Инженер 1: паровая империя (СИ) - Тыналин Алим

Точный удар. Беляев вздрогнул.

Правда. Никто не приказывал напрямую. Испугался. Решил перестраховаться. Свернуть эксперимент до проверки. А теперь люди умирают.

Молчание затянулось. Свеча потрескивала. Где-то далеко прокричал часовой.

Беляев встал. Подошел к окну. За стеклом темнота. Огни караульного помещения. Силуэт госпитального корпуса.

Там, в палатах, умирают. Сейчас. В эту минуту.

— Знаете, Карл Иванович, — заговорил Беляев, не оборачиваясь, — я боюсь.

— Чего, ваше высокоблагородие?

— Проверки. Разбирательства. Потери должности. Может, еще пятно на репутацию. Тридцать лет безупречной службы будут перечеркнуты одним росчерком пера.

Он обернулся. Лицо осунулось. Постарел за один день.

— Но еще больше боюсь другого. Встретить на том свете тех, кого не спас. Кого мог спасти, но не решился.

Струве молчал. Ждал.

— Расскажите еще раз. Подробно. Про все палаты.

Немец снова рассказал по порядку. Фамилии. Возраст. Характер ранений. Течение болезни. Температура. Пульс. Время смерти.

Беляев слушал. Каждое слово как удар.

Рядовой Семенов. Тридцать два года. Жена, трое детей. Рана бедра. Выздоравливал. Температура поднялась ночью. К утру скончался.

Ефрейтор Кудрявцев. Двадцать пять лет. Собирался жениться после госпиталя. Штыковое ранение живота. Не смертельное. Но заражение крови. Умер в агонии.

Список длинный. Слишком длинный.

— Довольно, — хрипло остановил Беляев. — Довольно, Карл Иванович.

Он вернулся к столу. Опустился в кресло. Положил голову на руки.

Наступило долгое молчание.

Наконец Беляев поднял лицо. Глаза красные, но сухие.

— А если я восстановлю систему, сколько времени потребуется?

— На одну палату? Сутки. На все неделя.

— И смертность снизится?

— Гарантирую, ваше высокоблагородие. Не до нуля, конечно. Но в разы.

Беляев взял перо. Придвинул чистый лист. Начал писать. Крупными буквами. Твердой рукой.

«Приказ по госпиталю. Немедленно восстановить систему вентиляции капитана Воронцова во всех палатах. Работы производить круглосуточно. Капитану Воронцову предоставить необходимые материалы и рабочих…»

Остановился. Посмотрел на Струве:

— А что с Клейнмихелем? С департаментом?

— Пусть приезжают, — спокойно ответил немец. — Покажем цифры. Сравним показатели. Пусть попробуют возразить.

— А если возразят?

— Тогда, — Струве усмехнулся, — пусть объяснят родственникам погибших, почему запретили спасать людей.

Беляев кивнул. Продолжил писать.

«…Доктору Струве возобновить чистку рук винным раствором. Всем лекарям обязательно мыть руки перед перевязками. Санитарам усилить проветривание палат…»

Дописал. Поставил подпись. Шлепнул личную печать. Протянул Струве.

— Утром объявите. Зотов пусть разнесет по палатам.

— Слушаюсь, ваше высокоблагородие.

Струве взял листок. Сложил. Спрятал в карман. Встал. Поклонился.

— Василий Порфирьевич, разрешите сказать. Вы поступили как настоящий врач.

— Поступил как трус, который наконец одумался, — горько усмехнулся Беляев. — Но спасибо, Карл Иванович. За то, что не дали окончательно сбиться с пути.

Немец вышел. Беляев остался один.

Свеча догорала. Нужно зажечь новую. Но сил не было.

Он сидел в полутьме. Думал о завтрашнем дне. Воронцов начнет восстановление системы. Может, через неделю смертность снизится. Может, удастся спасти хоть кого-то.

А потом приедет проверка. Вопросы. Разбирательство.

Пусть.

Лучше отвечать за нарушение инструкций, чем за загубленные жизни.

Беляев взял со стола рапорт Зотова. Семь умерших. Завтра будет новый рапорт. Другие цифры.

Обязательно будут.

Он поднялся. Потушил свечу. Вышел из кабинета.

Коридор пустой. Тихо. Только где-то стонет больной.

Беляев направился в палаты. Проверить. Ободрить. Сказать, что все изменится.

