Инженер Петра Великого 8 (СИ) - Гросов Виктор

Поймав кураж, Булавин снова взошел на помост. Не советуясь со своими людьми, он обратился напрямую к голытьбе — его истинной силе.

— Братья! — прогремел его голос, и майдан затих, ловя каждое слово. — Барон-искуситель получил наше слово! Он видел нашу правду! Дадим ли мы ему, заблудшему, шанс на покаяние?

— На кол его! — донеслось из толпы, однако Булавин остановил крикуна властным жестом.

— Нет! Смерть слишком легка! Пусть сперва отречется от дел своих сатанинских! Даю ему одну ночь на раздумья. А утром, на восходе солнца, он выйдет сюда и на глазах у всего честного Войска сожжет свои бесовские чертежи, разобьет молотом дышащую паром машину и, преклонив колени, присягнет на верность Вольному Дону! А не сделает — пеняй на себя. Посадим на кол, да не простой, а медленный!

Толпа взорвалась восторженным ревом. Это зрелище сулило больше, чем простая казнь: публичное унижение, отречение, триумф их правды над моей. Чужаки, стоявшие в тени, одобрительно кивали — спектакль удался на славу.

Где только я им чертежи достану, которые сжечь надо. Я глубоко вздохнул.

Ловушка захлопнулась. У входа выставили караул — личную гвардию Булавина, самых отмороженных фанатиков. Мой «Бурлак» на площади тоже окружили плотным кольцом, отрезав Дубова и преображенцев. Из парламентера я превратился в заложника.

Изба была пуста, если не считать грубого стола, двух лавок и охапки прелой соломы в углу. Я остался со своими гвардейцами. Двое моих охранников-пластунов встали у зарешеченных окон, молчаливо оценивая шансы на прорыв. Шансов не было.

А ведь так все неплохо начиналось. Я думал, что они проводили меня сюда, чтобы всем миром решить как быть, а потом сам Булавин придет ко мне. Думал, что при личном разговоре смогу понять его слабости. Но как-то не сложилось.

Теоретически ночью я смогу отсюда вырваться, достаточно передать указание Дубову, он на «Бурлаке» подъедет, как на танке. И мы это обговаривали заранее — если вдруг все не сложится и меня возьмут в заложники.

Сев за стол, я демонстративно спокойно расстегнул воротник мундира и выложил на столешницу свою разобранную винтовку СМ-2 с тяжелым кожаным подсумком. Просто, чтобы занять руки. Один из охранников Булавина, молодой парень с едва пробивающимся пушком на щеках, не удержался и заглянул в окно, с детским любопытством разглядывая сложный, невиданный механизм затвора.

Снаружи доносились пьяные крики, угрозы и разудалые песни; город праздновал свою «победу». Достав из кармана маленькую фитильную свечу, я отмерил на ней ногтем примерное деление и зажег от огнива. Фитиль задымил, наполняя избу запахом воска. Простой, дедовский способ считать время в темноте. Каждое деление — примерно час.

План «А» провалился. Пора было запускать план «Б». Подойдя к окну, я просигнализировал Дубову. Если до того, как эта свеча догорит до последней отметки, Зимин не решится, решать будут мои пушки. И они не станут разбирать, где его курень, а где Булавина. У него нет времени на страх.

Пластуны, после того, как мой статус превратился в статус «заложника», не рисковали ко мне подходить.

Я вернулся к столу. Оставалось только ждать, сработает ли мой ультиматум. Ждать, не решит ли Дубов, действовать на свой страх и риск. Он солдат, не политик. Увидит, что командира взяли в заложники, несмотря на то, что все обсуждалось не раз, — и бросит «Бурлаки» на штурм, похоронив здесь и меня, и всю мою затею.

Мой взгляд был прикован к крошечному, пляшущему огоньку свечи. Фитиль медленно, неумолимо пожирал воск.

И время.

Мое.

И этого города.

Глава 15

Ночь придавила Черкасск душной, пьяной тяжестью. Майдан охрип, перешел на бормочущий гул, изредка взрываясь то разудалой песней, то отборной бранью. Этот город пребывал в лихорадке, переваривая свою дневную победу надо мной. В тишине комендантской избы, я вслушивался в происходящее снаружи.

