Путь к славе (СИ) - Калинин Даниил Сергеевич

Самое главное, что размещенные на высоте германские артиллеристы крепко зевнули, упустили момент — и не смогли толком встретить атаку медленных Т-26 на подходе. Теперь же фрицы и вовсе не могут открыть огонь по моим «коробочкам» — ведь тогда придется бить и по окопам камрадов… По крайней мере сейчас немцы этого не делают — в страхе задеть своих товарищей, пока ещё ведущих бой с казачьим десантом и танкистами.

Впрочем, германские артиллеристы быстро соориентировплись и перенесли огонь нам за спину — на батареи «сорокопяток» и полковые миномёты, поддерживающие атаку первого эшелона… Они обозначили свои позиции частыми выстрелами — и пару минут назад за спиной вдруг легла цепочка многочисленных, тяжёлых разрывов.

Кажется, в этом миг вздрогнула сама земля — а что там творилось на батареях лёгких пушек, мне и подумать страшно…

Надеюсь выручить ребят, я передал по радиосвязи приказ гаубичной батарее вновь открыть огонь. Пусть даже придётся разом израсходовать невеликий боезапас, что изначально не внушал оптимизма.

Но если группа прикрытия «засветилась» активной пальбой, то сумерки в целом ещё достаточно густые — и не спешат рассеиваться. И разглядеть с кургана движение второго танкового батальона вряд ли представляется возможным… Он, кстати, по нумерации как раз «сто второй» — да и Акименко водит в бой «сто первый». Но это к слову… Лёгкие «бэтэшки» первых выпусков идут вперёд с выключенными фарами — нам пока достаточно света, что дают «люстры» и прочие осветительные ракеты над траншеями, на участке прорыва.

Все веселье начнётся, когда мы засветимся у траншей… А с той скоростью, что развили «бэтэшки» комбата-два Богодиста, это случился уже через минуту.

— Филатов, свяжи-ка меня ещё раз с гаубичной батареей.

— Слушаюсь, товарищ комбриг!

Женька немного пришёл в себя после столкновения с чешскими панцерами — тогда у нас обоих чуток сдали нервы. Как никак, первый настоящий танковый бой! Но сегодня радист действует явно спокойнее… Несколько секунд спустя в наушниках раздался голос комбатра Прохоренко:

— Слушаю, ноль десятый.

— Граб первый, если ещё остался запас — беглый огонь по высоте! Чтобы фрицы головы не могли поднять!

— Понял, сделаем! Но это уже последние снаряды…

— Ничего, Граб — тебе ещё подвезут!

Несколько секунд спустя в тылу гулко загромыхали наши гаубицы — и цепочка разрывов легла по гребню высоты, где уже засветились тяжёлые немецкие орудия… И в тоже время с линией немецких окопов поравнялись «бэтэшки»; окопы не стали препятствием для моих танкистов — их перемахнули на полном ходу, не сбавляя скорости.

А высота вроде пока что молчит…

— Ну, Аким, теперь уж поднажми и ты. Нечего нам плестись в самом хвосте…

Мехвод воспринял мои слова как прямой приказ — и упрямо добавил газа, отчего машину стало ещё сильнее трясти на неровностях пересеченной местности. Меня крепко приложило о края башенной выемки — даром что прорезинены, а ударило крепко… Но я сдержал едва не сорвавшуюся с губ грубость — сам ведь приказал ускориться.

Нет, вместо бессильной (и беспомощной!) брани я аккуратно раскрыл обе дверцы башенного люка — риск, что в небольшое отверстие влетит граната, минимален. Зато я при случае смогу встать к зенитному ДТ… Как-никак возможность круговой стрельбы! Да и сверху-вниз можно достать очередью там, где спаренный пулемёт (в нашей «тройке» их сразу два) лишь разрежет воздух над головой немца.

Но — обошлось. Там, где мы подошли к траншеям, бой уже затих — окопы немцев частично подавлены, частично завалены трупами гарнизона. Хотя и казачьих тел хватает — особенно на ближних подступах… Случайно мне на глаза попался раненый немец — он был точно жив, пытался шевелить руками. Вот только сдвинуться с места никак не мог — по ногам его прошлись танковые гусеницы, смяв плоть и кости в практически плоский блин… На мгновение меня парализовало от ужаса и неправильности происходящего, потом я просто отвернулся.

