Ассасин 1: миссия в Сараево (СИ) - Тыналин Алим

Он подошел к окну и посмотрел на закат. Солнце уже коснулось горизонта, Дунай горел красным. Красное небо. Кровавое небо.

Хороший знак. Или плохой. Не важно.

Милован взял со стола потрепанный сборник стихов Джуры Якшича. Открыл на странице, где угол был загнут, и прочитал шепотом по-сербски:

'За слободу отаџбине своје,

За част српског имена,

Спреман сам на жртву највећу —

Живот свој без страха дам'."

(За свободу отчизны своей,

За честь сербского имени,

Готов я на жертву величайшую —

Жизнь свою без страха отдам.)

Он закрыл книгу и положил на стол рядом с револьвером. Якшич написал эти строки о борьбе с турками.

Но австрийцы ничем не лучше турок. Может, даже хуже, турки хотя бы не притворялись, что несут цивилизацию и прогресс.

Потом вытащил из ящика стола бутылку ракии, сливовой водки. Налил в стакан, поднял к свету.

— За Сербию, — сказал он и выпил залпом.

Водка обожгла горло, разлилась теплом по груди. Хорошо. Не для храбрости. Для ритуала. Перед боем воины всегда пили.

Милован посмотрел на часы. Восемь вечера. Через четыре часа Шульц выйдет из кафе. Нужно прийти раньше, занять позицию, ждать.

Он еще раз проверил револьвер. Шесть патронов в барабане. Все готово.

Прежде чем уйти, Милован открыл тумбочку и вытащил маленькую икону Святого Георгия Победоносца, покровителя воинов. Икона принадлежала отцу, тот всегда носил ее с собой. Милован перекрестился и поцеловал икону.

— Святой Георгий, помоги мне. Я иду на войну.

Он спрятал икону во внутренний карман, рядом с револьвером.

Потом погасил керосиновую лампу, открыл дверь и вышел в темноту.

На лестнице было тихо. Соседи спали или сидели по своим комнатам. Никто не видел, как худой молодой человек в темном пиджаке спустился по скрипучим ступеням и вышел на улицу.

Белград встретил его ночной прохладой и запахом Дуная. Где-то вдали играла музыка. Ссербская народная песня, грустная и прекрасная. Гармонь и скрипка плакали в ночи.

Милован Чабринович зашагал по булыжной мостовой к набережной. Он вспомнил, что забыл седьмой патрон. Но ничего.

Револьвер в кармане тяжелел с каждым шагом. В груди билось черное сердце ненависти.

Через четыре часа австрийский офицер будет мертв.

А может быть, мертв будет он сам.

Не важно. Важно только одно: кто-то умрет сегодня ночью.

И это будет справедливо.

Гауптман Франц Шульц шел по темной набережной Дуная и чувствовал приятное тепло ракии в животе. Хорошая была выпивка сегодня. Венгерская, настоящая, не сербское пойло. В кафе «Zum goldenen Stern» всегда имелся приличный выбор водки для австрийских офицеров, там понимали, кто в этом городе хозяин.

Он шел уверенной походкой военного человека, не обращая внимания на сырость, поднимавшуюся от реки. Май в Белграде непредсказуем. Днем жарко, ночью холодно, словно сам климат этого проклятого славянского города не мог определиться, чего хочет. Как и его население.

Шульцу было тридцать восемь лет, и он провел последние шесть из них в этом гнезде сербского национализма, работая в комендатуре австро-венгерского гарнизона в приграничном Земуне. Официально его должность называлась «помощник коменданта по вопросам безопасности». Неофициально все знали, что гауптман Шульц отвечает за подавление сербских волнений в Воеводине и сбор информации о деятельности белградских националистов.

Он был высоким, широкоплечим мужчиной с тяжелыми чертами лица, которые делали его похожим скорее на мясника, чем на офицера. Квадратная челюсть, толстая шея, короткие светлые волосы, зачесанные назад с военной четкостью. Маленькие серые глаза, посаженные глубоко под тяжелыми надбровными дугами, смотрели на мир с холодным расчетом человека, который давно перестал видеть в других людях что-то кроме инструментов или препятствий.

