— А дома — там всё по-настоящему. Люди простые, честные. Если улыбаются — значит, рады. Если говорят доброе слово — от души. Нет этих… как ты говорил… интриг?
— Интриг, — подтвердил я. — Да, в деревне проще. И честнее.
— Вот именно! — оживилась Машка. — Мне там хорошо. Спокойно. А здесь, в городе, я всё время напряжена была.
Дальше мы ехали молча, наслаждаясь покачиванием саней и звоном бубенчиков. Погода стояла отличная — морозная, солнечная, безветренная. Снег под полозьями приятно поскрипывал.
— Егорушка, — снова заговорила Машка минут через десять, — а что теперь будет? С нами, с деревней, со всем?
— Что ты имеешь в виду?
Она задумчиво посмотрела на дорогу:
— Ну вот, у тебя теперь столько важных знакомых. Генералы, бароны, градоначальник… И обязательства всякие. Ты будешь часто в город ездить?
Я вздохнул. Вопрос был закономерный, и я понимал, что придётся дать честный ответ:
— Да, Машенька. Придётся ездить. Работа на оружейном заводе, встречи с разными людьми по делам. Может, раз-два в месяц, на несколько дней.
Она поникла:
— Значит, меня одну оставлять будешь?
— Не одну, — возразил я. — Рядом родители твои, Захар, все наши люди. И потом, когда малыш родится, тебе и ездить нельзя будет. Нужно дома сидеть, ребёнка растить.
— А ты? — тихо спросила она. — Ты будешь рядом? Или всё время по делам мотаться?
Я развернул её к себе лицом:
— Послушай меня внимательно, Машенька. Да, у меня появилось много обязательств. Да, придётся много работать. Но ты и наш ребёнок — это самое главное в моей жизни. Всё остальное — вторично. Я сделаю всё, чтобы быть рядом, когда ты будешь рожать. И после рождения ребенка тоже. Обещаю.
Глаза её заблестели:
— Правда, Егорушка?
— Правда, — твёрдо сказал я. — Ты моя жена, моя семья. Никакие государственные дела не могут быть важнее тебя.
Она прижалась ко мне:
— Я так боялась, что ты теперь изменишься. Станешь важным господином, будешь всё время в городе крутиться, а про меня забудешь.
— Вот же дурочка, — улыбнулся я ей. — Я люблю тебя. И ничего это не изменит.
Мы обнялись, и Машка тихо всхлипнула у меня на груди. Я гладил её по волосам, успокаивая.
— Не плачь, солнышко. Всё будет хорошо.
— Я не плачу, — пробормотала она сквозь слёзы. — Это просто… я так рада… так тебя люблю…
Мы ехали обнявшись, пока Машка не успокоилась. Потом она вытерла глаза, смущённо улыбнулась:
— Прости, Егорушка. Глупая я. Это, наверное, от беременности — то смеюсь, то плачу.
— Ничего, — улыбнулся я. — Это нормально. У беременных женщин бывают перепады настроения.
Она задумчиво посмотрела на заснеженные поля:
— Егорушка, а ты думал о том, каким будет наш ребёнок?
— Конечно, думал.
— И каким? — с любопытством спросила она.
Я задумался:
— Если девочка — хочу, чтобы была похожа на тебя. Красивая, добрая, умная. Если мальчик — чтобы был сильным, честным, справедливым.
— А я хочу, чтобы он был похож на тебя, — мечтательно сказала Машка. — Умный, учёный, добрый. Чтобы всем помогал, как ты.
Она положила руку на живот:
— Интересно, кто там? Мальчик или девочка?
— Узнаем, когда появится на свет, — улыбнулся я.
— А ты кого больше хочешь?
Я честно ответил:
— Мне всё равно. Главное, чтобы здоровый был. И чтобы ты хорошо родила, без осложнений.
Машенька кивнула:
— Я тоже боюсь. Рожать — это страшно. Матушка рассказывала, как она меня рожала — чуть не померла.
— Не бойся, — успокоил я её. — У тебя будет лучший уход. Ричард — опытный врач. Я сам буду рядом. Всё будет хорошо.
