Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

— А царица Марина? — спросил я.

— Попытка посадить ее на престол, — дядя усмехнулся, — удачи попытали, очень уж удачно все сложилось, и только ты был помехой, как они думали. Объявили бы, что Марина понесла от государя, никто бы ее не тронул.

Я кивнул. Картина становилась все яснее. Внутренние враги, внешние враги, идеологические враги — все сплелось в один тугой узел, который мне предстояло разрубить.

«Теперь Москва за спиной не вспыхнет, — подумал я с холодной решимостью. — Можно и на войну».

Следующие два дня Москва гудела. Но это был уже не гул бунта, а деловитый, организованный шум военных сборов. Из кремлевских арсеналов денно и нощно вывозили оружие, порох и свинец. На кузницах стучали молоты, подковывая сотни коней. Скрипели телеги, груженые мукой, сухарями и солониной.

Я приказал посадить стрельцов на коней. Пехота, привыкшая сражаться за гуляй-городами или стенами крепостей, теперь превращалась в подобие драгун. Стрельцы ворчали, но это для них не ново. Добраться до места конно, а там пеший огненный бой.

В утро перед самым уходом, когда уже облачался в походные доспехи, я позвал к себе в опочивальню деда. Он вошел, суровый и молчаливый, и помог мне затянуть ремни стального нагрудника.

— Все готово, деда, — сказал я, проверяя, как сидит меч. — В Москве порядок, войско собрано.

— С Богом, внучек, — просто ответил он.

— Есть еще одно, последнее дело, — я посмотрел на него. — Жена Дмитрия Шуйского, дочь Малюты. Негоже ей в миру оставаться, когда муж ее — изменник.

Я увидел, как блеснули его старые глаза. Он все понял.

— Как войско выйдет из города, отправишь ее на постриг. В тот самый монастырь, к моей тетке Марии. Будет ей от меня подарок.

Дед хмыкнул в бороду, и в этом звуке было все — и понимание, и одобрение.

На Соборной площади уже стояли полки, готовые к выступлению. Море голов, лес знамен. Я вышел на крыльцо. Ко мне приблизились бояре, остающиеся в Москве: Власьев, Хованский, Волынский. Я коротко простился с каждым, отдав последние напутствия. Рядом со мной, прямой и собранный, уже стоял Михаил Скопин-Шуйский. На его лице не было и тени прежних сомнений — лишь стальная решимость воина, идущего в свой первый настоящий поход под началом государя, которому он присягнул.

Я кивнул ему, и мы вместе спустились по ступеням, где нас ждали кони.

Трубы заиграли. Тяжелые ворота Спасской башни медленно отворились.

Я вскочил в седло Черныша, хотя мне предлагали и другого коня. И, не оборачиваясь, направил скакуна вперед. За мной, с гулким топотом тысяч копыт и лязгом оружия, двинулось мое войско. Пять тысяч сабель.

Мы выезжали из Кремля — этого змеиного гнезда, полного интриг, тайных приказов и нерешенных споров, которые я на время усмирил, но не излечил. Я оставлял все это за спиной.

Впереди, за стенами Москвы, была дорога на Нижний Новгород и встреча с очередным самозванцем.

Глава 19

Глава 19

Два дня минуло, с тех пор как мы покинули Москву. Войско растянулось по старой Владимирской дороге на несколько верст, превратившись в медленную, но грозную реку из стали, конского топота и скрипучих телег. Впереди, во главе конницы, ехал я на своем Черныше. Рядом на жеребцах держались воеводы: опытный и хмурый князь Воротынский и Михаил Скопин-Шуйский, для которого этот поход был первым настоящим делом на государевой службе. Чуть позади ехали дядя Олег, Елисей и Василий Бутурлин, а там и мой полк.

Следом за конницей, покачиваясь в седлах, ехали стрельцы — не особо привычные к этому делу. Замыкал шествие длинный обоз, скрипучие телеги, груженые припасами и малыми затинными пушками, а замыкали опять всадники. Сила, которую я вел за собой, была зримой, ощутимой. Но, глядя на нее, я не чувствовал уверенности.

Меня грызли сомнения.

Я снова и снова прокручивал в голове один и тот же вопрос: «Правильно ли поступил, что покинул Москву?»

