Наследник 4 (СИ) - Шимохин Дмитрий

Обвинение было брошено. Бучинский не вздрогнул. Он, казалось, ждал этого вопроса.

— Княже, — начал он, и голос его, хоть и тихий, был тверд. — В тот час я был в отъезде, по сердечным делам. Когда же ударили в набат и пошли крики «Бей ляхов!», я понял, что любой поляк — первая мишень для толпы.

Он поднял на меня свои умные, немигающие глаза.

— Явиться в Кремль в тот момент означало не верность, а бессмысленную гибель. Моя верность покойному государю заключалась в том, чтобы сохранить его тайны, а не подставить голову под топор обезумевшей черни. Я спрятался, чтобы дождаться, когда в городе воцарится порядок и закон.

Он замолчал, сказав все.

— Хорошо, пан Ян. Присядь. То, что было, прошло. Твоя жизнь сейчас зависит от твоей полезности. Мне нужна правда.

Он с облегчением, но все еще с опаской опустился на лавку, глядя на меня с ожиданием.

— Мне донесли, что объявился человек, называющий себя царевичем Петром, сыном царя Федора, — начал я, в упор глядя на него. — И говорит он, будто покойный государь Дмитрий звал его к себе как брата. Ты вел все его письма, знал все его тайны. Скажи мне как на духу: это правда?

Я ожидал услышать что угодно: гневное отрицание, растерянное недоумение, подтверждение того, что это наглая ложь. Но Бучинский после долгой, тяжелой паузы, во время которой он, казалось, взвешивал каждое слово, поднял на меня усталые глаза.

— Да, государь, — тихо, но отчетливо произнес он. — Грамота такая была. И деньги были посланы.

Эти слова ударили, как обухом по голове. Все мои расчеты, вся моя стратегия, построенная на том, что враг — простой самозванец, рухнули в один миг. Я почувствовал, как внутри все похолодело.

— Что значит «была»? — Я не узнал своего голоса, он прозвучал хрипло и требовательно. — Что за бред ты несешь? Но ведь вы все знали, что это ложь! Что у царя Федора не было сына! Была лишь дочь, Феодосия, и та умерла во младенчестве! Зачем он это сделал⁈

Я подался вперед, впиваясь в него взглядом, требуя немедленного ответа на это вопиющее безумие.

Бучинский не вздрогнул от моего резкого тона. В его глазах была лишь горькая усталость человека, который уже пытался спорить с этой сумасшедшей логикой и проиграл. Он тяжело вздохнул, будто собираясь с силами, чтобы снова объяснить очевидное безумие.

— Цель его была ясна, государь, — начал он тихо. — Покойный Дмитрий хотел утихомирить южные границы. Он хотел иметь там верное ему казачье войско во главе с человеком, который был бы обязан ему всем — и именем, и казной.

В этом была своя, пусть и кривая, логика. Создать на границе верный буфер, личную армию.

— Но способ, который он избрал… был весьма спорным, — продолжил Бучинский, и в голосе его прозвучала горечь. — Он считал, что казаки-вольники охотнее пойдут за «царской кровью», пусть и мнимой, чем за простым воеводой, назначенным из Москвы. Он думал, что это хитроумный ход — создать себе «родственника», который соберет для него личную армию. Он верил, что сможет управлять на расстоянии.

Я слушал, и у меня волосы на голове шевелились. Играть с огнем, посыпая все вокруг порохом. Он не понимал, что создавал не марионетку, а новое знамя для всех недовольных, давая ему в руки войско и деньги, при этом сам являясь самозванцем.

— Вот только я и Петр Басманов умоляли его не делать этого, — закончил свою исповедь Бучинский. — Мы доказывали, что эта ложь обернется против него. Что нельзя управлять тем, кто сам себя считает царевичем. Мы говорили, что он создает змею, которая его же и укусит. Но он никого не слушал.

Секретарь замолчал. Все было сказано

Это не было чистым безумием. Это была авантюра, отчаянная и рискованная политическая игра, которая вышла из-под контроля. Мне в наследство достался не просто самозванец, а провалившийся «спецпроект» моего предшественника, его безумное наследие.

Я понял, что эту правду нужно похоронить. Похоронить здесь, в этом кабинете, и никогда не давать ей выбраться наружу. Для всего мира, для бояр, для народа «Петр» должен остаться обычным самозванцем и разбойником. Если вскроется, что покойный государь, которого я только что похоронил с царскими почестями, сам плодил смуту, это ударит и по нему, и по мне, как по его «родичу» и преемнику.