Вот оно, истинное лицо войны… Грязь, кровь, боль.

Но ведь мы вас сюда не звали…

Перед окопами Чуриков расчётливо сбросил скорость, аккуратно перемахнув через неширокую траншею. Все равно танк очень крепко тряхнуло — я вновь едва не впечатался лицом вперёд, в башенную броню.

Ну а следом, метров за триста от нас впереди, лёг первый гаубичный снаряд. Пальнули немцы — и пальнули они с высоты…

— Газу, Чуриков, газу! Теперь только полный вперёд!

Мехвод выжал максимум из движка «тройки», способной разогнаться до шоссе до солидных шестидесяти километров в час. Танк затрясло еще сильнее — а я со страхом подумал, что в темноте мы можем налететь на какую-нибудь кочку или булыжник.

И тогда разутый, неподвижный панцер станет легкой добычей немцев…

Но тут впереди разом грохнули два тяжелых взрыва; за ними еще один. Диковинные всполохи могучего пламени, взвившегося вверх на несколько метров, отчетливо заметны в густых еще сумерках… Несмотря на то, что траншеи остались позади, прожектора «боевого света» на бэтэшках включать не стали — высота вполне различима в качестве ориентира мехводов. Но немцы все-таки засекли большую группу танков, угадав их местоположение — и довольно точно вложили два гаубичных фугаса… Яркой огненной свечей вспыхнуло моторное отделение одной из «коробочек», другая замерла на месте, словно вкопанная — наверняка повреждена ходовая. А дежурные германские минометчики запустили с высоты еще несколько осветительных «люстр».

Вот теперь танки второго батальона уже вполне различимы…

С другой стороны, «бэтэшки» идут очень ходко, сбивая фрицам прицел — все же развернуть гаубицу вслед быстро идущему танку не так-то и просто! Тем более, раздельное снаряжение (сначала сам снаряд, потом гильза) не дают немцам разогнаться с частой стрельбой… И пока германские артиллеристы пытаются охотиться на машины второго батальона, командирская «тройка» не представляет фрицам особого интереса.

— Чуриков, сбрось скорость до шестнадцати километров. Как бы в воронку не влететь сослепу, да на полном ходу…

— Есть, товарищ комбриг!

Вот так вот понемногу, мелкими шажками, я и переключаю командование экипажем на себя… Смешно звучит: ведь мой «конкурент» есть простой лейтенант — а я цельный комбриг. Но в тесном, замкнутом пространстве боевого отделения решает не чин, а опыт и интеллект, способность быстро и правильно реагировать на ситуацию. Конечно, командир самодур также способен добиться подчинения за счет высокой должности — но дурацкие приказы в бою могут стоить жизни всему экипажу…

Чуриков чуть сбавил ход, несмотря на недовольное сопение лейтенанта — впрочем, Малютин и сам наверняка понимает, что разгонять «тройку» до двадцати пяти, тридцати километров в час на пересеченной местности не выход… Разве что в крайних обстоятельствах.

Однако, сбавив скорость, мы позволили догнать панцерам казакам — всадники уже практически поравнялись с танком, перейдя на быструю рысь. Тихонов также пытается как можно скорее проскочить открытый участок перед самой высотой… Я невольно заволновался — а если немцы заметят густую массу конницы? Если они перенесут огонь на кавалерию? Ведь тогда под раздачу может попасть и мой экипаж…

Опасения оказались не беспочвенны. Движение крупного конного отряда не осталось незамеченным — и в нашу сторону полетела очередная «люстра»… Ее свет краем выхватил широко рассыпавшуюся на местности казачью лаву — и практически сходу на кавалеристов посыпались мины батальонных «самоваров».

Мы называем их «восьмидесяткой» — хотя на самом деле калибр у германского миномета составляет 81 миллиметр…

Сквозь громкие хлопки мин послышались крики раненых, отчаянное ржание лошадей. Впрочем, судя по частоте разрывов, беглый огонь ведут минометов пять-шесть — и два эскадрона казаков (пусть и неполных) враг минами не остановит… Однако следом с высоты потянулись в сторону всадников и пулеметные трассеры! Скорострельные машиненгеверы бьют со станков с оптикой и наверняка могут натворить дел — но угла вертикальной наводки нашей пушки уже не хватит, чтобы достать пулеметчиков.