Жуков. Халхин-Гол (СИ) - Алмазный Петр

Стемнело. Зажег керосиновую лампу. Продолжал работать. Составлял график ротации частей на передовой. Нужно дать возможность отдохнуть тем, кто сегодня принял основной удар. После полуночи вызвал водителя.

— На передовую. В полк Заиюльева.

Дорогой спал в кабине. Проснулся от того, что машина остановилась у командного пункта полка. Вышел. В лицо пахло гарью и свежей землей. Навстречу шагнул человек. Странно? Часовой должен был окликнуть, как положено по уставу, не покидая поста?

Вспышка выстрела разорвала темноту.

Глава 18

Одновременно с оглушительным хлопком что-то жгучее, словно раскаленный прут, прочертило вдоль ребер. Инстинкт, отточенный не в учебке, а в афганских кишлаках и на ржавых задворках девяностых, сработал быстрее мысли.

Не успев ощутить боль, я рухнул на землю, кубарем откатился за колесо «эмки», на ходу выдергивая из кобуры ТТ. Пуля просвистела там, где только что была моя голова, звонко вонзившись в борт автомобиля.

Скорино, потом — Орлов… Теперь — этот. Продолжение следует… — пронеслось в голове, пока палец ложился на спусковой крючок. Я выстрелил на звук, почти не целясь. Сдавленный крик — попал. Из-за угла блиндажа ударили два выстрела. Пули звонко забарабанили по капоту «эмки», выбивая стекла.

— Товарищ комкор! — крикнул мой водитель, красноармеец Тимохин. — Живы?

Он вывалился из кабины с карабином в руках, который держал под рукой.

— Ложись! — рявкнул я, меняя позицию.

В горле стоял вкус крови и пороха. Рана на боку пылала огнем, но рука не дрогнула Третье покушение. Значит, я очень им мешаю. Из темноты, слева, донесся знакомый, ненавистный щелчок. Граната.

— Тимохин, назад!

Я выстрелил в сторону звука, не надеясь попасть, лишь бы заставить противника отвлечься. Рванул в противоположную сторону, завалился за груду патронных ящиков. Взрыв ослепил и оглушил. Осколки со свистом впились в дерево над головой.

Из-за блиндажа, пригнувшись, выбежали двое. Лиц не разобрать в темноте. Могут быть и япошки из «Токуму-Кикан» и русские из РОВС. Давно уже работают они рука об руку, суки. Первого я снял сразу, почти в упор. Второй успел вскинуть винтарь.

Пуля просвистела над головой. Мой выстрел был точнее. Пуля ударила его в горло, он упал, захлебываясь. Наступила тишина, звенящая в ушах. Только тяжелое дыхание и треск пожаров где-то вдали.

— Товарищ комкор! — выкрикнул Тимохин подбежал ко мне. — Вы ранены!

— Пустяки, — я скрипнул зубами, с силой нажимая ладонью на пылающий бок.

Кровь сочилась сквозь пальцы, горячая и липкая. Подбежал начальник караула с красноармейцами.

— Трупы обыскать! — прорычал я. — И где, черт побери, ваш часовой!

Я поднялся, опираясь на капот. Боль пронзала тело, но было терпимо. Не промахнись диверсант, биография военачальника Жукова на этом эпизоде и закончилась бы. И все мои попытки облегчить ход грядущей войны пошли бы прахом.

Вокруг началась беготня. Водитель проводил меня в штаб. Пытался мне помочь одолеть ступеньки, но я отмахнулся. Пока медсестра перевязывала меня, вызывая невольные воспоминания о чудодейственной мази Зиночки, командир полка, полковник Заиюльев, стоял по стойке «смирно». Лицо его приобрело землистый оттенок.

— Часового нашли, товарищ комкор, — доложил он, не глядя в глаза. — Задушен диверсантами. Взяли еще двоих. Оба ранены, но легко.

Я кивнул медсестре, одернул гимнастерку, невольно поморщившись, поднялся с табурета, молча прошел мимо полковника к столу, сел на его место, чувствуя, как рана наливается свинцовой тяжестью. Ничего, переживу.

— Вызвать ко мне начальника особого отдела полка. И разводящего. Немедленно.

Они вошли через минуту. Лейтенант госбезопасности, по фамилий Кирпичев, и сержант Саблин. Встали по стойке смирно. Знали, сейчас прилетит. Я не стал повышать голоса, но заговорил так, что в душном блиндаже стало холодно.

