Гусар (СИ) - Барчук Павел

Давыдов ткнул пальцем сначала в меня, потом в Ржевского, а потом размашистым жестом обвел всю нашу гусарскую «делегацию». Его взгляд скользнул по серьезным, напряженным лицам Алексина, Марцевича и других.

— Вы с ума сошли? Вы хотите устроить здесь казарму? Или…– голос полковника понизился до смертельно опасного шепота, — … вы ждете тут боя?

Я держался прямо, чётко, уверенно. Встретил гневный взгляд Давыдова спокойно. Голос мой звучал ровно и отчетливо, чтобы слышали гусары:

— Господин полковник, не понимаю причины гнева. Я действовал исключительно в рамках вашего приказа. Вы сами так распорядились.

— Кто⁈ Я⁈ — Обалдел от моей наглости Давыдов.

— Так точно. Вы сами изволили сказать после того, как я вышел от министра:«Приглашения — всем, кто отличился в той истории». — Я чуть повернулся в седле, указывая кивком на стоящих сзади гусар. — Вот они. Те самые, кто отличился. Кто с оружием в руках доказал верность присяге и товарищам. Разве не так? Разве не все они заслужили право быть здесь, под знаком «отличившиеся»?

Давыдов замер. Его ярость на миг сменилась растерянностью. Он обвел взглядом моих товарищей, а потом, наверное, вспомнил свои собственные слова, брошенные тогда в порыве гордости за эскадрон. Полковник набрал воздуха в грудь, собираясь, видимо, пояснить мне, в чем конкретно я не прав, но…возражений не последовало.

— Ох, черти гусарские… — проворчал Давыдов, снимая кивер и проводя рукой по волосам. Гнев сменился смесью досады, невольного восхищения моей наглостью и тревоги. Он понял, что его переиграли его же словами. — Ладно… раз уж явились… Но чур! Никаких скандалов! Никаких драк! Вы — гости! Поняли⁈ Все! — Он бросил очередной убийственный взгляд на нашу компанию. — Вести себя прилично! И… — полковник понизил голос, глядя мне прямо в глаза, — … будьте начеку. Но в рамках разумного! Ваши «друзья»-шляхтичи уже здесь.

Давыдов кивнул в сторону одного из высоких окон. Я последовал его взгляду. В проеме, подсвеченный огнями бального зала, стоял тот самый седовласый тип из приёмной Барклая-де-Толли.

Рядом с ним замер молодой человек с холодными, змеиными глазами. Они смотрели на нашу группу не скрывая ненависти и… чего-то еще. Удовлетворения? Предвкушения? Седовласый, заметив мое внимание, медленно поднял бокал в нашу сторону. Жест был исполнен ледяной вежливости, но в нем читался явный вызов.

— Понял, господин полковник, — ответил я, чувствуя, как холодок пробежал по спине, а внутри закипела решимость. — Вести себя прилично. И быть начеку. Ребята? — Я обернулся к своим гусарам.

— Так точно, поручик! — хором, четко и громко, как на плацу, ответили они. Их лица были серьезными, но в глазах плескался уже знакомый азарт и желание навести шороху.

— Ну что ж… — вздохнул Давыдов, смирившись с неизбежным. — Тогда слезайте с коней, «отличившиеся». И попробуйте не затоптать гостей сапогами. А вы… — он добавил уже совсем тихо, глядя на меня, — … береги голову, поручик. Она мне еще нужна.

Мы спешились. Местные слуги тут же бросились брать коней. Я поправил кивер, ощущая тяжесть «Сокола» у бедра, Ржевский бодро встряхнул плечами, расправляя форму. Алексин и Марцевич встали чуть позади нас, по бокам, образуя незримый щит. Остальные гусары замкнули группу.

Под звуки нарастающего вальса из распахнутых дверей мы двинулись к свету, музыке. Не просто гости, а боевой отряд, вступающий на новый, бархатный рубеж. Ловушка захлопнулась? Что ж, мы вошли в нее с открытыми глазами и сжатыми кулаками. Пусть поляки видят: гусарская семья держится вместе. И отвечать, если будем, то всем скопом.

Глава 19

— Ну, поручик, — Ржевский подмигнул мне, тщательно смахивая несуществующую пылинку с золотого шитья рукава. — Готов к штурму высшего света Вильно? Помни, главное — осанка, томный взгляд и… — Он понизил голос до конспиративного шепота, — … умение вовремя поднести даме бокал шампанского, не расплескав ни капли. Высшее искусство, поверь!

