Учитель. Назад в СССР 5 (СИ) - Буров Дмитрий

На двух сдвинутых столах лежала Спасская башня, собранная из двух стекол. Между ними мы с Митричем пропустили световую ленту. Ну а разрисовывала, понятное дело, Вера Павловна. Несколько бессонных ночей и все выходные, и вот запасной вариант готов. Конечно, не тот масштаб, но, главное, у нас есть, то, с чем мы отправимся на демонстрацию.

— Володя, пробуй подсоединить пульт, — попросил я все еще смурного Свирюгина.

— Угу, — буркнул парень, одноклассники расступились, Владимир подошел к конструкции.

— Не разобьется? — с сомнением поинтересовался Бородин. — Наша-то лампа со всех сторон была устойчивая. А эта высокая… Оно, конечно, ветра нету, да на кочках знатно попрыгаем и всё такое…

— Мы обложим башню картоном, укутаем одеялом и довезем до района. Устанавливать будем перед самым началом, а то и на въезде в райцентр, чтобы подстраховаться и на наших дорогах не разбить.

— Хорошая идея, — одобрила Даша. — Ребята, чего стоим? За работу! Вы молодец, Егор Александрович, — неожиданно похвалила меня Новикова, подошла и протянула руку. — Спасибо вам.

Я крепко пожал девичью ладошку и искренне ответил:

— Спасибо, Даша.

— Но в другой раз мы требуем, чтобы никаких секретов, договорились? — хитро прищурившись, попросила староста.

— Договорились, — кивнул я.

— Спасибо, Егор Александрович, — вразнобой буркнули мои архаровцы и вслед за Дашей двинулись во двор украшать грузовик. В комнате остались мы со Свирюгиным.

— Полина, — окликнул я Гордееву на выходе.

— Что, Егор Александрович?

— Прихвати краски на всякий случай. Мало ли что подкрасить придется, — попросил художницу.

— Хорошо, возьму. Они у меня в мастерской остались, — пояснила Поля.

— Вот и замечательно, — я одобряюще улыбнулся, Полина робко ответила на мою улыбку и выскользнула во двор к одноклассникам.

За окнами уже вовсю кипела работа. Мальчишки натягивали кумачи на борта машины, девочки крепили гвоздики, доставали рисунки, чтобы парни смогли их прикрутить к тонким крепким подставкам, которые мы намеревались прицепить к короткой стороне кузова, чтобы выставкой могли любоваться идущие позади нас граждане.

— Ну что скажешь?

— Справлюсь, — кивнул Свирюгин, колдуя над пультом и переключателем.

Минут через сорок, может чуть больше, у нас все было готово.

— Ну что, мы молодцы, товарищи! — похвалил я свою команду. — Теперь в школу.

— Ура! — крикнули старшеклассники, сверкая глазами. Разрумянившиеся с мороза, слегка отошедшие от утреннего события, парни и девочки снова стали самими собой: счастливыми, радостными взрослыми подростками.

— По машинам, — скомандовал я, мы расселись по местам и отправились в школу.

Спустя час наша колонна из грузовика и автобуса выдвинулась в сторону районного центра на демонстрацию. Над кабиной грузовика мы приделали громкоговоритель, подсоединили его к радио и на протяжении всего пути слушали диктора, который радостно вещал, освещая праздничный день — полувековой юбилей со дня Великой Октябрьской Социалистической революции. Подпевали песням и запевали, а автобусе свои.

С директором мы так и не успели переговорить. Я надеялся, что Степан Григорьевич все объяснил Юрию Ильичу. Возле мастерской остался работать участковый, окно заколотили, и никто, кроме сотрудников милиции, не попадет на место преступления. Впрочем, я не сильно надеялся на то, что мы отыщем хулигана, который несколькими ударами молотка разрушил недели кропотливого детского труда. Хотя — это село, здесь никогда и ничего невозможно скрыть. Значит, шанс есть.

Демонстрация прошла на ура. Наша машина произвела фурор. Благодаря морозному солнечному дню наша стеклянная башня сияла не хуже кремлевских звезд. Впрочем, звезды на нашей башне, точнее, одна звезда, тоже имелась. И она сверкала красными огнями на всю округу.

Когда объявили нашу школу, назвав ее одной из самых передовых в районе, мы все дружно крикнули громкое троекратное «ура». А грузовиком шли колхозники и школьники. В глазах детей и селян, идущих за машиной с флажками, транспарантами, гвоздиками в петличках, сияли торжество и гордость: ну как, ни у кого такого нет, а у жеребцовских вон чего, еще и своими руками сделанное.

