Кровавая ассамблея (СИ) - Иванников Николай Павлович

Но лично я ничего странного в том не видел. Румянцев прекрасно понимал, что после того, как он нажмет спусковой крючок, жизнь его прервется, и не ждет его уже ничего хорошего, только лишь адское пекло. Возможно, он увидел в тот момент и саму смерть, пришедшую за ним, и был так напуган, что три раза подряд попросил бога спасти его от адского пламени. И рад бы он был отказаться от самоубийственных планов, но смерть уже было не остановить. И она положила свои холодные костлявые пальцы на его руку, сжимающую пистолет, и помогла ему спустить курок.

Меня даже передернуло слегка, когда я представил себе эту картину. Но Шепелев воспринял мое движение, как согласие с его словами.

— То-то и оно! — сказал он, погрозив мне пальцем. — Граф очень боялся смерти, он не хотел умирать, и тем не менее выстрелил в себя. Спрашивается: почему? Что заставило его сделать это? А? Сумароков, ты чего молчишь, подлец эдакий⁈

— Думаю, ваше высокородие! — отозвался я. — Но в голову пока ничего не приходит.

— В голову ему не приходит… — проворчал Шепелев. — В башку твою дурную ничего и не придет, пока следственные действия не произведешь! Или же ты придумал какой-то другой способ раскрытия преступлений?

Я помотал головой. Говорить генерал-полицмейстеру то, что преступление сие изначально можно было считать раскрытым, я не стал. Поскольку понимал, что хотя преступник и обнаружен, но причины, побудившие его совершить преступление, нам совершенно неизвестны. И ежели Шепелев на докладе государю-императору сообщит, что дело о покушении на князя Бахметьева закрыто и не нуждается у дальнейшем дознавании, я уверен: он услышит в свой адрес слова не более лестные нежели те, что я услышал только что.

— Никак нет, не придумал, Яков Петрович! — ответил я. — Полагаю, будет полезным опросить родных графа Румянцев, а также его знакомых из ближнего круга.

Шепелев ткнул пальцем мне в пуговицу на камзоле.

— Правильно мыслишь! Вот этим ты сегодня и займешься. А я немедленно отправлюсь к государю и доложу ему, что следствие по делу будет продолжается вплоть до выяснения причин, побудивших графа Румянцева на столь страшный поступок… Ну всё, всё! — Шепелев дважды громко хлопнул в ладоши. — Давай, Алешка, действуй! Времени у нас не так много, как ты думаешь. Уже завтра император спросит у меня, что нам удалось накопать. И его не устроит ответ, что следствие продолжается без особых успехов! Живо, живо!

Я поторопился покинуть кабинет генерал-полицмейстера. В коридоре мне повстречались двое полицейских, под белы рученьки ведущих к подвалу косматого мужика лиходейского вида. Время от времени он начинал вырываться, и тогда сразу же получал кулаком по затылку. Когда я проходил мимо, полицейские дружно впечатали лиходея в стену, чтобы почтительно пропустить меня.

— Желаю здравствовать, ваше благородие! — в один голос рявкнули полицейские.

Я лишь приветственно кивнул им в ответ. Косматый лиходей смотрел на меня сквозь слипшиеся пряди не очень-то дружелюбно. Попахивало от него скверно. А на руках я заметил подсохшую кровь.

Вернувшись в экипаж, я приказал Гавриле отправляться на Финский рынок. По дороге мы почти не разговаривали. Катерина сидела, погрузившись в какие-то свои, неведомые мне мысли, а я думал о том, как правильно составить разговор с родными графа Румянцева. Род их был знатный, влиятельный, а обстоятельства предстоящей беседы были весьма щепетильными.

С одной стороны, граф являлся в этом деле главным подозреваемым. Причем преступление было совершено вопреки здравому смыслу. По всем правилам дворянского этикету, Румянцев должен был открыто высказать князю Бахметьеву свои претензии и потребовать удовлетворения. И уже после это — при секундантах! — он мог с чистой совестью заколоть его шпагой. Ну или застрелить из пистолета, если уж ему более по сердцу именно такой способ отправить на тот свет неугодного человека.

Подобный способ сведения счетов ни у кого не вызвал бы недоумения или недовольства. Дуэль — она и есть дуэль. Никто бы тут и следствия особого не наводил. Опросили бы секундантов — и дело с концом.