— Главное — не рухнуть лицом в этот бокал от усталости или перепоя, — процедил я с тоской тихонько себе под нос.

Балы… Светские тусовки… Сказать честно, я и в прошлый жизни их не особо жаловал. Да, блогерство предполагает необходимость крутиться в определенном обществе. Поэтому мне приходилось постоянно таскаться на различные мероприятия. Но в глубине души я всегда их не переваривал. Ну разве что, если они только проходили в кругу друзей или симпатичных девчонок. Тогда ладно. А вся эта светская возня — редкостная хрень.

Здесь же вообще — аристократия позапрошлого столетия с ее чопорностью, церемониями и пудреными париками! Ну ладно. Париков сейчас нет. Однако от этого не легче. Чистый ад в кружевах.

Давыдов, величественный, как памятник самому себе, в парадном мундире, увешанном орденами, кивнул нам с ледяной важностью:

— Пошли, господа. Ведите себя достойно. Помните — вы лицо полка. Любой промах — пятно на мундире всего гвардейского корпуса.

Мы вступили в сияние этого праздника. Бальный зал ослеплял. Хрустальные люстры, каждая величиной с карету, рассыпали миллионы искр по гигантским зеркалам, которые множили до бесконечности вереницы кружащихся пар.

Гул сотен голосов — томных, надменных, льстивых — смешивался с накатывающими волнами оркестра. Воздух был густым коктейлем из дорогих духов, пудры, воска от свечей и терпкого аромата дорогого бургундского.

Ржевский, как гончая на чутье, вытянул шею, высматривая в пестрой толпе кого-то. Его лицо светилось радостью и предвкушением.

Я же, в отличие от поручика, чувствовал себя волком, забредшим на выставку породистых собак — чужим, не на своем месте и слегка растерянным.

Первым, кого я выловил взглядом в этом людском водовороте, был… Чаадаев. Он стоял в стороне, словно островок презрения, беседуя с каким-то важным седым генералом. Как только этот неприятнейший тип увидел нас, а особенно меня, его лицо скривила гримаса глубочайшего отвращения. Он брезгливо отвернулся, будто наткнулся на нечто мерзкое и неприличное.

«Ну здравствуй, дорогой завистник», — подумал я без тени радости.

— Граф, ты видел? Мы произвели фурор! — прошипел Ржевский, сияя как новенький самовар. — Обрати внимание, все дамы так и косятся в нашу сторону. О-о-о-о-о… Мне знакомы эти заинтересованные взгляды украдкой.

— Главное, чтобы фурор не закончился фейерверком из выбитых зубов, — парировал я, окидывая зал ироничным взглядом.

— Прекрати, граф! Ты сегодня излишне саркастично настроен. Давай веселиться! — Легонько толкнул меня поручик плечом.

Нас встретил сам хозяин бала, граф Ожаровский. Важный, седовласый, с лицом, высеченным из гранита власти. Рядом с ним, сияя как дорогой бриллиант в шикарной оправе, стояла его дочь, Катажина, — прелестное создание с огромными фиалковыми глазами, в которых светились живой ум и неиссякаемый задор молодости.

Увидев Ржевского и особенно меня, она не смутилась, а наоборот — в ее взгляде вспыхнул азарт любопытства. Видимо, слухи о «гусаре-поэте» действительно распространились по всему Вильно.

— Поручик Бестужев, поручик Ржевский, — граф кивнул с вежливой, но немного сухооватой улыбкой. Будто рад нас видеть, но не очень. — Наслышан о ваших… подвигах. Весь город только о вас и говорит. Счастлив принимать героев в своем доме.

Пока Ржевский рассыпался в любезностях, пытаясь поймать взгляд Катажины, я заметил опасное движение в углу зала. Вернее, движение-то было вполне обычное. Опасность представляли его исполнители. Польская делегация, с которой мы встречались в приемной Барклай де Толли.

Они стояли плотной группой, как стая готовых к броску хищников. Мой «старый знакомый», молодой шляхтич с холодными глазами гадюки, буквально пожирал мою персону взглядом. Я мысленно окрестил его «гадом», по аналогии со змеёй.

Так вот, этот Гад отделился от своих и направился к нам. Не ко мне. Его целью был молодой корнет Марцевич, неловко топтавшийся позади. Гад «случайно» задел его плечом так, что Марцевич пошатнулся, а затем этот придурок бросил громко, нарочито, чтобы слышали в радиусе пяти метров.