Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

— Вы уверены, что это расцветка сможет сбить с толку вражеских снайперов?

Ректор Текстильного института, будучи человеком штатским, растерянно посмотрел на меня. Мне снова пришлось вступать.

— Товарищ нарком, на Халхин-Голе японские снайперы выбивали наших командиров и связистов в первую очередь. «Хаки» не на всякой местности может замаскировать. В частности — на светло-песчаной ее неплохо видно. Представленная товарищем Канарским расцветка нам пригодится в лесистой местности.

— Прошу представить к следующему совещанию разные расцветки, — проворчал нарком. — Сохранение жизни обученного бойца — это экономия не только жизней, но и народных денег. Что дешевле — окрасить ткань, или подготовить нового бойца, тем более — командира, на замену?

Берия отложил образец. Затем настал черед профессора Малахова с его касками и бронежилетами. Нарком воодушевился, видимо, мысленно примерял прототип на себя. За Малаховым пришел черед Алексеева, который собрал по конструкторским бюро и институтам предложения по модернизации средств связи.

Берия слушал все, задавая емкие, как выстрелы, вопросы. «Стоимость?», «Сроки внедрения?», «Как это повлияет на текущий государственный план?».

Когда доложили все, в кабинете повисла тяжелая пауза. Нарком встал и прошелся по комнате, видимо, подражая Хозяину. Присутствующие провожали его взглядами.

— Как я уже говорил вам, товарищ Жуков, у вас масштабные планы. Очень масштабные. И очень дорогие. Вы по сути предлагаете перевернуть с ног на голову всю нашу военную машину. — Он помолчал, давая всем нам прочувствовать весомость этих слов. — У меня есть два вопроса. Первый. Насколько вы уверены, что противник, против которого вы все это затеваете, действительно представляет собой такую угрозу? Второй. Готовы ли вы нести личную ответственность за срыв государственных планов, если ваши… новации не оправдают себя?

Я посмотрел ему прямо в его темные, ничего не выражающие глаза. Это был момент истины.

— Товарищ нарком, я уверен в этом абсолютно. Я видел, как воюют японцы. Их техника и тактика — лишь верхушка айсберга. Гонка вооружений идет полным ходом, и отстать — значит проиграть в будущей войне еще до ее начала. Что касается ответственности… — я сделал паузу, — я уже несу ее. За каждый танк, который сгорел из-за тонкой брони. За каждого бойца, погибшего из-за того, что его вовремя не поддержала артиллерия из-за отсутствия оперативной связи. Я готов нести ее и дальше.

Берия смотрел на меня еще несколько секунд, затем медленно кивнул.

— Вашу уверенность и готовность к ответственности я зафиксировал. Материалы изучу. Решение — за Политбюро. Вы свободны, товарищи.

Мы вышли из кабинета в гробовом молчании. Только за дверью, в полумраке коридора, Липгарт вытер со лта пот и прошептал:

— Ну и атмосфера… Будто на иголках полежал.

Я ничего не ответил. Я понимал, что мы только что прошли не через техническое совещание, а через первое боевое крещение наших идей в высших кабинетах власти. И это крещение оказалось куда страшнее японских бомбежек на Хамар-Дабе.

Потому что здесь от нас зависело не тактическое преимущество, а стратегическое будущее страны. И мы его пока не проиграли. Это была уже победа. Впрочем, радоваться было рано. В гостинице меня ждал нарочный с пакетом.

— Товарищ комкор, вам пакет из Генерального штаба.

Я взял толстый конверт, облепленный сургучными печатями, взломал их, вынул листок с расшифрованной радиограммой, подписанной командармом Штерном. Прочитал.

— Черт побери!

Глава 16

Московские огни остались позади, уступая место бескрайним темным равнинам, с редкими огоньками деревень. Я сидел в тесной кабине бомбардировщика «ДБ-3», одном из тех, которые наши летчики перегоняли через границу, чтобы поставить китайским товарищам.

На большой высоте, несмотря на летный комбинезон с электроподогревом, который мне выдали, пришлось померзнуть. Все равно выбора не было. В мягком вагоне я бы ехал с комфортом, но пока поезд катил бы до Читы, японцы могли проделать дыру в нашем фронте, в которую пролезла бы вся их Квантунская армия.

В ушах еще стоял голос Сталина, который позвонил мне в гостиницу, когда я получил депешу из Генерального штаба.

