Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

Я прикинул список необходимого:

— Доски сосновые — сорок аршин (для обшивки коробов)

— Жесть листовая — пять пудов

— Гвозди разные — полпуда

— Скобы железные — фунтов десять

— Краска масляная (для защиты дерева) — два горшка

— Пакля для уплотнения стыков пуда два

Деньги на это Беляев обещал выделить из госпитальной казны. Но я знал интендантов, они любят закупать подешевле, а качество при этом страдает. Нет уж, поеду сам. Проверю каждую доску, каждый лист жести.

Я сунул список в карман сюртука и отправился разыскивать Беляева.

Главный лекарь сидел в своем кабинете, все так же понурый, с помятым лицом человека, не спавшего ночь. Перед ним лежала стопка бумаг, видимо, готовил отчеты для Энгельгардта.

— Василий Порфирьевич, — я вошел без стука, — вот список материалов. Нужно закупить сегодня же, чтобы завтра начать работы.

Беляев взглянул на перечень, поморщился:

— Сорок аршин досок… пять пудов жести… Это обойдется рублей в тридцать, если не больше.

— Полковник сказал, все необходимое, — напомнил я жестко.

— Знаю, знаю, — вздохнул главный лекарь. — Сейчас дам ордер интенданту, пусть выделит деньги.

Он взял перо, набросал несколько строк на бланке, поставил подпись и печать. Протянул мне.

— Тридцать пять рублей серебром. Больше выделить не могу, иначе на лекарства не хватит.

Я взял ордер, но не двинулся с места:

— Василий Порфирьевич, с вашего позволения, поеду закупать сам.

— Сами? — Беляев удивленно поднял брови. — Да у нас для этого интендантская служба имеется. Жуковский все устроит.

— Жуковский устроит так, что доски гнилые привезет, а жесть дырявую, — отрезал я. — Извините за прямоту, но мне нужен качественный материал, а не то, что подешевле.

Главный лекарь хотел возразить, но осекся. Видимо, сам знал повадки своего интенданта.

— Ну что ж, — махнул он рукой, — на ваше усмотрение. Только отчитайтесь потом за каждую копейку.

— Обязательно.

Я вышел от Беляева и направился к интендантской кладовой, помещавшейся в отдельном флигеле. Жуковский, тучный мужчина лет пятидесяти с сальным лицом и вечно недовольным выражением, встретил меня без энтузиазма.

— Опять вы, капитан, — проворчал он, едва взглянув на ордер. — То одно требуется, то другое. Хозяйство разоряете.

— Давайте деньги, Степан Тимофеевич, — я не стал вступать в пререкания. — Тридцать пять рублей. И распишитесь в получении ордера.

Интендант нехотя полез в железный сундук, достал холщовый мешочек с деньгами. Отсчитал три червонца, пять рублевиков серебром. Я проверил каждую монету, взвесил на ладони. Серебро настоящее, не порченое.

Тридцать пять рублей. Маловато. Я быстро прикинул в уме, доски обойдутся минимум в сорок, жесть еще в двадцать пять, остальное в десять. Итого семьдесят пять рублей как минимум.

Придется добавлять из собственных средств. Хорошо, что остались деньги, собранные офицерами, семьдесят восемь рублей.

— Распишитесь, — буркнул Жуковский, протягивая журнал.

Я расписался, сунул деньги в карман и вышел. Вернулся в свою комнату, достал из ящика стола кожаный кошелек с офицерскими взносами. Пересчитал,взял сорок, добавил к казенным деньгам. Теперь в кармане семьдесят пять рублей. Должно хватить.

На дворе стояло ясное мартовское утро. Солнце пригревало, хотя в тени еще лежал снег. Я направился к воротам госпиталя, где обыкновенно стояли извозчики в ожидании седоков.

Сегодня там дремал на козлах старый знакомый. Степан Кузьмич, тот самый возница, который недавно возил нас с Мещерским. Увидев меня, он встрепенулся, снял шапку:

— Здравия желаю, ваше благородие! Куда прикажете?

— На Андреевский рынок, Степан Кузьмич. И не спеши, нам предстоит объехать несколько лавок.

— Слушаюсь! — Извозчик оживился. — За материалами, стало быть? Так я все места знаю, где товар хороший и цена сходная.

