Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

— Одиннадцатого сентября, подтянув к государственной границе Монгольской Народной Республики новые войсковые соединения, в частности, вторую пехотную дивизию и свежие авиационные части, японцы снова проникли на территорию МНР. А именно — в горном районе, на правом фланге наших войск, юго-восточнее высоты Эрис-Улаин-Обо.

— Это мне все известно, товарищ полковник, — отмахнулся я, — а вот что вы скажете о действиях противника на правом фланге?

— Собственно о переходе противником границ республики на правом фланге наших войск и захвате безымянной высоты мне стало известно из доклада работника оперативного отдела, который всего час назад прибыл из этого района.

— Мне известно, Михаил Георгиевич, что связь с нашими частями, которые ведут бой в районе высоты Эрис-Улаин-Обо, недостаточно надежна. Восьмая кавалерийская монгольская дивизия растянута вдоль границы и серьезного сопротивления оказать не сможет. В связи со сложившейся обстановкой, необходимо в короткий срок уничтожить агрессора.

Я произносил это, испытывая двойственное ощущение. До этого момента все, что происходило на фронте, почти не совпадало с тем, что я читал в мемуарах, но вот об этих событиях — точно читал и, оказывается, многое помню. Хотя даты событий все же сместились.

— Ваша задача, — сказал я, словно опять влезая в шкуру командира корпуса и Героя Советского Союза Жукова, — немедленно выехать в район дислокации наших боевых частей. Объединив усилия, находящихся там родов войск, в течение ночи разгромить противника, а к утру выйти на линию государственной границы в районе высоты Эрис-Улаин-Обо. Выезжайте немедленно и возьмите с собой вашего тезку, моего адъютанта. Воротников хорошо знает местность в этом районе, уверенно ориентируется в условиях бездорожья в ночное время.

— Есть, товарищ комкор! — откликнулся полковник. — Жду его в оперотделе.

Тестов откозырял и покинул помещение штаба.

— Поезжай, Миша, с полковником Тестовым, — сказал я, вызвав адъютанта. — Надо скрытно доставить его в расположение наших частей возле этой злополучной высотки. Справишься?

— Служу Советскому Союзу! — невпопад, явно обрадовавшись, ответил Воротников.

— Расскажешь мне по возвращении, как все прошло.

— Есть, товарищ комкор!

Он схватил шинель, портупею с личным оружием и чистую карту с планшетом, кинулся прочь. Мне оставалось только ждать. Из литературы я знал, что этот приказ Жукова был выполнен успешно, но ведь происходило это в предыдущей версии реальности.

Вернее, просто так сидеть на заднице и ждать, я не мог. Передал связистам приказ послать в оперативный отдел штаба группы, сосредоточенных в районе Эрис-Улаин-Обо частей собрать к прибытию полковника Тестова командиров частей.

В четыре часа утра мне доложили о том, что наши части готовы и я отдал приказ открыть по противнику артиллерийский огонь. Донесения от командиров подразделений поступали одно за другим. Под прикрытием огневого вала пехота, вслед за танками, стала обходить противника с флангов.

Японцы, сообразив, что им угрожает окружение, с последующим уничтожением или попадание в плен начали отходить, неся большие потери. Ну что ж, им не привыкать, получать по щам. Так и случилось, бросив на поле боя около четырехсот человек убитыми, япошки откатились за границу Монголии. Честно говоря, не понимаю, на что они рассчитывали?

Днем вернулся Миша. Я хотел было отправить его отсыпаться, но он был на взводе и попросил разрешение выполнить своей обещание рассказать о том, как все прошло. Ему требовалась разрядка обуревавших его эмоций. И я кивнул — давай.

— Ну взял я шинель, наган, планшет с чистой картой — и бегом в оперативный отдел. Тестов меня уже ждал, мрачный, как туча. Погрузились в грузовик, с нами — отделение пехоты из роты охраны. Никаких раций, никакой связи — только мы, ночь и надежда, что по дороге не напоремся на японский дозор.

Рокадная дорога была мне знакома, мы с вами, товарищ командующий, по ней не раз ездили. Правда, в ту ночь она казалась бесконечной и враждебной. Темнота — хоть глаз выколи. Впереди, на востоке, небо иногда алело от вспышек, доносился приглушенный гул канонады.

Вдруг Тестов хлопнул меня по плечу:

— Слышишь?

