Золотая лихорадка. Урал. 19 век. Книга 2 (СИ) - Тарасов Ник

Прошло ещё три недели. Сентябрь вступил в свои права — ночи стали холодными, днём солнце грело ещё по-летнему, но листва уже начала желтеть. Золотая осень на Урале всегда была короткой, но красивой.

Степан прислал очередное письмо. На этот раз в нём было беспокойство.

'Андрей Петрович! Рябов ведёт себя странно. Последнюю неделю он почти не выходит из дома, никого не принимает, только письма пишет и отправляет курьеров неизвестно куда.

Аникеев говорит, что Рябов запросил у него копии всех твоих документов — лицензий, прошений, разрешений. Формально это в рамках закона, Аникеев не мог отказать. Но зачем Рябову эти копии — непонятно.

Урядник шепнул мне, что к Рябову приезжал какой-то господин из Екатеринбурга. Приличного вида, в дорогом сюртуке, с портфелем. Они закрылись в кабинете на несколько часов, потом господин уехал. Кто он такой — урядник не знает.

Мне это не нравится, Андрей Петрович. Рябов что-то замышляет. Что-то большое. Я пытаюсь выяснить, но пока безуспешно. Будь осторожен. Степан.'

Я сложил письмо, задумчиво постукивая пальцами по столу. Рябов что-то замышляет. Что-то, что требует документов, помощи екатеринбургского специалиста, секретности.

Бумажная атака? Возможно. Но какая?

Я позвал Игната.

— Нужно усилить защиту Степана, — сказал я. — Рябов может попытаться до него добраться. Степан знает слишком много, он — наш главный агент в городе. Если с ним что-то случится, мы ослепнем.

— Сколько людей дать?

— Двоих. Лучших. Пусть будут рядом со Степаном круглосуточно. Незаметно, но надёжно. И передай Степану — если почувствует реальную угрозу, пусть немедленно уезжает к нам.

Игнат кивнул, ушёл выполнять.

Я остался один, глядя в окно на темнеющий лес. Рябов готовил последний удар. Я чувствовал это нутром. Вопрос был не в том, ударит ли он, а в том, откуда и когда.

И тут — словно в подтверждение моих опасений — дверь распахнулась. На пороге стоял Кремень, взмыленный, с лошади только что спрыгнувший.

— Командир! — выдохнул он. — Срочное от Степана!

Я рванул конверт. Письмо было коротким, написанным торопливой рукой:

«Андрей Петрович! Беда! Рябов… он нанял каторжан. Тех, что сбежали с казённого завода. Человек пятьдесят, отпетые головорезы. Им терять нечего. Он им всё пообещал — золото, водку, баб… Сказал: „Возьмёте лагерь — три дня грабежа ваши“. Вышли вчера ночью. Идут лесом, в обход дороги. Хотят ударить с тыла, со стороны болота. Степан.»

Я посмотрел на карту. Со стороны болота у нас была самая слабая защита. Мы считали его непроходимым.

— Игнат! — рявкнул я, вылетая из конторы. — Тревога! Всех в ружьё! Артельщиков — в ополчение! Женщин и детей — в центральный сруб, под охрану!

Лагерь превратился в растревоженный муравейник. Но паники не было. Была злая, сосредоточенная решимость. Люди знали, что защищают. Не просто золото. Они защищали свою жизнь, свою свободу, своё право быть людьми, а не скотом.

— Архип! — крикнул я. — Тащи всё, что есть! Гранаты, мины, «адские смеси»! Минируйте подходы от болота! Быстро!

Я взял свой штуцер, проверил заряд.

— Ну что, Гаврила Никитич, — прошептал я в пустоту. — Иди сюда. Мы тебя встретим. И на этот раз — никаких свидетелей.

Глава 18

Ожидание удара выматывает сильнее самого боя. Бой — это всплеск адреналина, действие, где всё решают рефлексы. Ожидание — это липкий холод в животе, бессонные ночи и прыжок сердца от каждого шороха за окном.

Я стоял у окна конторы, глядя на вечернюю тайгу, когда Игнат вошёл без стука. По его лицу — жёсткому, сосредоточенному — я понял: разговор будет серьёзным.

— Командир, — сказал он, закрывая дверь. — Нам нужно поговорить. О людях.

Я повернулся к нему, отложив перо.

— Слушаю, — коротко бросил я.