Там, за спиной, осталось змеиное гнездо. Бояре, что кланялись мне в Грановитой палате, что сейчас они замышляют в тиши своих теремов? Мнишеки — достаточно ли Прокопа, чтобы удержать этих волков, способных на любую, самую безумную авантюру? Юзуиты и Шуйские, сидящие в темнице. Да еще поляки, оставшиеся в Москве. И мой «регентский совет»… Хорошие, верные люди, но справятся ли они, если в столице вспыхнет новый пожар смуты?

Я ушел, забрав с собой часть войска, оставив за спиной пороховую бочку с тлеющим фитилем. Может, надо было остаться? Дожать всех врагов, выкорчевать измену до последнего корня, а на самозванца послать воевод?

Я тяжело вздохнул, и Черныш, почувствовав мое настроение, прянул ушами.

Нет. Все-таки я поступил правильно.

Власть, завоеванная в кремлевских палатах хитростью и силой, — вещь непрочная. Сегодня бояре боятся меня, а завтра, если покажу слабость, они же меня и растерзают. Чтобы править этой страной, недостаточно быть самым хитрым интриганом. Нужно стать для них чем-то большим. Мне нужна воинская слава. Нужно, чтобы вся страна, от простого посадского человека до последнего смерда, увидела во мне не очередного боярина, дорвавшегося до власти, а защитника земли русской.

Победа над «воровскими казаками» и лже-Петром — идеальный способ. Это простая и понятная история: вот враги, разоряющие села, а вот я, ведущий войско, чтобы их покарать. Эта победа даст мне тот авторитет, ту народную любовь и тот страх врагов, которых не добиться никакими заседаниями Думы.

Сомнения ушли, уступив место холодной, стальной решимости. Я выпрямился в седле, чувствуя, как уходит тяжесть с плеч. Я на верном пути.

Я повернулся к ехавшему рядом Скопину-Шуйскому, на лице которого было написано напряженное ожидание.

— Ну что, князь, готов к первой настоящей битве? — спросил я, и в моем голосе уже не было и тени сомнений.

Он встрепенулся и, поймав мой уверенный взгляд, твердо кивнул.

— Готов, Андрей Володимировч, — ответил он, заставив Воротынского улыбнуться.

Бесконечная Владимирская дорога вилась меж полей и перелесков. Усталость от долгого сидения в седле начала сказываться, но дисциплина в войске была железной. Наконец на горизонте показались они — бесчисленные купола и шатры церквей, сверкающие на солнце. Суздаль.

Даже издалека город производил сильное впечатление. Он не ютился робко у реки, а стоял как настоящая крепость, ощетинившись башнями. Первым делом в глаза бросался высокий земляной вал древнего кремля, увенчанный бревенчатыми стенами. Над ними возносился белокаменный собор, а вокруг, словно могучие стражи, темнели стены монастырей — Спасо-Евфимиева и Покровского.

Войско встало лагерем на лугах у реки Каменки, не входя в город. Я не хотел пугать людей и вести себя как хозяин, не являясь таковым. В сопровождении Воротынского, Скопина-Шуйского и моего старицкого полка мы въехали в город через Ильинские ворота.

Народ замирал на месте, смотря на нас, кто-то спешил уйти, а кто-то с удивлением разглядывал. Весть о нашем войске бежала вперед нас, правда, недалеко и медленно.

Нас тут же встретили у воеводского двора внутри кремля. Здесь, в тени древнего Рождественского собора, было тихо и чинно. Ждали все начальствующие люди Суздаля. На крыльцо вышел сам воевода, Федор Плещеев, — кряжистый, бородатый мужчина с настороженным, цепким взглядом. Рядом с ним в простом черном клобуке стоял архиепископ Галактион, высокий и сухой, как старое дерево, его глаза, казалось, видели человека насквозь. Чуть поодаль толпились посадские люди — богатые купцы, городская верхушка, на чьих лицах читалась смесь страха и любопытства.

До них доходили лишь смутные и страшные слухи из Москвы, а теперь перед ними стоял один из главных виновников тех событий, да еще и во главе целого войска.

Нас провели в просторную горницу. После коротких приветствий я не стал ходить вокруг да около. Сел во главе стола и, глядя прямо на воеводу и архиепископа, начал говорить.