— Товарищ Жуков, ситуация на Халхин-Голе может стать критической, — сказал он. — По данным разведки, японцы вот-вот могут начать вторжение в районе Эрис-Улаин-Обо. Связь с частями ненадежна. Восьмая монгольская кавдивизия может не удержать фронт. Ваше присутствие необходимо. Отправляйтесь немедленно.

Немедленно, значит немедленно. Я покидал вещички в чемодан, в котором все еще валялся тот самый злополучный нож, как за мною зашел шофер, который отвез меня на аэродром. Борт поднялся в воздух без проволочек.

Я только и успел, что влезть в комбинезон, слишком теплый для московской сентябрьской погоды и на удивление малоэффективный на высоте под три тысячи метров. Хорошо хоть с погодой повезло. Через восемь часов полета мы были уже над Забайкальем.

Я смотрел на проплывающие внизу сопки, а в голове прокручивал карту. Высота Эрис-Улаин-Обо, растянутые позиции… Вряд ли япошки применят что-нибудь, выходящее за рамки стандартной схемы прорыва слабого участка обороны.

Пилот, старший лейтенант — бортрадист, протягивая сложенный листок бумаги, прокричал мне на ухо, перекрикивая гул моторов.

— Товарищ комкор! Только что принял радиограмму из штаба округа. Для вас.

Я развернул бумажку. Короткий, сухой текст, но от него мне теплее не стало.

«ВАШЕЙ СЕМЬЕ — СУПРУГЕ А. Д. ЖУКОВОЙ, ДОЧЕРЯМ ЭРЕ И ЭЛЛЕ — ПРЕДОСТАВЛЕНО МЕСТО В ШТАБНОМ ВАГОНЕ ЭШЕЛОНА ДЛЯ ВЫЕЗДА К МЕСТУ ВАШЕЙ СЛУЖБЫ. ВЫЕХАЛИ ИЗ МОСКВЫ 10 СЕНТЯБРЯ. О ВРЕМЕНИ ПРИБЫТИЯ БУДЕТ СООБЩЕНО ДОПОЛНИТЕЛЬНО»

Я скомкал депешу в кулаке. Только этого мне не хватало! Александра Диевна, Эра, Элла… Жена и дочери Жукова. Теперь — мои. За время пребывания на Халхин-Голе я получал от них письма. Отвечал. А куда деваться?..

Они жили в Смоленске, где их и оставил мой предшественник, а вот теперь их везут прямо на войну! Никогда этого не понимал. Встречу, через пару— тройку дней отправлю обратно. Монголия не Сочи.

— Товарищ комкор, все в порядке? — крикнул пилот, заметив, наверное, как я изменился в лице.

Я с силой разжал пальцы, разгладил бумагу о колено, сложил ее пополам и сунул за пазуху комбинезона, в карман гимнастерки.

— Все нормально, — пробурчал я. — Не отвлекайтесь. Чем быстрее будем на месте, тем лучше.

Летун кивнул. Наверное, ему хотелось поговорить. Я же видел — тяжко приходится капитану. Он не выпускал штурвала из рук в толстых перчатках не на мгновение. Бомбардировщик так и норовил вырваться — то задирал нос, то клевал им или валился на крыло. При этом постоянном напряжении полет проходил на редкость монотонно.

Я отвернулся к иллюминатору. Внизу проплывала сине-зеленая громада Сибири. Где-то там, по бесконечным рельсам, шел поезд с двумя девочками и женщиной, которые ничего не подозревали. Они ехали к мужу и отцу, а в него вселился чужой дядя, который останется чужим до конца.

Внутренний голос Жукова молчал, но я почувствовал его молчаливое, тяжелое одобрение. Теперь я был прикован к этому месту и времени по-настоящему. Все мои знания, весь опыт и яростное желание помочь стране — все это теперь было не абстрактным стремлением изменить историю. Это было для них. Чтобы их эшелон не попал под бомбежку. Чтобы война осталась там, за линией фронта.

— Прибавь-ка скорости, капитан, — сказал я, глядя вперед, на юго-восток, где по-прежнему полыхала война. — Некогда телепаться.

На месте я первым делом вызвал к себе полковника Тестова — начальника отдела штаба нашего 57-го армейского корпуса. Когда он вошел, я как раз кумекал над разложенной на столе картой. Луч света от лампы высвечивал проблемный участок фронта.

— Разрешите войти, товарищ комкор!

— Входите, Михаил Георгиевич. Докладывайте!