Интервенция (СИ) - Алексин Иван

— Возьмусь, Фёдор Борисович, — кивнул мне в ответ литвин. — Вот только не сразу. Сначала Москву от ворога обороним, а после и в дорогу можно будет собираться.

— Вот, значит, как…

Василий Григорьевич Грязной разжал пальцы, позволив измятому листку упасть на одеяло, устало закрыл глаза.

— Квасу дай.

Матвей Лызлов, вскочив с лавки, зачерпнул из стоящей в углу кади, поднёс ковшик к губам боярина. Василий пил долго, небольшими глотками цедя влагу, затем провёл рукой по слегка подмокшей бороде, вновь потянулся к листку.

Эх, тяжка государева служба. Тяжка. Сначала единственного сына потерял, теперь одного из внуков к лютой смерти собственноручно приговорить придётся. И ничего тут не поделаешь. Нельзя иначе! Он по другому служить не умеет, потому и Ивану Васильевичу на глаза попал. Теперь надежда только на другого внука, Васятку, осталась. Пусть хоть он род продолжит. Иначе зачем всё это?

— Что за человек, ведаешь?

Вопрос был задан так, для проформы. Не очень то бывшего опричника интересовала личность посланника, что письмо от отца Барча ему принёс. Наверняка один из рядовых членов общества Иисуса (иезуиты), которого святым братьям было не жалко отдать на растерзание государеву псу. Да и откуда он может быть ведом Матвею? Мало ли людишек по Руси бродят? Этим вопросом, вдаваясь в несущественные подробности, бывший опричник просто оттягивал момент принятия решения, которое обернётся неминучей смертью любимого внука.

— Ведаю, Василий Григорьевич, — неожиданно заявил Лызлов. — Я его в Ярославле, когда государю весточку об его отлучении Гермогеном привозил, видел. То Понкрат, пушкарский полуголова.

— Тот самый, что свейскому королевичу отравленную книгу принёс? — не поверил своим ушам царский ближник.

— Он, господине.

— Храбёр!

Грязной стиснул кулаки, представляя как сдирает кожу проклятому слуге схизматиков, как ломает рёбра, выдирая их вместе с мясом раскалённым крюком. Вор, что на самого государя худое замыслил, лёгкой смерти не заслуживает!

Нельзя! Нельзя этого Иуду даже пальцем тронуть! Кто тогда его ответ латинянину отвезёт?

— Пусть его, — со вздохом отказался от соблазна Грязной. — Пусть латинянин думает, что я его угрозы испугался. Борису потом не несдобровать, зато волю государеву выполним. И ты, глядишь, во главе приказа сядешь. Одному Черкасскому веры не много будет. Иное дело если королю о том же самом, его духовник скажет.

Матвей кивнул соглашаясь. Очень непростое задание ему царь-батюшка дал; польские отряды в нужное место заманить. Решится Сигизмунд на штурм Поклонный горы или просто блокирует войско Скопина-Шуйского, не так уж и важно. И в том, и в другом случае, удара интервентов по самой Москве не избежать. Ведь по мнению польских полководцев, все основные воинские силы сосредоточились под рукой князя Михаила, а в Москве большая часть защитников состояла из ополчения и немногочисленных стрелецких и казачьих отрядов. Одним решительным ударом захватить столицу московитов, уничтожить ставшего костью в горле Годунова, посадить на трон младенца-Шуйского, объявив регентом одного из предателей-бояр или самого короля; соблазн слишком велик. Получится, и все московиты склонят голову перед новым правительством, а там, со временем, младенец может умереть, освободив престол либо для королевича, либо для самого Сигизмунда.

Вот государь и хотел, раз вражеской атаки на город не избежать, чтобы поляки нанесли главный удар через Чертольские ворота, где их будет ждать горячий приём. И будущего главу тайного приказа этой проблемой озадачил. Что хочешь, мол, делай, хоть сам перебежчиком становись и польского короля убеждай, а результат вынь да положи.

Впрочем, Матвей унынию предаваться не стал, тем более, что его бывший хозяин, боярин Василий Грязной, несмотря на болезнь и немочь, в стороне от этого дела оставаться не пожелал, найдя выход из трудной ситуации.