Игнат подошёл к столу, уперся руками в столешницу. Жилы на предплечьях вздулись — он сжимал кулаки.

— У нас «волков» раз-два и обчёлся. Хорошие ребята, опытные, проверенные. Но этого мало. Лагерь растёт, дорога тянется верста за верстой, заставы нужно караулить, обозы сопровождать. Растягиваемся тонко, как паутина. Если Рябов ударит всерьёз, одновременно в нескольких точках — мы не выдержим. Порвёмся.

Я кивнул. Он озвучивал то, о чём я сам думал последние дни, ворочаясь на жёсткой лавке в ночной тишине.

— Что предлагаешь?

— Нужны профессионалы. Не артельщики с ружьями, которых мы за месяц обучили стрелять и не ссаться при виде крови. Нужны настоящие солдаты. Люди, которые войну видели, смерть не боятся, умеют держать строй и выполнять приказы, даже когда вокруг ад.

— Где их взять? — спросил я, хотя догадывался, к чему он клонит.

Игнат выпрямился, глаза его блеснули.

— Казаки.

Я поднял бровь.

— Казаки? У нас тут Урал, Игнат. До казачьих земель — сотни вёрст.

— Были, — поправил он. — После войны двенадцатого года многих списали. Кто ранен, кто отслужил срок, кто провинился или просто не ужился с новым начальством. Они оседали где придётся — в городах, деревнях, на окраинах. Кто-то землю пашет, кто-то батрачит, кто-то пьёт с горя. Но внутри они остаются казаками. Воинами. Это у них в крови.

Он сделал паузу, давая словам осесть, а мне — переварить.

— Я знаю несколько мест. Станицы, хутора на границе края. Там есть люди. Хорошие люди, закалённые в боях. Их жизнь не задалась — земли мало, начальство придирается, перспектив нет, гордость растоптана. Но если предложить им дело — честное, с хорошей платой и уважением, — они пойдут. Они ждут такого предложения.

Я задумался, барабаня пальцами по столу. Казаки. Это была другая категория бойцов. Не крестьяне, которых можно научить держать ружьё и стоять в карауле. Не отставные пехотинцы, вроде моих «волков», — дисциплинированные, но измотанные годами муштры и походов. Казаки — это боевая культура, передававшаяся из поколения в поколение. Они рождались в седле, росли с шашкой в руке, для них война была не работой, а образом жизни.

Но именно поэтому их было сложно контролировать. Казаки гордые, вольнолюбивые, не терпят барской спеси и унижения. Они не будут служить ради денег — им нужна идея, атаман, которому можно доверять, дело, за которое стоит умирать.

— Смогу ли я их убедить? — спросил я вслух, больше себя, чем Игната.

— Сможешь, — уверенно ответил тот. — Они уважают силу и честность. Ты — и то, и другое. Плюс у тебя репутация. Слухи о том, как ты с Рябовым воюешь, дошли до окраин. Люди говорят: Воронов — справедливый барин, своих не бросает, врагов не прощает, платит золотом и слово держит. Для казака это важнее золота.

Я встал, прошёлся по комнате. За окном сгущались сумерки, где-то в бараках зажглись первые огни. Казаки. Профессиональная военная сила, способная не просто обороняться, но и наступать. С ними я мог бы не только отбивать атаки Рябова, но и диктовать свои условия. Контролировать территорию, защищать дорогу, обеспечивать безопасность артели на годы вперёд.

Превратить «Воронов и Ко» в силу, с которой придётся считаться не только местным бандитам, но и самой власти.

— Сколько людей тебе нужно? — спросил я, останавливаясь у окна.

— Для начала — человек двадцать-тридцать. Потом можно набрать больше, если дело пойдёт. Но первая партия — самая важная. Это должны быть лучшие, проверенные. Они станут костяком, примером для остальных. От них зависит, пойдут ли за ними другие.

— А ты сможешь их найти? Убедить?

Игнат усмехнулся, и в этой усмешке читалась уверенность старого солдата, который знает себе цену.

— Я сам полжизни с казаками служил. Под Бородино они нас, пехоту, из окружения вытащили, когда мы уже мёртвыми себя считали. Я их язык знаю, обычаи понимаю, честь уважаю. Дай мне месяц и деньги на дорогу — приведу тебе людей, которые Рябова в землю закопают.

Я повернулся к нему, встретился взглядом.

— Месяц — это долго. Рябов может ударить раньше.