Гусар (СИ) - Барчук Павел

Суету, связанную с подготовкой к балу, дополнил Ржевский, явившийся в дом вдовы через пару часов. Он уже нарядился в парадный доломан и теперь стоял посреди гостиной, словно влюблённый в себя павлин, источая аромат дорогой помады, которой поручик намазал волосы так, что они едва не блестели в лучах предзакатного солнца.

— Ну что, поручик Бестужев? — громко вещал он, — Чин — один! Значит, и гулять будем на равных! Антонина Мирофановна, вы только посмотрите на него! Настоящий поручик!

Ржевский окинул меня критическим взглядом, пока я, стоя перед зеркалом, поправлял алый доломан.

— Хорош граф! Хорош…Вот только сапоги… Прошка! Давай сюда ваксу! С сапогами непорядок! Надо, чтоб блистали, как водная гладь при тихой погоде!

Пока Прошка с энтузиазмом драил мои сапоги до ослепительного блеска, а Захар ворчал о «суете перед бедой», я лихорадочно обдумывал кое-какую проблемку. Она мне казалась вполне насущной.

Бал, поляки, присутствие Радзивиллов…Поганое сочетание. Этот вечер может легко превратиться из приятного мероприятия с легким флиртом и шампанским в замаскированную западню. То, что шляхтичи туда явятся — к бабке не ходи. Неужто они упустят возможность нагадить тому, кого считают виновным в смерти родичей? Да ну на фиг!

— Ржевский, — начал я, поправляя саблю на портупее. Голос звучал серьезнее, чем планировал. — Ты помнишь тех поляков в приемной у Барклая?

Ржевский, натиравший щеки духами, понятия не имею, откуда он их взял, поморщился:

— Ну? Седой старейшина и тот молодой, с глазами, как у гадюки? Как не помнить. Смотрели так, будто мы их родовое гнездо спалили вместе с прабабушкой внутри. Ну и что?

— На балу у Ожаровского они будут. Обязательно. — Я повернулся к товарищу. — И это не просто недовольные аристократы. Это те, кто считает нас убийцами своих сородичей. Им нужна кровь. Или публичное унижение. А лучше — и то, и другое. Понимаешь, чем может закончиться сегодняшний вечер?

Ржевский поставил флакон на стол, его лицо слегка помрачнело.

— Ну… Бал есть бал. Там драться не станут. Этикет, все же не позволяет. Максимум — язвительный комплимент или холодный взгляд. Мы же не в корчме.

— Не станут? — Я усмехнулся, но не потому что мне весело. — Ржевский, они готовы были прибить меня в кабинете министра! Что им стоит устроить скандал на балу? А еще лучше, чтоб самим остаться, белыми и пушистыми –спровоцировать нас? Выставить дураками или трусами перед всем светом Вильно? А потом… Дуэль все равно неизбежна. И это еще хорошо, если дуэль. У меня имеются ощущения, что поляки скорее просто прибьют нас по одному. В темной подворотне. Ты их лица видел? Этим господам чужды понятие чести и совести. Нет… я не хочу идти туда вдвоем против всего их клана.

Я подошел к окну, глядя на закатное небо. Мысли работали четко, анализируя возможное развитие событий.

— Предлагаю взять наших? Алексина, Марцевича, тех, кто был с нами в ту ночь? Они теперь тоже герои и они знают всю ситуацию.

Ржевский нахмурился, не до конца понимая мою логику:

— Ты хочешь взять их с собой? На бал? Но полковник велел только нам явиться…

— Полковник велел нам вести себя прилично и не навести шуму, — парировал я. — А знаешь, как бывает? Если начальство говорит не драться, по закону подлости нам точно драться, скорее всего, придется. Наши товарищи… Они не просто подмога. Они еще и свидетели. Что если после бала поляки устроят нам засаду. Справимся ли мы? Конечно! Я не сомневаюсь ни в твоей, ни в своей храбрости. Но нас снова обвинять в членовредительстве польских дворян. К тому же, если ситуация снова коснётся нас двоих, мы не сможем ничего доказать. Скажут, опять Бестужев и Ржевский бедненьких шляхтичей убили. А вот если нас будет… ну хотя бы семеро… Это — свидетели. Свидетели того, что поляки были вооружены и напали первыми. Если что-то случится, слово наших товарищей будет весомее. И… — я посмотрел Ржевскому прямо в глаза, — вместе мы — не просто гусары. Мы — братство и пусть весь Вильно это знает.