Обязательно изменится.

Глава 16

Закупки

Утром я стоял у окна комнаты, глядя на двор госпиталя, где санитары расчищали двор от грязи. Струве уже показал мне приказ Беляева. Восстановить систему вентиляции. Немедленно. Работать круглосуточно.

Я оделся, умылся ледяной водой из кувшина, пытаясь прогнать остатки ночных кошмаров. Нужно приступать к работе. Осмотреть палаты, составить план восстановления, распределить людей.

Стук в дверь прервал размышления.

— Александр Дмитриевич! — голос Зотова звучал взволнованно. — Полковник Энгельгардт прибыл! Требует немедленно явиться в кабинет главного лекаря!

Энгельгардт? Сейчас? Он же не должен приезжать до конца недели…

Я схватил сюртук, натянул, застегивая пуговицы на ходу, и бросился следом за младшим лекарем.

Коридоры госпиталя еще тонули в утренней тишине. Только в дальних палатах слышались приглушенные голоса да изредка стоны боли.

Мы миновали приемный покой, где дежурный фельдшер заполнял какие-то ведомости, промчались мимо аптеки с ее характерным запахом трав и лекарств.

Дверь кабинета Беляева оказалась приоткрыта. Изнутри доносился мерный, властный голос. Я узнал его сразу. Энгельгардт.

Я остановился на пороге, перевел дыхание, привел в порядок мундир и постучал.

— Войдите! — раздался короткий приказ.

За массивным дубовым столом сидел не Беляев, а полковник Энгельгардт, высокий, седой, с орденскими планками на груди и суровым, изборожденным морщинами лицом. Беляев стоял сбоку, у окна, с бледным, осунувшимся лицом и потухшим взглядом.

Рядом с полковником, у стола, расположился Струве.

— Капитан Воронцов, — Энгельгардт поднялся, когда я вошел. — Наконец-то. Садитесь.

Я сел на предложенный стул. Полковник обошел стол, остановился передо мной, заложив руки за спину.

— Итак, капитан, — начал он тоном человека, привыкшего получать ответы немедленно, — объясните мне, что здесь произошло. Я покидаю госпиталь две недели назад. Все в порядке, эксперимент идет успешно, больные выздоравливают. Возвращаюсь, а тут вспышка госпитальной лихорадки, восемь трупов, два десятка зараженных. Что случилось?

Я бросил взгляд на Беляева. Главный лекарь стоял неподвижно, опустив голову.

— Господин полковник, — начал я, — дело в том, что система вентиляции оказалась демонтирована…

— Я уже знаю! — резко оборвал меня Энгельгардт. — Василий Порфирьевич доложил о своем решении. Вопрос в другом. Почему вы, капитан, не доложили мне об этом немедленно?

А кто я такой чтобы докладывать ему?

— Я полагал, что только главный лекарь подотчетен вам и не хотел нарушать субординацию.

Полковник раздраженно выдохнул.

— Если мне доложили вовремя, ничего этого не было, — Энгельгардт сел обратно за стол. — Никто не приказывал сворачивать эксперимент. Это решение Василия Порфирьевича, принятое по собственной инициативе. Из страха перед проверкой.

Он сложил руки перед собой:

— Впрочем, не мне судить. Это дело начальства. Я же приехал решать практические вопросы.

Полковник посмотрел на меня:

— Капитан Воронцов, сколько времени потребуется на восстановление системы во всех палатах?

Я быстро прикинул в уме:

— Господин полковник, в первой палате система разрушена полностью. Потребуется дня три на восстановление. Во второй и четвертой работы по устранению не закончен, там быстрее, сутки-двое. В третьей все практически на месте, только доделать…

— Итого неделя, — кивнул Энгельгардт. — А если работать круглосуточно?

— Дня четыре, господин полковник.

— Хорошо. Приказываю работать круглосуточно. Василий Порфирьевич, — он повернулся к главному лекарю, — предоставьте капитану всех необходимых людей. Всех! Хоть весь госпиталь поставьте на работы, но чтобы через четыре дня система действовала во всех палатах.

— Слушаюсь, господин полковник, — глухо отозвался Беляев.

— Материалы, инструменты, деньги, все, что потребуется, выдать немедленно. Если госпитальной казны не хватит, спишете на непредвиденные расходы. Потом разберемся.