Форма на нем сидела безукоризненно. Темно-синий мундир венгерского пехотного полка, начищенные до блеска сапоги, портупея с револьвером Rast Gasser калибра восемь миллиметров. Надежное оружие, австрийское, не то что эти бельгийские игрушки, которыми торговали сербские контрабандисты.

Шульц не был пьян. Три рюмки ракии — это ничто для человека его комплекции и привычек.

Он пил каждый вечер после службы, это помогало забыть о грязной работе, которую приходилось делать. Допросы. Обыски. Аресты. Иногда более жесткие меры, о которых не писали в рапортах.

Сербы называли его «Мясник из Темишвара». Это прозвище появилось после подавления волнений в Воеводине три года назад, когда сербские крестьяне попытались устроить демонстрацию против венгерского землевладельца.

Шульц командовал жандармами, которые разгоняли толпу. Приказ был четким. Применять силу, не церемониться.

Двенадцать мертвых, сорок раненых. Крестьяне разбежались. Порядок восстановлен.

Шульц не считал себя мясником. Он считал себя солдатом, выполняющим приказы. Империя нуждалась в порядке, а порядок требовал твердой руки. Сербы понимали только силу. Это он усвоил за годы службы на Балканах.

Набережная пуста в этот поздний час. Только далекие огни белградских домов отражались в темной воде Дуная, и где-то вдали играла музыка. Сербская гармонь пела жалобную песню о потерянной свободе.

Шульц усмехнулся. Свобода. Они всегда пели о свободе, эти славяне. Но что они сделали бы со свободой, если бы получили ее? Резали бы друг друга, как во время Балканских войн. Варвары.

Он свернул в знакомый переулок между складами. Короткий путь к дому, который снимал на окраине Земуна.

Здесь темнее, фонари не горели, только луна пробивалась сквозь облака, отбрасывая странные тени на булыжники.

Шульц не боялся темноты. Он вырос в ней.

Детство в Вене. Район Оттакринг, где жили бедняки, ремесленники, чернорабочие.

Отец пьяница, слесарь на фабрике, приходил домой пьяным и бил мать. Мать прачка, работала до изнеможения, умерла, когда Францу было двенадцать. Братьев и сестер нет. Только он один.

В школе над ним издевались. Он был толстым ребенком, неуклюжим, с тяжелым подбородком и маленькими глазами.

Его звали «свиньей», «жирной задницей», «тупым Францем». Били каждый день. Отнимали еду. Запирали в подвале школы и оставляли там на несколько часов, слушая, как он плачет и стучит в дверь.

Хуже всего были братья Штайнеры, Карл и Йозеф. Двое подростков из приличной семьи, чей отец был адвокатом.

Они особенно любили унижать Франца. Однажды зимой они раздели его догола и заставили бежать через весь двор школы под смех других учеников. Учителя видели, но не вмешивались. Мальчики из хороших семей имели привилегии.

Франц терпел три года. Потом что-то сломалось внутри.

Ему было четырнадцать, когда он подстерег Карла Штайнера в том же подвале, где его самого запирали. Избил камнем по голове, пока Карл не перестал двигаться. Не убил, врачи его спасли, но мальчик остался калекой на всю жизнь, левая сторона тела парализована.

Франца не посадили. Не было доказательств. Карл не видел нападавшего в темноте. Но все знали. Хулиганы больше никогда не подходили к нему. Никто не подходил. Все боялись.

Франц понял важный урок: сила решает все. Кто сильнее, тот прав. Кто боится применить насилие, тот жертва.

В шестнадцать он сбежал из дома и записался в армию, приписав себе два года. Военные не задавали лишних вопросов. Им нужны были солдаты для гарнизонов на Балканах, где брожение усиливалось после аннексии Боснии.

Армия стала его домом. Дисциплина, порядок, четкие правила.

Никто не издевался над солдатом, который выполняет приказы лучше других. Наоборот, его заметили.

Унтер-офицер Мюллер оценил беспощадность юного Шульца при подавлении крестьянского бунта в Хорватии. Молодой солдат не колебался, когда приказали стрелять в толпу.

Шульц быстро рос в чинах. Фельдфебель в двадцать два года. Лейтенант в двадцать шесть. Гауптман в тридцать четыре.