Я забрался в колымагу, та самая старая двуколка, которая служила Степану Кузьмичу, скрипела на все лады, но держалась крепко. Лошадь, тощая кобыленка рыжей масти, недовольно фыркнула, но тронулась послушно.

Впервые я ехал за покупками, интересно получится ли купить то, что нужно и уложиться в бюджет.

Глава 17

Работы

Мы покатили по разбитой дороге, огибая ямы и груды щебня. Севастополь еще залечивал раны войны. Повсюду виднелись обгоревшие остовы домов, развалины укреплений, следы разрывов снарядов.

— Эх, город наш, — вздохнул Степан Кузьмич, покачивая головой. — Года три, думаю, восстанавливать придется. А может, и пять.

— А рынок работает? — спросил я.

— Как же, работает. Народ-то жить хочет. Кто торгует, кто покупает. Только цены, конечно, драные. Все дорого после войны.

Мы выехали на Большую Морскую улицу. Здесь картина оказалась поживее. По мостовой сновали повозки, пешеходы спешили по делам, из лавок доносились голоса торговцев. Жизнь возвращалась в истерзанный город.

Андреевский рынок располагался на площади у подножия холма, где когда-то стояла церковь Святого Андрея Первозванного. От церкви остались одни руины, но рынок уцелел, деревянные навесы, лавки, лотки тянулись рядами вдоль площади.

Народу здесь толпилось множество. Солдаты в серых шинелях, мещане в длиннополых кафтанах, бабы в цветастых платках, купцы в поддевках. Все кричали, торговались, ругались. Воздух наполнен запахами. Дым от жаровен, где пекли пирожки, дух рыбы, кожи, дегтя, навоза.

— Вот, приехали, ваше благородие, — объявил Степан Кузьмич, останавливая лошадь. — Лесной ряд вон там, видите? А жестянщики за ним, в дальнем углу.

Я слез с повозки, оглядываясь. Рынок встретил меня привычным гомоном и сутолокой.

— Эй, барин, табачку не желаете? — окликнул меня старик с лотком.

— Семечки! Жареные семечки! — надрывалась баба в платке.

— Пироги с капустой, горяченькие! — зазывал мальчишка лет двенадцати.

Я прошел мимо, направляясь к лесному ряду. Здесь под навесами лежали штабеля досок, бревен, жердей. Пахло свежей стружкой и смолой.

Первый торговец, краснолицый мужик в засаленном зипуне, встретил меня с готовностью:

— Чего изволите, барин? Доска есть всякая, сосна, ель, дубовая. Цены божеские!

— Покажи сосновую, — велел я.

Торговец полез в штабель, выволок несколько досок. Я присел на корточки, осмотрел. Дерево серое, в синеве, с черными сучками. Повел ногтем по поверхности, древесина рыхлая, трухлявая.

— Это что за гниль? — спросил я строго.

— Да какая гниль, барин! — замахал руками торговец. — Лежалая малость, но крепкая!

— Крепкая? — Я ткнул пальцем в доску, тот провалился в мягкую древесину, как в масло. — За кого меня принимаешь? Через месяц эти доски в труху рассыплются.

— Ну, это… того… — замялся мужик. — А коли свежую желаете, так она подороже будет.

— Показывай свежую. И без фокусов.

Торговец нехотя полез в другой штабель, достал несколько досок. Эти выглядели лучше, светлые, плотные, с мелкими сучками. Я осмотрел каждую, простучал кулаком, проверил на изгиб. Годится.

— Сколько? — спросил коротко.

— Аршин — рубль сорок копеек.

— Грабеж, — отрезал я. — За такую цену в Симферополе дуб продают. Рубль за аршин, и ни копейки больше.

— Да вы что, барин! — всплеснул руками мужик. — У меня семья, дети! Кормить надо…

— Рубль, — повторил я холодно. — Или пойду к соседу.

Торговец помялся, потом сплюнул:

— Эх, одно разорение мне с вами. Ладно, рубль так рубль. Сколько брать будете?

— Сорок аршин. Отберу сам, каждую доску. И свяжи покрепче, чтобы при перевозке не поломались.

Я провел с полчаса, выбирая доски. Старался брать без трещин, с минимумом сучков, ровные. Торговец ворчал, но подчинялся.

Наконец доски отобраны, связаны веревкой. Я отсчитал сорок рублей, получил сдачу, три рубля двадцать копеек.

— Степан Кузьмич! — позвал я извозчика. — Помоги погрузить!