Последний Герой. Том 7 (СИ) - Дамиров Рафаэль

Это заведение я знал давно. Мы с Генкой, или, как я его называл — Генычем, частенько здесь собирались. Старый друг, одноклассник, информатор, а по совместительству — собутыльник. Сидели за нашим привычным столом, пропускали по кружке пива, обсуждали всё — дела, новости, работу, женщин. Иногда просто молчали и слушали музыку, крутившуюся где-то на фоне, в хриплых динамиках советских времен.

«Сны золотые» были оформлены под охотничий домик. Грубая красота, никакого глянца. Камин с кованой решёткой, тяжёлые столы из цельного дуба с толстенными столешницами, на стенах — головы зверей, старые охотничьи ружья, латунные канделябры, чёрные от времени. Вместо ресторанных кресел — лавки с мягкими меховыми накидками, от которых пахло дымом и старым деревом. В углу висел зеркальный шар — тот самый, родом из девяностых, и под ним медленно вращался световой прожектор, разбрасывая по залу пятна белого и синего света.

Музыка тоже была из той эпохи — хиты девяностых, немного затёртые, но от этого только ближе к сердцу. Гитара, синтезатор и этот странный, почти по-детски наивный оптимизм в голосах. Всё звучало просто, но так живо, что казалось — время снова повернуло вспять.

Всё в этом месте лично на меня навевало ностальгию. Оно пахло девяностыми — временем, когда казалось, что всё по плечу. Непростое время, но для многих тогда воздух был полон надежд и сумасшедших идей, когда можно было начать с чистого листа — открыть своё дело, заработать с нуля, крутиться, рисковать, падать и снова вставать.

И этот ресторан всё это хранил. Как старый друг, переживший штормы и выстоявший, он стоял на своём, не поддаваясь времени. «Сны золотые» — место, где прошлое не умирало, а просто сидело за соседним столиком.

Мы с Оксаной вошли внутрь, и нас встретил не дежурный официант или юная студентка на подработке с наигранной улыбкой и шаблонной фразой «Добрый день, у вас столик заказан?», — нет.

Нас встретил сам Петрович.

Седой, с пышными усами, густыми, как метёлка, он всё ещё держался прямо, с той же степенной осанкой, как и тридцать лет назад. Я помнил его хорошо — тогда он был крепким, черноусым ловеласом, гусаром до мозга костей. Подвыпивших клиенток он встречал с блеском в глазах, замасливал витиеватыми комплиментами, шептал им что-то на ухо у зеркала, щекоча усами шею, и иногда ему удавалось увести особо разгорячившуюся даму в подсобку. Теперь ему было далеко за шестьдесят, но в нём оставалось что-то прежнее — та же ухоженность, те же глаза, прищуренные весело и лукаво.

— Добрый день, — сказал он, усмехнувшись в ус.

— У нас заказан столик, — сказала Кобра.

Петрович отмахнулся ладонью, как старый знакомый.

— Знаю, знаю. Для сотрудников у нас всегда найдётся местечко, — произнёс он с уважением.

Петрович уважал «нашего брата» ещё с девяностых, когда служил только лишь администратором этого заведения. Тогда здесь кипела жизнь, дым стоял коромыслом, а сам Петрович ходил по залу, как царь. Потом времена поменялись, он выкупил помещение и стал уже не просто администратором, а хозяином, совмещая должности, как человек, которому тяжело отдать своё детище в чужие руки.

Он не шиковал, но жил, как хотел. Сам встречал гостей, сам следил за порядком. Такой уж у него был бзик — никому не доверять приём посетителей. За эти годы не изменилось ничего: тот же интерьер, тот же запах дерева и старого лака, те же отдающие немного нафталином охотничьи трофеи на стенах. Только усы, когда-то чёрные, стали абсолютно белыми.

Женщин, что позволяли бы ему шутить и щупать, становилось всё меньше, да и сам Петрович уже не был тем прежним донжуаном. Но жил он всё тем же рестораном. И когда кто-то предлагал ему хорошие деньги за помещение, Петрович только качал головой и отвечал по-своему:

— Отсюда я уйду только ногами вперёд. И только тогда «Сны золотые» уйдут вместе со мной.

Несмотря на будний день, в ресторане был оживлённо. «Сны золотые» оставались живой легендой — единственным в городе заведением, сохранившим дух тех времён, когда мы ещё были молоды, беспечны и верили, что всё впереди.

