Петров, к доске! Книга третья (СИ) - Ларин Павел

Дорога домой была самой долгой в моей жизни.

Эпилог

Морозный декабрьский воздух звенел за окнами, но в доме было душно от тепла батарей, работающей с самого утра плиты и множества людей. За большим столом, сдвинутым на середину комнаты и застеленным белоснежной скатертью, царил непривычный для нашего дома шум. Шум, в котором чувствовалась натянутая струна, прикрытая старательным весельем.

Новый, 1986 год. За столом — я, мать, отец. Наташка с ее матерью, Никита Ромов, примчавшийся из Москвы на пару дней вопреки воле своей матери. Дед Иван, нарочито громкий и хлебосольный. И… Людмила Владленовна.

Она сидела напротив отца, ее осанка была по-прежнему королевской, но в глазах, когда они случайно останавливались на сыне, мелькало что-то новое — растерянность, стыд, а может быть, начало понимания. Илюша уже сопел на диване, не дождавшись боя курантов, сраженный салатом «Оливье», килограммом мандарин и лимонадом.

На столе — все атрибуты советского новогоднего изобилия: холодец, селедка под шубой, салат «Мимоза», мандарины — пахнущие солнцем и праздником, бутылка «Советского шампанского» и скромная «Столичная» для тостов. Дед уже наливал всем по первой.

Отец утроился рядом со мной. Он был спокоен. Слишком спокоен. Как человек, выдержавший страшный шторм и теперь просто радующийся тихой гавани. На его лице не было ни тени былого напряжения.

Военная форма висела в шкафу — реабилитация прошла, клеймо снято. Но шрамы, и внешние, и внутренние, остались. Глубокие. Он ловил мамин взгляд и улыбался ей тихо, по-особенному. А она отвечала ему тем же — взглядом, полным облегченной, выстраданной любви.

Никита сидел рядом с Наташкой. Он сильно изменился за эти месяцы. Вытянулся, повзрослел в лице.

Возвращение в Москву, скандальный расход родителей (его мать, узнав всю правду о муже, подала на развод немедленно и запретила Никите общаться с отцом), необходимость начинать жизнь заново — все это наложило отпечаток.

Но сейчас он старался быть своим, шутил с дедом, подкладывал Наташке салат. Она отвечала ему сдержанной улыбкой. Тень поступка дяди Андрея лежала и на ней. Знание о том, что твой родной дядя — подлец и предатель, лжец, обрекший чужого человека на годы пыток и позора, а потом годами живший с этой ложью… Это не проходит бесследно. Особенно для Наташки, с ее характером и мировоззрением.

Мать Наташки, казалось, постарела на десять лет. Вина за то, что поверила брату и отвернулась от подруги (моей мамы), грызла ее. Как оказалось, это и было причиной полного разрыва общения между ними. Именно из-за того, что Андрей вернулся и выставил отца предателем.

Но сегодня она сидела рядом с матерью. Они еще не подруги, как раньше, но лед тронулся. Мама первая подошла к ней на улице. Просто поздоровалась. Потом заговорила о погоде. Потом… пригласила на Новый год.

— Так, народ, тишина в зале!– заглушил все разговоры раскатистый бас деда Ивана. Он поднял свою рюмку, наполненную до краев. — Скоро куранты! Год уходящий… Эх, год. Непростой он у нас выдался. Со слезами на глазах, да с правдой, которая, как говорится, не дай бог. Но! — Дед окинул взглядом стол, остановился на отце. — Но мы выстояли. Выплыли. Правда восторжествовала, хоть и дорогой ценой. За это — первое спасибо нашему Алешке. — Дед кивнул мне. — Нашел в себе смелость копнуть, куда другие боялись. И нашему Виктору, — голос деда дрогнул, — который вынес невыносимое и остался Человеком. Настоящим. За вас, сынок. За правду. За то, что живой и с нами! За Новый год, который, дай бог, будет спокойнее! За семейный круг, который… который потихоньку срастается обратно.

Мы чокнулись. Звон стекла смешался с первыми ударами курантов по телевизору.

— С новым годом! Ура! — закричал дед.

Все повторили, но энтузиазм был разным. Мама обняла отца, прижалась к нему. Он закрыл глаза на секунду, будто впитывая этот миг покоя и безопасности. Людмила Владленовна чокнулась с Наташкиной матерью — жестко, отстраненно, но все же. Никита улыбнулся Наташке, и она улыбнулась ему в ответ — по-настоящему, хоть и грустно.