Я улыбался, шагая вместе со всеми, крепко сжимая древко, на котором развевался красный флаг, поглядывал на свой десятый класс и радовался жизни. Впервые за очень много лет я дышал полной грудью, улыбался сердцем и ясно видел свой дальнейший путь.

Адаптация закончилась, цели намечены, пора приниматься за дело. Тем более, вокруг столько талантливых людей и детей, которые только и ждут, чтобы их энтузиазм направили в нужное, правильное русло. Разрешили жить, творить, создавать, а не существовать по устаревшим правилам. И тогда — здравствуй, Союз нерушимых республик свободных, и новый советский человек!

После демонстрации мы с классом отправились в небольшое кафе. Я накупил сладостей, лимонада, мы выбрали место подальше от входа, соединили два стола вместе и принялись праздновать, обсуждая сделанное, минувшее, перебивая друг друга, хохоча и радуясь этим славным минутам искреннего счастья.

— А я ему и говорю: «Саныч, как так-то? А? Надо того самого… Дубентий делать», — размахивая руками, вещал Василий Дмитриевич.

Он присоединился к нам после демонстрации. Мы позвали и товарища завхоза. Степан Григорьевич сначала вежливо отказался. Сказал, не хочет стеснять молодежь. Молодежь возмутилась, навалилась толпой и уговорила трудовика пойти вместе с нами праздновать успех нашего совместного сложного предприятия.

— Дубентий. И-эх ты, село ты непроходимое! Дубль, говорю тебя, дурья башка. Дубль!

— Ага, дубля и есть, — хитро прищурившись, согласился Митрич.

Мы грохнули смехом.

— Н в жисть не поверю, что твоя идея-то! — скептически усмехнулся Борода. — Идея небось Саныча, не примазывайся, говорилка ты без костей!

— Да вот те… Кхе-кхе… — смутился Митрич. — Да вот тебе честное пионерское! Ляксандрыч, подтверди! — и дядь Вася взметнул руку в пионерском салюте.

Я молчал, улыбался, пил лимонад.

— Ты когда пионером-то успел опять стать, старый пень? А? Ты уже полвека, поди, коммунист, а все туда же: «Всегда готов!» — расхохотался Степан Григорьевич.

— А я завсегда и ко всему готов, — с полной серьезностью ответил дядь Вася. — Хошь к посевной, хошь к трудовой, хошь к военной! Оно когда правильно, так то жеж на всю жизнь!

Настала очередь Бороды смутиться.

— Уел, — покачал головой трудовик.

Завхоз и Беспалов старший чокнулись лимонадом и лихо опрокинули в себя напиток.

— А вот скажи, Егор Саныч, как думаешь. Кто такое злодейство учинить мог? — прищурившись, поинтересовался вдруг Степан Григорьевич.

Ребята притихли, насторожились, с ожиданием уставились на меня.

— Не знаю, Степан Григорьевич, — честно ответил я. — Но обязательно выясню. Только, чур, если кто что узнает — немедленно рассказывает мне. И никакого самосуда. Ясно? — я обвел строгим взглядом нахохлившуюся команду. — Ясно? — еще строже повторил вопрос.

— Да мы сами разберемся, — буркнул Федька Швец.

— И жизнь себе испортите, — холодно высказался я.

— Чего это? — удивился Петя Савельев. — Ну, набьем морду, и чего?

— Того, покалечите и все. Уголовное дело заведут. А у вас впереди вся жизнь. Потому решать будем по закону.

— Да чего ему, уроду этому, наш участковый сделает, — возмутился Пашка Барыкин. — Ну, поругает, ну пятнадцать суток.

— А вот тут ты не прав, — улыбнулся я. — Тут и политическое пришить можно. Разрушен символ нашей страны, считайте, надругались над портретом Ленина. Это уже другая статья. Такое спустить никак нельзя. иначе пойдет цепная реакция.а там и по всем странам начнут памятники рушить.

— Ну ты это… Ляксандрыч, не нагоняй страху-то… по странам — эк ты загнул… — проворчал Митрич.

— Вот если здесь и сейчас не найдем и не накажем, поверь мне, Василий Дмитриевич, в будущем мое и не такое увидеть, — серьезно заверил я.