— А сам замешан в делах Мнишеков и иезуитов?

— Нет, княже, я жизнь свою пытался спасти, — быстро ответил Ян.

Он лгал. Или, по крайней мере, недоговаривал. Но я не стал на него давить. Мне он был нужен живым и желательно лояльным. А всю правду из остальных я и так вытрясу в подклете. Пусть пока считает, что обманул меня.

«Поживи пока, пан Ян, — подумал я с холодной усмешкой. — Ты мне еще пригодишься. А не пригодишься — Сибирь велика, можно и на освоение новых земель послать».

— Хорошо, — сказал я, поднимаясь, давая понять, что разговор окончен. — Предлагаю тебе мою защиту и службу.

На лице Бучинского отразилось нескрываемое облегчение. Он вскочил и низко поклонился, не веря своему спасению.

— Я… клянусь служить вам верой и правдой!

— Возвращайся в свои покои, пан Ян, — сказал я, и мой голос прозвучал спокойно и властно. — С этого дня ты снова исполняешь обязанности секретаря. Только теперь — моего.

Когда Бучинский, шатаясь, поднялся, готовый уйти, пока я не передумал, на моих губах появилась неожиданная обезоруживающая усмешка.

— И все же любопытно, пан Ян. К кому же вы ездили по делам сердечным, что едва головы не лишились?

Он вздрогнул, и густая краска залила его бледные щеки. Видя, однако, что это не допрос, а почти дружеский интерес, он смущенно опустил глаза.

— К вдове дьяка одного, государь… Анне Васильевне.… — Он замялся.

Я хмыкнул и отпустил его.

Он ушел, а я остался один и на мгновение позволил себе расслабиться, усмехнувшись про себя иронии судьбы. Великая смута, борьба за престол, тысячи смертей… а в центре всего этого — любовь, страх и простые человеческие желания.

Но усмешка быстро сошла с моего лица. Оно снова стало серьезным. Я трезво оценивал ситуацию.

«Нет, — решил я. — Сегодня больше никаких потрясений. Москва схоронила одного царя, пусть привыкнет к этой мысли. Нужно отдохнуть. И подумать».

Подойдя к двери, я позвал стражу.

— Ужин из моего подворья сюда доставить. И позвать ко мне деда и дядьев. Тихо, по-семейному.

Сторож кивнул и бросился исполнять. Я уже собирался вернуться в глубь кабинета, но, помедлив, позвал Елисея. Он тут же возник из полумрака коридора. Я отдал ему последнее, самое важное на сегодня поручение.

— Оповести всех бояр. Завтра с утра заседание Думы. Быть всем до единого.

Елисей молча поклонился и исчез. Я вновь остался один в тишине кабинета, глядя в те мнеющее окно, за которым зажигались первые звезды. Сегодняшний сумасшедший день окончен. Завтра начнется новый.

Глава 18

Глава 18

Грановитая палата встретила меня гулкой тишиной и запахом воска. Бояре в тяжелых шубах сидели вдоль стен на массивных дубовых лавках. Пустые места, где еще недавно были Шуйские и другие, служили молчаливым напоминанием о том, как быстро может все поменяться.

Я прошел на свое место на лавке. Рядом, за отдельным столом, уже расположился Ян Бучинский с пером наготове. Его присутствие здесь заставило многих бояр удивленно вскинуть брови. Это был моя молчаливая воля: этот человек — мой, и он под моей защитой.

— Бояре, — начал я. — Похороны государя прошли достойно. Москва проводила его в последний путь с честью. — И я перекрестился, а следом за мной и остальные.

Я видел в их глазах облегчение — первый и самый страшный этап междуцарствия был пройден без крови. Теперь они ждали, что я скажу дальше.

— А теперь к делу, ради которого я вас созвал. Пока мы здесь наводили порядок, на юге подняла голову новая смута.

Я сделал паузу, и в наступившей тишине мои слова прозвучали как удар грома.

— На Москву движется войско. Три тысячи казаков. Во главе их стоит вор и самозванец, именующий себя царевичем Петром, сыном покойного государя Федора Иоанновича. Они уже подошли к Нижнему, пытались взять город приступом, который был отбит. Теперь они держат город в осаде и жгут окрестные земли.