— Ваша служба, товарищ лейтенант, оказалась неспособной предотвратить проникновение диверсионной группы в расположение штаба полка. А ваши люди, товарищ сержант, не обеспечили охрану командного пункта. В результате — убит часовой, совершено покушение на командующего.

Я выдержал паузу.

— До рассвета вы представите мне письменные объяснения. А сейчас — организуйте допрос пленных. Я буду присутствовать.

Привели пленных. Тот что был постарше, держался за живот. Молодой, с безумными глазами фанатика, баюкал перевязанную руку. Обоих поставили перед столом. Несмотря на раны, стояли прямо, не тряслись.

— Спросите, кто их готовил, — сказал я переводчику, не отводя взгляда от японца с перевязанным животом. — Русские из РОВС или японские инструкторы?

Переводчик затараторил. Раненый молчал, сжав губы. Тогда я медленно поднялся, прошел вокруг стола и остановился перед ним. Боль в боку тут же отозвалась резким уколом, но я лишь чуть заметнее сжал челюсти.

— Смотри мне в глаза, — сказал я, а переводчик перевел. — Ты можешь молчать. Это твое право, но тогда, как шпиона и диверсанта, тебя ждет расстрел. Станешь говорить — ты военнопленный. Тебя ждет лечение, питание, жизнь.

Глаза японца метнулись из стороны в сторону. Он что-то пробормотал.

— Говорит, их готовил полковник Огава, — перевел переводчик. — Из «Токуму-Кикан».

Молодой вдруг что-то завизжал и попытался кинуться на напарника.

— Увести! — приказал я.

Караул выволок молодого. Пожилой вдруг что-то быстро залопотал. Я вопросительно посмотрел на переводчика.

— Говорит, что всегда уважал русских, — принялся излагать тот. — Он начинал служить под началом полковника Орлова, пока того не похитила наша контрразведка. Также говорит, что хочет жить и что он много знает и может оказаться полезен.

— Достаточно. Уведите.

Пленного увели. А обратился к начальнику особого отдела полка.

— Ваши объяснения, товарищ лейтенант, я жду на своем КП через два часа. И план мероприятий по недопущению подобного в будущем. С рекомендациями по кадровым перестановкам.

Я поднялся из-за стола и вышел из штаба, не оглядываясь. Снаружи уже светало. Тимохин ждал у машины.

— В медсанбат, товарищ комкор? — тихо спросил он, глядя на мою пропитавшуюся кровью гимнастерку.

— На командный пункт, — отрезал я, тяжело опускаясь на сиденье многострадальной «эмки».

Боль была просто фактом. Как погода. Как наличие противника. Она не имела значения. Слабость была роскошью, которую я не мог себе позволить ни на секунду. Никогда. Тем более — сейчас, в ожидании больших событий.

Спустя три дня после ночного налета на КП, японская тактика изменилась. Вместо лобовых атак — мелкие уколы по ночам. Из темноты, с самых неожиданных направлений, слышался короткий, хлопающий звук выстрела из переносного миномета, и через секунду мина с воющим шепотом обрушивалась на окоп, на блиндаж, на склад.

Следом, пользуясь суматохой, из-за бугров выползали солдаты с подрывными зарядами на животах. Смертники. Большого вреда эти налеты не причиняли, но нервы у людей были на пределе. Командиры докладывали о падении боевого духа, о бессоннице.

Я вызвал к себе начальника разведки Конева и командира отдельного разведбата, майора Горшкова — коренастого, молчаливого аса своего дела, чье лицо было сплошным шрамом еще с Хасана.

— Хватит терпеть эти вылазки врага, — сказал я, разворачивая перед ними схему нейтральной полосы. — Будем охотиться. Товарищ Горшков, вам — карт-бланш. Отбирайте лучших. Снайперов, следопытов, мастеров рукопашки. Сформируйте пять мобильных групп по двенадцать человек.

— Задача? — коротко спросил Горшков, его глаза сузились, словно у старого волка, учуявшего дичь.

— Контрдиверсионные действия. Выход в нейтралку с наступлением темноты. Засады на путях вероятного проникновения. Охота на их охотников. Тактика — следующая.

Я достал из планшета свои чертежи, сделанные по памяти. Пришлось, конечно, адаптировать действия нашего спецназа в Афганистана учетом места, а главное — времени.