После моего пояснения мысль о том, чтобы явиться на враждебную территорию не вдвоём, а сплоченной группой ветеранов ночной стычки, показалась Ржевскому привлекательной. Его лицо посветлело, а в глазах зажегся знакомый азарт.

— Дьявол, Бестужев, ты прав! — Поручик звонко хлопнул себя по ляжке. — Пусть эти польские крысы знают, с кем имеют дело! Мы не парочка забияк, а гусары! Герои! Алексин вон, так и рвется всегда в бой, Марцевич — непоколебимая стена! Да и остальные… Ох, и повеселимся мы сегодня!

Ржевский восторженно закатил глаза и несколько раз причмокнул губами. Он уже представлял, как наша группа в парадных мундирах производит фурор.

— Веселье — потом, — напомнил я сухо. — Сначала — осторожность и готовность. Отправляйся к нашим. Скажи, пусть готовятся. Времени в обрез осталось. Пистоли… на всякий случай…

— Возьмем! — Перебил меня Ржевский, не дослушав до конца.

— Нет! — Резко ответил я. — Как раз наоборот. Пистоли не брать. Знаю я вас…Придется потом не только за поляками следить, но и за вами. Мы идем показать, что нас не сломить и не запугать. И что за каждым из нас стоит весь эскадрон. Оружие — только сабли и только для красоты образа. Если что-то пойдет не так, справимся голыми руками.

Ржевский кивнул, уже мысленно составляя список «приглашенных» на бал бойцов.

— Договорились, граф! Сейчас же поскачу их собирать! Эх, и удивим же мы Ожаровского своей компанией!

Поручик схватил кивер и, бодро отсалютовав Антонине Мирофановне, которая наблюдала за нами с затаенным беспокойством, выскочил из комнаты. Вдова, кстати, тоже оказалась в списках приглашенных, а потому была вынуждена заняться своей подготовкой к праздничному мероприятию.

Я остался у окна. Закат догорал кровавым золотом. В доме пахло воском, духами Ржевского и тревогой. Я провел пальцем по холодному клинку «Сокола».

Бал… И Ночь! Казалось бы, вершина светской жизни. Но для меня и моих гусар это могло стать лишь другим видом поля боя. Бархатным, блестящим, но не менее опасным. И мы шли на него во всеоружии, готовые ответить на любой вызов. Поляки жаждали реванша? Что ж, они его получат. Но на наших условиях.

Прошка подал мне отблескивающий кивер.

— Готовы, батюшка? — спросил он с обожанием.

— Готов, Прошка. Как никогда. Подавай коня. Пора на бал.

Через полчаса мы с Ржевским и группа наших товарищей в количестве шести человек, уже приближались к месту проведения бала.

Конь подо мной нервно перебирал ногами, пар от его ноздрей смешивался с холодным вечерним воздухом Вильно. Перед нами, как огромный светящийся корабль, высился особняк графа Ожаровского. Окна сияли тысячами свечей, лилась музыка, сквозь распахнутые двери доносился гул голосов. К парадному подъезду мы явились целым отрядом.

Рядом со мной, сияя довольным лицом и щегольски откинувшись в седле, гарцевал Ржевский. Сзади, выстроившись почти в шеренгу, — Алексин, Марцевич и еще четверо гусар нашего эскадрона, тех самых, кто был в ту ночь в проклятой корчме.

Все — в парадных доломанах, с начищенными до зеркального блеска сапогами и киверами. Мне кажется, сегодня дрогнет не одно девичье сердечко.

Наш неожиданный «парад» сразу привлек внимание. Слуги у входа замерли, выпучив глаза. Те, кто выбегал встречать экипажи, остановились как вкопанные. Даже несколько прибывших дам и кавалеров, отпрянули в сторону, с любопытством и легким испугом разглядывая грозную процессию гусар.

Именно в этот момент из-за угла особняка, появился сам полковник Давыдов, явившийся на бал, как и мы, верхом, в парадном мундире. Он сначала уставился в нашу сторону непонимающим, удивленным взглядом, но уже в следующую секунду его лицо, обычно озаренное удалью или иронией, побагровело от неконтролируемой ярости.

Конь Давыдова, почувствовав шпоры, рванул вперед, и через мгновение полковник уже был рядом, нависая надо мной. Его глаза метали молнии.

— Бестужев! — прошипел он так, что, казалось, слышали только я и Ржевский, но гулявшие неподалеку гости невольно решили погулять в другом месте. — Какого черта⁈ Что это за самовольство⁈ Я говорил — вы и Ржевский! Вы! Двое! И точка! Эти тут как оказались⁈