Я отхлебнул сладкого лимонада. Жаль, еще нельзя ничего покрепче. Точно не отказался, бы.

В голове, как кинопленка, прокручивались события последних месяцев.

Правда, вытащенная на свет в том лесу под дурацким «спектаклем», оказалась чудовищной в своей простоте и подлости. Самолет отца и Андрея действительно подбили. Отец, блестящий пилот, совершил почти невозможное — посадил горящую машину в горах. Чудом оба — он и Андрей — выжили. Но тут же попали в руки душманов. Плен. Допросы. Пытки.

Андрей сломался сразу. Не выдержал даже угроз. Сдал все, что знал: расположение ближайшей заставы, маршрут колонны с боеприпасами, сроки. Он молил о пощаде. Отец молчал. Молчал под ударами, под ножом, под каленым железом. Его профессионализм и мужество, спасшие их при падении, обернулись против него в плену — его били с особым остервенением, пытаясь сломать «русского аса».

Андрея, как сдавшего ценные сведения, отпустили. Дали шанс: «Иди, русский. Выбирайся. Если выберешься — твоя удача. А твой друг… он нам еще пригодится».

Они были уверены, что отец не выдержит и сломается.

Андрей чудом добрался до своих. Раненый, изможденный. А когда его спросили о Викторе Петрове, страх и подлость взяли верх. Он понял: если скажет правду — что сдал сам, а Виктор молчал — его ждет трибунал и позор. И он ляпнул: «Петров… он… он сдал информацию! Это из-за него! Он предатель! Я чудом спасся!». Раны Наташкиного дядьки, истощение — все говорило в его пользу. Ему поверили.

А дальше вступил в игру Ромов-старший. Он был в Москве, когда Андрей вернулся из госпиталя. Андрей, в панике, рассказал ему правду. Умолял о помощи. И Ромов помог. Помог замять вопрос, использовал связи. Почему? Вероятно, из страха за себя — связь с «предателем» могла погубить его карьеру. А может, из ложного чувства долга перед Натальей, сестрой Андрея? Или просто потому, что мог? Он дал денег, надавил где надо. Сказал Андрею: «Петрову все равно не выжить в плену. Ты будешь жить. Молчи. Если правда вылезет — нам обоим конец». И Андрей молчал. Шесть лет. Пока отец не вернулся из небытия — живой, но с клеймом предателя.

Теперь Андрей сидел в тюрьме. Ожидал суда по серьезной статье — измена Родине. Его ждал срок. Длинный. Ромов-старший тоже был арестован. Снят со всех постов. Его ждали свои статьи. Карьера, репутация — все рухнуло в одночасье. Жена, мать Никиты, подав на развод, запретила сыну даже упоминать имя отца. Ромов вернулся в Москву. И только в одном он уперся намертво. Когда мать запретила ему и с Наташкой общаться, Никита буквально упёрся рогом. Сказал, если будет кто-нибудь ему мешать поддерживать связь с сестрой, он из дома сбежит или еще что похуже сделает. Поэтому на новый год его отпустили к нам.

Дед затянул какую-то залихватскую песню. Наши с Наташкой матери тихо о чем-то переговаривались. Отец и Людмила Владленовна молча смотрели на елку, украшенную самодельными игрушками и старыми гирляндами. Между ними была пропасть, но уже не такая бездонная, как раньше. Наташка улыбалась, слушая деда.

Я смотрел на этот странный, надтреснутый, но все же целый мир за столом и думал о своем. О том, что я умер в 2024 году. Во время учений. Был военным, как и отец. И очнулся здесь, в 1985, в подростковом теле. Сначала это казалось адом. Теперь я понимал. Это на самом деле был шанс. Не просто второй жизни. Шанс исправить то, что было сломано.

В прошлом варианте событий… отец, наверное, тоже вернулся. Но клеймо предателя с него так и не сняли. Наверное, его осудили. Вот почему Никита в электричке, когда мы ехали в поход, назвал его уголовником. Возможно, слышал что-то от Ромова-старшего. А мать, думаю, просто не захотела говорить нам с Илюшей правду.

Бгодаря тому, что я здесь, отец сейчас сидит за столом — оправданный, с чистой совестью. Серега, Димка Ермаков не погибнут. И Макс меня не предаст. Той ночью, в походе, я сразу понял, что-то пошло не так, когда пацаны не вернулись. Хотел поднять кипиш, но Макс меня отговорил. Сказал, мол они специально. Если бы мы разбудили классную, все могло сложиться иначе.