Некоторые из тех, кто когда-то сидел здесь за соседними столами, так и остались в городе, превратившись в завсегдатаев. В зале царила особая атмосфера. Молодёжью тут и не пахло. Мы с Оксаной оказались, пожалуй, самыми молодыми среди всех посетителей.

Кобра выглядела сногсшибательно. Когда я помог ей снять пальто и увидел платье — дыхание сбилось. На ней было струящееся, переливающееся черное платье, сотканное будто из мелких бисеринок-чешуек, мерцающих при каждом её движении. Истинная Кобра — красивая, уверенная, непокорная.

Мой взгляд бессовестно скользнул вниз, в глубину её безупречного декольте, и я поймал себя на том, что не хочу отводить глаз. Волосы — густые, чёрные, блестящие, обычно собранные в хвост, — сегодня спадали свободно, струились по обнажённым плечам, переливались на тонких бретельках платья и будто играли с мягким светом ламп, заигрывая со мной, манили.

Макияж был не тот, привычный рабочий — деловой, строгий, — а глубокий, женственный, завораживающий. Не начальница в форме, а шамаханская царица. Или, может быть, просто женщина, у которой за спиной слишком много боли, но которая умеет держать спину прямо и смотреть в глаза.

— Сногсшибательно, — вырвалось у меня, когда я принял пальто.

Она улыбнулась.

Мой джинсовый прикид на её фоне, казалось бы, выглядел просто, но именно в этом и был смысл. Так в девяностых и ходили — когда настоящие парни надевали джинсу, а их дамы блистали в вечерних платьях. И сейчас всё выглядело именно так, как должно было быть.

Когда Кобра переступила порог ресторана, она на секунду застыла и тихо охнула.

— Ничего себе… — прошептала она. — Здесь ведь ничего не изменилось.

Она обвела взглядом зал — тот самый свет, тот же запах дыма, те же головешки в камине, музыка, щемящая из старых колонок.

— Мой отец сюда часто заходил, — сказала она. — Меня с собой таскал. Мне тогда ужасно не нравилось: накурено, пьяные мужики, этот бильярд… А теперь вот стою — и понимаю, что это была настоящая жизнь. Шумная, живая. И, черт возьми, я скучала по ней.

Петрович отвёл нас к столику в углу.

И Кобра, виляя бёдрами, плавно прошла вперёд — каблуки её негромко цокали по паркету, пока мы следовали за ней к столику. Я, конечно, не первый раз видел ее в платье, но все равно любовался.

Столик стоял в самом дальнем углу зала, в уютном полумраке, где свет от камина ложился мягкими отблесками на стены и бокалы.

Мой взгляд невольно задержался на плавных перекатах её бёдер. Она обернулась через плечо и, поймав мой взгляд, улыбнулась, чуть приподняв уголок губ.

— Знаешь, Макс, — сказала она тихо, — иногда так хочется почувствовать себя женщиной. А наша работа, сам понимаешь, не предполагает разделения на мужчин и женщин.

— Ну да, — ответил я, — у нас все — сотрудники.

Она усмехнулась, глядя куда-то в сторону.

— Но ты — настоящая женщина, — добавил я.

Она ничего не ответила, только чуть склонила голову, будто от этого признания было ей и приятно, и немного неловко.

А я в тот момент подумал, что всё это не случайно. Что мой предшественник, человек, тело которого я теперь носил, тоже когда-то запал на Оксану. И, наверное, не зря. Потому что стоило мне очутиться в его шкуре — и она словно примагнитила меня к себе, втянула в свою ауру, откуда уже не выбраться.

Мы заказали бутылку грузинского вина «Киндзмараули», красного, терпкого. Из горячего — всё как в девяностых: шашлык из свинины на металлических шпажках, жареная картошка с грибами, хачапури и салат «Тбилиси». Невычурная еда, сытная, пахнущая дымком и приправами.

Мы ели, смеялись, вспоминали, как всё быстро меняется, как будто не мы движемся по жизни, а время гонит нас по кругу. Музыка сменилась на медляк — старая и мелодичная песня «Отель Калифорния». Мы поднялись, пошли танцевать.

— Макс, — сказала Оксана, прижавшись ко мне, — знаешь, я ведь думала, что со мной что-то не так. Что я… дефективная.