Врач из будущего (СИ) - Корнеев Андрей

Но очень скоро реальность напомнила о себе во всей своей неприкрытой жестокости.

Дежурство было вечерним. В приёмный покой вбежала заплаканная женщина, таща за руку мальчика лет десяти. Он был бледен как полотно, глаза запали, губы потрескались.

— Доктор, помогите! — закричала она. — Уже третий день… не останавливается… Томит его, бедного…

Ребенка тут же положили на каталку. Осмотр не оставил сомнений — тяжелейшая форма дизентерии. Организм был обезвожен до критической стадии. Интоксикация. Сознание — спутанное.

— Нужны капельницы! — почти машинально вырвалось у Ивана. — Срочно инфузионная терапия! Физраствор, глюкоза!

Дежурный врач, пожилой, усталый человек по фамилии Крупский, посмотрел на него с горькой усмешкой.

— Какие капельницы, Борисов? У нас их нет. Систем для внутривенных вливаний в больнице три штуки на всё отделение реанимации, и те на замке у заведующего. — Он вздохнул. — Будем делать что можем. Подкожно. Физраствор. Клизмы.

Иван смотрел, как медсестра набирает в огромный шприц солёную воду и начинает вводить её под кожу ребёнка, образуя на его худой спинке безобразные, не впитывающиеся волдыри. Он знал, что это — капля в море. Без полноценного внутривенного восполнения потерь жидкости и электролитов ребёнок умрёт. Его знания, его пророческое понимание патогенеза были абсолютно бесполезны перед лицом технологического вакуума эпохи.

Он видел, как Сашка, сжав кулаки, вышел из палаты и ударил кулаком по стене. Слышал, как Катя, стиснув зубы, шептала укоризненно: «Нельзя же так… нельзя…»

Ночь стала для них адом. Они дежурили у постели, меняли холодные компрессы на лоб, вводили под кожу новые порции физраствора, который почти не усваивался. Ребёнок слабел на глазах. Его дыхание становилось всё более поверхностным, пульс — нитевидным.

Под утро он умер. Тихо, почти незаметно. Просто перестал дышать.

В палате повисла гробовая тишина, нарушаемая только тихими всхлипываниями матери и тяжёлым дыханием доктора Крупского.

— Всё, что могли… — пробормотал он и вышел, понуро опустив голову.

Сашка стоял у окна, спиной к комнате, его плечи нервно подрагивали.

— Чёрт! Чёрт! Чёрт! — вырвалось у него сдавленно. — И это всё? Подкожные вливания? От этого сдохнуть можно!

Катя, отвернувшись, вытирала слёзы краем белого халата.

А Иван смотрел на маленькое, бездыханное тело и чувствовал, как внутри него просыпается давно забытая, дикая, всесокрушающая ярость Ивана Горькова. Ярость на собственную беспомощность. На эту дурацкую, несправедливую реальность. На эпоху, которая с её тупыми, идиотскими ограничениями крала жизни у детей.

Его знания снова оказались бесполезным хламом. Он мог рассуждать о лимфатической системе мозга с Ждановым, но не мог сделать простейшую капельницу, чтобы спасти одного-единственного ребёнка.

После смены Иван ни с кем не разговаривал. Он молча сдал халат, вышел из больницы и побрёл, не разбирая дороги. Ноги сами принесли его к Неве. Он сел на гранитный парапет набережной, свесил ноги и уставился на медленное, могучее течение.

В голове стоял гул. Картинка — бледное лицо мальчика, бездарные подкожные уколы, горькая усмешка врача — прокручивалась снова и снова, как заевшая пластинка.

«Нет антибиотиков. Нет систем для инфузий. Нет одноразовых шприцов. Ничего нет! — кричал внутри него голос. — И что ты можешь сделать, гений? Сунуть Мише в руки хроматографию? Рассказать Жданову про глимфатику? Это спасёт того мальчика? Нет!»

Он сжимал кулаки так, что ногти впивались в ладони. Он был врачом. Он давал клятву. И он не мог смириться с таким положением вещей.

И тут, словно вспышка, в его памяти возник образ. Не из больницы, а из музея истории медицины, который он посетил когда-то в своей прошлой жизни. Стеклянная витрина. А внутри — простейшая система для переливания крови. Резиновая трубка, стеклянная капельница с фильтром… и роликовый зажим. Примитивно. Гениально. Изобретение 1950-х. «Капельница Мерфи».