Я прислушался. Сквозь шум мотора — отчетливый треск пулеметов, винтовочные выстрелы, и в небе — зеленые следы трассирующих пуль. Полковник приказал водителю остановиться. Мы выскочили из кабины, стараясь вглядеться в темноту. Сориентировались по звездам и вспышкам — бой был совсем рядом, за очередной грядой сопок.

Пошли пешком, крадучись. Ноги вязли в песке, дышать было тяжело. Вскоре нас окликнуло наше боевое охранение. Появился молодой лейтенант, весь в пыли, глаза горят.

— Товарищи командиры! Добрались! — выкрикнул он. — А мы уж думали…

— Хватит болтать, — отрезал Тестов. — Веди к командиру.

Нас привели на КП — точнее, в глубокую щель, наскоро выкопанную в песчаном грунте. Там уже собрались командиры частей — усталые, с почерневшими лицами. Обстановку уточнили быстро. Оказывается, японцы закрепились на безымянной высоте, бьют прицельно, наши попытки выбить их — успеха не имели.

Тут полковник Тестов встал во весь рост. Голос у него аж звенел, слышно было всем. Заговорил:

— Товарищи! Командующий отдал приказал, чтобы к утру врага окружить и уничтожить. Задача — одновременная атака с двух флангов. Сигнал — три красные ракеты. Вопросы есть?

Вопросов не было. Была решимость. Командиры разбежались по своим подразделениям, а мы с Тестовым остались на НП. Правда, сидеть в укрытии, когда твои товарищи идут в бой, было выше моих сил. Сердце колотилось где-то в горле, в висках стучало.

— Товарищ полковник, разрешите идти в цепи! — выпалил я. — Связь ведь рвется, нужно координировать на месте!

Тестов сухо взглянул на меня, кивнул:

— Смотри не подведи. И живьем возвращайся, командующий с меня спросит.

Я побежал к стрелковым цепям, залег вместе с бойцами. Пахло порохом, пылью и потом. Впереди — смутно проступающий силуэт высоты, откуда вот-вот начнет хлестать свинцом смерть.

И она пришла. Ровно в четыре утра небо над японскими позициями разорвалось. Наша артиллерия открыла ураганный огонь. Грохот стоял такой, что земля ходуном ходила. Казалось, ничто живое не уцелеет там, наверху, но как только огонь перенесли вглубь, с высоты ударили пулеметы. Какие-то япошки все же уцелели.

И тогда в небе вспыхнули три красные ракеты. Сигнал!

— В атаку! За Родину! Вперед! — закричал я, сам не свой от нахлынувшей злости и ненависти, и рванул изо всех сил.

Бежал, не чувствуя ног, спотыкаясь о кочки и перепрыгивая воронки. В воздухе свистели пули. Рядом упал, застонал боец. Я не останавливался. Видел впереди себя спины наших пехотинцев, слышал их хриплые, злые крики. Мы ворвались на первые японские позиции. Все смешалось в этом кромешном аду — выстрелы в упор, крики «Банзай!», наш родной мат, хрипы, лязг штыков.

Я не помню, как выстрелил из нагана в мелькнувшую передо мной фигуру в форме цвета хаки. Помню только широкие, испуганные глаза японского солдата, и как он кубарем полетел вниз по склону.

В горле стоял ком, руки тряслись, но отступать было уже некуда — только вперед, только наверх. Японцы не выдержали нашего напора, нашего остервенения. Они дрогнули, попятились, а потом побежали, побросав пулеметы, раненых, все.

Когда все стихло, я стоял на вершине, опираясь ладонями о колени, и пытался отдышаться. Перед глазами все плыло. Рукава гимнастерки были в грязи и в чужой крови. Один из бойцов, седой уже старшина, хрипло спросил, протягивая мне фляжку:

— Лейтенант, глотни. Ты сегодня как джигит монгольский рубился. Клянусь матерью, Георгий Константинович, лучшей похвалы я еще не слыхал…

— Молодец, Миша! — похвалил его я. — А теперь иди вымойся, поешь и поспи пару часов. Больше пока дать не смогу.

— Есть, товарищ комкор!

Ночь на тринадцатое сентября выдалась тревожной. Я не сомкнул глаз, чувствуя в воздухе знакомое по прошлым боям напряжение. Японцы — народ упрямый. Получив по зубам двенадцатого числа, они не унимались.