Князь Иван Борисович Черкасский, племянник самого Филарета, ещё в конце прошлого века будучи деятельным участником заговора Романовых, едва не погиб, чудом не оказавшись в Пелыме в одной избе с сидевшими на цепи Иваном и Василием Романовыми. С тех пор Черкасский (как и Иван Романов), ни в каких заговорах больше не участвовал, стараясь не отсвечивать. Не предавал Бориса Годунова, никак не отреагировав на появление ЛжеДмитрия I, не участвовал в свержении самозванца на стороне Шуйских, не отъезжал в лагерь второго самозванца, отклонил призыв к восстанию Богдана Бельского. Тихий такой, в общем, товарищ, не проблемный, что, впрочем, не мешало мне относится к племяннику Филарета с большим подозрением и по карьерной лестнице не продвигать.

Вот к нему и обратился всесильный государев слуга, предложив породниться (Грязнов, мысленно похоронив Бориса, решил срочно женить своего последнего внука, а сестра князя Черкасского Ирина, как раз подходила по возрасту) и будущему родственнику свою протекцию при государе. Ну а то, что князь за это должен был написать письмо Филарету с обещанием открыть Чертольские ворота и помочь полякам ворваться в белый город, так чего ради счастья сестры и своего благополучия не сделаешь? Предавали и за меньшее.

— Порох под воротами заложили?

— Да, Василий Григорьевич, — кивнул в ответ Матвей. — Я было и человека фитиль поджечь, когда ляхи через ворота в город войдут, нашёл, да у государя свой на примете есть.

— Пусть и твой будет, — подумав, решил боярин. — Мало ли что с государевым человеком может случиться. Кто первый доберётся, тот башенку над воротами и взорвёт. Только вот что я скажу тебе, Матвей. Получится часть польского войска под нашими пушками в Скородоме запереть, то дело хорошее. А только справимся ли? Сила у ворогов немалая, а воевать они умеют. Здесь рисковать нельзя. Поэтому я думаю, ещё нашим воям помочь.

— Это как?

— А так, что спрячем верных людишек в домах, что вдоль городской стены стоят. Ляхи к Белому городу рваться будут, не должны быстро найти. А как взрыв у Чертольских ворот услышат, так и вылезут. И дома те подожгут.

— Да как же так, милостивец, — отшатнулся от старика Лызлов. — Собственными руками Москву поджечь! Это же полгорода выгореть может!

— И пусть горит, — пресёк все сомнения Грязной. — Фёдор мне не раз говорил, что хорошо бы все эти избушки снести и по уму, по новой земляной город отстроить. Вот мы ему нечаянно и пособим, — захихикал старик. — А заодно и всех ворогов, что в город ворвутся, погубим. Штурмовать стены, когда за спиной пожар пылает, не шибко сподручно. Тут главное всё тайно сделать, чтобы государь не поведал. Узнает; ни тебе, ни мне не здобровать. Пусть думает, что это поляки с огнём баловаться удумали. Потому всех людишек, кто после этого дела выжить сумеет, ты в моем поместье собери. А дальше сам ведаешь, что делать нужно.

— Как повелишь, Василий Григорьевич, — проглотил застрявший в горле комок Матвей. — Никто о том не проведает.

Глава 15

22 июня 1609 года от рождества Христова по Юлианскому календарю.

Я упорно поднимался, преодолевая пролёт за пролётом. За спиной натужно пыхтел думный дьяк Семёнов и укоризненно сопел носом Никифор, тащивший массивный столец, футляр с подзорной трубой и плотно скрученный моток верёвки из конского волоса.

А вот нечего было вслед за мной на колокольню тащится! От кого меня там охранять? Не от Ивана же. Так у моего секретаря для душегубства и без того возможностей хватает. Как-никак, два раза на дню ко мне в кабинет с докладом приходит. Сунул в бок засапожник, пока я бумаги читаю, сказал рындам на выходе, что царь беспокоить не велел и дёру из дворца. При определённом везении, есть шанс удрать. А тут с колокольни куда удирать? Одна дорога — головой вниз. Всё лучше, чем за цареубийство смерть лютую принимать.

Остаётся, звонарь. Но Симеон, если по виду судить, седьмой десяток разменял. Вроде и крепкий ещё старик, но супротив нас с Семёновым нипочём не сдюжит. Да и зачем престарелому пономарю на жизнь своего государя умышлять? Он ещё у моего батюшки в чести был и тот его как-то раз за благолепный перезвон золотым пожаловал.