Но, с другой стороны, граф Румянцев был в этом деле единственным пострадавшим, если не считать ранения князя Бахметьева, на поверку оказавшегося не таким уж и опасным. Его родные вправе требовать установления всех обстоятельств, побудивших графа на столь безумный поступок.

И я почему-то не сомневался, что они будут считать Румянцева именно жертвой в этом деле, а никак не преступником.

М-да… Чувствую, интересный мне предстоит разговор!

Глава 20

Финский рынок, а также интересное положение графини Румянцевой

Финский рынок был полон народа. Голова так и шла кругом от всего того бурления, что царило здесь. Вокруг стоял нескончаемый гул, в котором сложно было разобрать отдельные голоса, а к продавцам приходилось обращаться криком, чтобы таким же образом получить ответ.

Прилавки, заполненные мясом — свежим, вяленым, соленым, копченым — мы прошли мимо, не задерживаясь. Молочные ряды нас тоже не интересовали, хотя у одного прилавка Катерина задержалась, чтобы выпить кружку кефира. Похвалила продавца и отправилась дальше.

В овощных и фруктовых рядах торговали в основном продавцы с южных земель, и в глазах здесь пестрило от изобилия. Не удержавшись, я купил пару дорогущих апельсинов, подумав, что Катерина этому страшно обрадуется, но она отнеслась к этому факту на удивление спокойно. Я бы даже сказал — равнодушно. Словно апельсины присутствовали на ее столе каждый день.

А может быть она просто не знала, что это такое, потому и не придала им никакого значения? Подумала должно быть, что это просто яблоки такие необычные…

Однако дыни нам нигде не встречались. Мы обошли все ряды, но не нашли ни одной. Тогда двинулись по рядам на второй раз, расспрашивая торговцев, но они в ответ только плечами пожимали: нет, мол, дыни. Купите лучше яблоки…

Один торговец, который очень коряво говорил по-нашему и был наряжен в полосатый халат, выслушал Катерину, вручил ей в подарок персик и объявил:

— Был у меня дыня. Сладкий, как твой голос! Вчера все продал.

— Все? — не поверила Катерина.

— До единой! — подтвердил торговец.

— И даже гнилых не осталось?

— Эй! — воскликнул торговец. — Зачем такой красивый девушка гнилой дыня⁈ Съешь лучше персик!

Катерина обернулась ко мне и покачала врученным ей персиком перед самым моим носом.

— Никогда не ешь на рынке не мытые фрукты, — сказала она строгим голосом. — Понял?

— Понял, — сказал я. — Не буду.

— Уважаемый! — вновь обратилась к торговцу Катерина. — Нас интересуют испорченные дыни. У тебя должны были остаться, я уверена. Мы купим их у тебя по цене одной нормальной дыни. — Она показала ему палец. — Одной, понял? Но только если на них есть плесень!

Торговец задумался на мгновение, произвел в голове какой-то подсчет и сразу зычно крикнул кому-то вдаль. К нему тут же подбежал мальчишка лет пятнадцати в таком же полосатом халате и занял его место за прилавком. А сам торговец направился куда-то меж рядов, поманив нас за собой рукой.

Мы двинулись следом, выбрались за торговые ряды и вскоре оказались у большой повозки, обтянутой серой парусиной. Из-под колес торчали деревянные клинья. От повозки пахло сладостью и забродившим соком. Внутри сидела сильно загорелая женщина с двумя детишками, мал мала меньше.

Недолго думая, торговец запрыгнул в повозку, они с женщиной перекинулись парой фраз на своем языке, а затем торговец вытащил наружу изрядно намокший снизу мешок, в котором что-то лежало.

— Дыни! — объявил торговец, глядя на Катерину. — Сладкий, как твой голос.

— Да слышала я это уже! — Катерина заглянула в мешок. Хмыкнула. — Плесень есть. Годится. Алешка, дай ему монетку!

Расплатившись с довольным торговцем и забрав у него мешок, мы вернулись к своему экипажу. Гаврила здесь уже жевал пирожок с капустой, перепачкав жиром свою рыжую бороду. Бросив мешок с дынями ему под ноги, я помог Катерине взобраться в экипаж, а затем и сам сел рядом.