Мой хронометр — фитильная свеча на столе — медленно пожирал время. Каждый оплывший сантиметр воска приближал рассвет и вынесенный мне приговор. План «А», рассчитанный на здравый смысл и экономическую выгоду, разбился. Пора было разыгрывать партию по-крупному.

Скрипнула дверь. На пороге, заслонив на мгновение тусклый свет уличного фонаря, замерла кряжистая фигура. Приставленная Булавиным охрана без лишних слов расступилась: ко мне явился Илья Матвеевич Зимин. Спасибо Остапу и Грицко, что описали казака и дали небольшие вводные. Шел он открыто, с видом человека, исполняющего волю своего вождя. Разработанная моими пластунами легенда сработала безупречно — атаман Зимин прибыл еще раз допросить государева посланника.

Он вошел, дверь за ним захлопнулась, отрезая нас от внешнего мира. Седоусый, с тяжелым, оценивающим взглядом умного хозяйственника. В нем не было ни грамма булавинской одержимости, только своеобразное хладнокровие и глубоко запрятанная усталость от всего этого кровавого балагана. Опустившись на лавку напротив, он положил на стол свои огромные, мозолистые руки.

— Говори, барон, — тихо выдал атаман. — Что за слово у тебя ко мне? Да покороче.

Я чуть склонил голову.

— Говорить будем, атаман, о твоем будущем и будущем Дона.

Из-под его усов вырвался короткий, недоверчивый смешок.

— Будущее наше — в воле да сабле. Так сказал Кондратий Афанасьевич.

— Воля, которая зависит от настроения пьяной толпы и нашептываний чужаков у помоста? — подавшись вперед, я понизил голос до шепота. — Это не воля, Илья Матвеевич, это поводок. Короткий, с удавкой на конце. Я предлагаю иное.

Свеча колыхнулась, отбрасывая причудливые тени. Взгляд его стал жестче.

— Я предлагаю тебе власть. — А чего тянуть? Я выложил свой главный козырь. — Не место в совете при самозваном царьке, а всю полноту власти на Вольной земле. Я предлагаю тебе чин войскового атамана, признанный Государем-Императором. Титул, который ты сможешь передать сыну. Шанс основать династию, которая будет править Доном не один десяток лет.

Зимин медленно поднял на меня глаза. Он явно взвешивал каждое мое слово, искал подвох.

— Зачем это тебе? Зачем Государю сажать на Дон нового царька?

— Государю нужен порядок, атаман. И сильный человек, способный его обеспечить. А мне — товарищ. Поэтому речь не о марионетке, а о системе. — Я решил сразу вскрыть и второй пласт своего плана. — Ты станешь войсковым атаманом всего Дона. Однако земли вокруг Азова, с их соляными варницами и выходом к морю, отойдут под руку атамана Некрасова. Он будет твоим соседом, не подчиненным, а равным. Два сильных хозяина всегда договорятся о выгоде, в то время как один тиран неизбежно приведет землю к новой войне. Я предлагаю тебе стать первым среди равных, а не последним в очереди на плаху.

На скулах Зимина заходили желваки. Мое предложение было целой экосистемой, где он становился главным хищником, правда не единственным.

— Это все торг, барон, — произнес он. — Слова. Где правда?

— А правда, Илья Матвеич, в том, что ты и твои казаки — разменная монета в чужой игре, — я пошел ва-банк, основываясь на одних догадках. — Или ты всерьез думаешь, что Булавин сам додумался до всего этого? Что пожар разгорелся сам по себе?

Я внимательно смотрел ему в глаза, ловя малейшее изменение. Сейчас или никогда. Угадал я или нет? Рискую.

— Те двое, что вечно вертятся у его помоста, — небрежно бросил я, словно знал о них все, хотя не имел ни малейшего понятия. — С их столичной выправкой и французским вином в бутылках. Они не казаки. Им плевать на вашу веру и волю. Их хозяевам нужно одно: чтобы русские убивали русских. Чтобы Дон захлебнулся в крови, мои заводы встали, а армия Государя увязла здесь на годы. Булавин — их таран. Вы, казаки, — просто дрова, которые они бросают в огонь.

Зимин помрачнел. Попал. Мой выстрел вслепую угодил точно в цель. Он, хозяйственник и практик, не мог не замечать этих чужаков, не мог не чувствовать их чужеродного влияния. Мои слова лишь облекли его смутные подозрения в четкую и страшную форму.