Его осенило. Так сильно, что он даже физически вздрогнул.

«А почему, собственно, нет?»

Мысль, дикая, еретическая, понеслась вихрем в его сознании.

«Кто сказал, что нужно играть по их правилам? Я уже ворую идеи. Я подсказал Жданову его будущее открытие. Я подкинул Мише хроматографию, которую изобретут через 20 лет. Я что, ревнитель интеллектуальной собственности? Патентный поверенный из будущего?»

Он засмеялся горько и громко, вызвав озабоченный взгляд проходившей мимо женщины с собачкой.

«Нет. Я — врач. Моя задача — спасать жизни. А если для этого нужно стать величайшим „заимствователем“ идей в истории человечества… то что же, я к этому готов».

Он мысленно пролистал каталог своего знания. Капельница Мерфи. Одноразовый шприц. Пенициллин (не кустарный, а промышленный). Антисептики. Методы реанимации. Всё это уже было изобретено. Где-то там, в будущем. Он не совершал открытий. Он просто… возвращал долги. Возвращал СССР то, что и так должно было появиться, но гораздо позже.

«Я могу это сделать, — с холодной ясностью понял он. — Создать прототип. Оформить авторское свидетельство. Найти способ наладить кустарное, пусть примитивное, производство. Это спасёт тысячи жизней. Уже сейчас. Не после войны. Сейчас!»

Это была не просто новая цель. Это был качественный скачок в его миссии. Он больше не просто адаптировался и исподволь менял науку. Он объявлял войну самой хронологии.

Он пришёл в свою лабораторию глубокой ночью. Дежурный у входа, привыкший к его поздним бдениям, лишь кивнул, пропуская. Комната пахла спиртом, плесенью и бумагой. В углу стояли его и Мишины хитроумные установки, на полках рядами стояли колбы с культурами.

Иван не подошёл к ним. Он сел за свой стол, заваленный журналами и отчётами, и отодвинул их в сторону. Достал из ящика лист ватмана и чертёжную линейку. При свете мощной настольной лампы он положил перед собой чистый лист.

Он закрыл глаза, вызывая в памяти каждую деталь. Резиновая трубка. Стеклянный цилиндр-капельница. Внутри — сквозное отверстие, фильтр из марли или ваты. И главное — простейший роликовый зажим, который позволял регулировать скорость подачи жидкости с ювелирной точностью.

«Правил нет, — мысленно проговорил он, беря в руки карандаш. — Есть только миссия. И если для её выполнения нужно обокрасть будущее… что ж, будущее простит».

Он начал чертить. Твёрдой, уверенной рукой. Линии ложились на бумагу чётко и безошибочно. Это был не просто чертёж медицинского прибора. Это был манифест. Символ его новой решимости. Он больше не будет ждать, пока наука дозреет. Он будет брать нужное силой.

Он закончил эскиз и откинулся на спинку стула. За окном уже светало. Призрачный, молочный свет белой ночи заливал комнату. Он смотрел на свёрнутый в трубку чертёж, который держал в руках. Впереди было лето, практика, бесконечные согласования и поиск материалов. И первая в мире советская капельница системы «Борисова». Просто потому, что он, Иван Горьков, так решил.

Первый курс был годом шока и выживания. Второй — годом интеграции и становления. Третий, он чувствовал, станет годом наступления. Титан готовился к схватке, и он был полон решимости не просто быть его оружейником, а перековать его меч во что-то более острое и совершенное, чем это было задумано историей.

Игра входила в свою самую ответственную фазу. И он был готов играть по-крупному.

Глава 16

Инженеры человеческих душ

Июль 1933-го размягчил асфальт на ленинградских улицах до липкой, черной каши, но в лаборатории Льва Борисова царила прохлада каменных стен и напряженная, сосредоточенная атмосфера. После ночного озарения на набережной Невы его охватила лихорадочная энергия. Чертеж лежал на столе, и от него исходила почти физическая угроза — эпохе, укладу, его собственному спокойствию.

— Итак, — Иван расстегнул тубус и развернул ватман перед Катей, Мишей и Сашкой, собравшимися вокруг. — Задача: сделать это. Не в одном экземпляре. В сотнях. В тысячах.