Нашествие (СИ) - Старый Денис

— Отец, я готов биться с ворогом и голову свою сложить, коли Господу Богу будет то угодно, — всё же не выдержав, выкрикнул наследник стола Владимирско-Суздальского княжества.

Юрий Всеволодович посмотрел на своего первенца с тоской. Великий князь знал, какая сила идёт к Владимиру. Вместе с Петром Ослядюкович Великий князь разбирал причины и ход сражения за Рязань. Думали они и о том, как было разбито войско под Коломной. И приходили к неутешительным выводам.

— Владимир не выстоит, если старшая дружина уйдёт! — выкрикнул Климент Даниилович.

— А ты почто вперед сыновей моих слово держишь? — разъярился Юрий Всеволодович.

Но боярин Климент взгляда не отвернул. Он был там, под Коломной. Он знал, с чем столкнётся славный град Владимир. Это он вывел наследника, Всеволода Юрьевича, из боя и спас. Смерти в лицо смотрел боярин, а потом и оглядывался, когда загонял своего коня, спеша в стольный град. Большая сотня Климента почти что вся полегла в том сражении.

Так что уже не боялся Климент гнева княжеского.

— Не гневайся, Великий князь, но ежели ты уйдёшь, то вера владимирцев поколеблется, — продолжал боярин.

Ну не казнит же Юрий за такую дерзость. А посадит в темницу, так по приходу ордынцев, выпустят. Нужно же кому-то воевать.

— Вера поколеблется? А ты за веру не печалься, — строго сказал епископ Митрофан. — То моя забота!

Климент, сжав зубы, в пояс поклонился Великому князю и сел на свою лавку у расписной стены великокняжеской палаты. Он сказал, что должен, в остальном же этот воин уже смирился, что суждено сложить буйную голову. И рубиться он будет отчаянно.

Вот только его семья, его богатая усадьба владимирская — это было жалко терять. Но и отправлять жену с детьми прочь боярин посчитал великой слабостью. Если бояре начнут вывозить свои семьи, то страх охватит весь город. И это уже проигрыш, даже не попытавшись оборонить Владимир.

И на это указывал Великий князь. Все бояре, чтобы не создавать панику, остаются во Владимире. И без того уже поднялись цены на хлеб и мясо. А если начнётся повальное бегство, то купцы смогут привезти провизии, чтобы город мог продержаться — а запасов нужно не менее чем в полгода долготою.

На то был и расчёт.

— Не пройдёт и десяти седмиц, а я уже вернусь с превеликим воинством. И мы разобьём ордынцев, — провозгласил Юрий Всеволодович. — Я стоять буду на реке Сити. И ежели что, то и раньше приду.

После этих слов, чтобы никто не видел сомнений в глазах Великого князя, он поспешил удалиться. Какими бы планами Юрий Всеволодович ни прикрывался, всё равно он знал… Догадывались и другие… Князь бежит, оставляя стольный град без своей руки.

Великий князь покинул великокняжескую палату, и тогда встал воевода Петр Ослядович.

— Не робей! Знаю я, что татарцы почитай что и без обозов идут. Коней же так не прокормишь. Да и людишки изнеможёнными будут. Коли с ходу Владимир не возьмут… — воевода сжал кулаки и потряс ими у груди. — А они не возьмут! То уйдут в степь. Мало ли хаживали к нам степные орды кипчаков. Сколь раз они уходили несолоно хлебавши!

Задор воеводы был поддержан большинством. Один наследник Всеволод сомневался в том, что получится отбиться. Он во многом сомневался. Кроме одного — пора уже ему своё слово сказать и показать, что достоин будет после отца своего перенять стол Владимирский. А тот тот удачный поход на Мордву и давно был и не сопоставим по масштабам. А вот разбить такое превеликое войско вторжения… Да.

И что не достанется Владимир по старому лестничному праву Ярославу. А для этого нужно всех победить и стать избавителем для Владимирской земли.

Поселение

6 января 1238 года

— Говори, что у тебя, — сказал я, обращаясь к Лисьяру.

— Голова, — обратился ко мне кандидат на вступление в нашу общину, — Вот.

Он протянул мне небольшую пластину из меди. Причём сделал это с таким видом, как будто бы сейчас предлагает взять в руки нечто инкрустированное бриллиантами.

Я посмотрел, что это вообще такое. А потом удивлённо глянул на Лисьяра. Ещё раз изучил вещицу.

— Это пайцза? — не совсем уверенно спросил я.

— Как это зовётся, я не знаю. Но пластина эта делает неприкасаемым того, кто её показывает. Плоскине её дали монголы. И поселения наши они не тронули, — сказал Лисьяр.

Весь в расстроенных чувствах, я задумался и не сразу ответил своему собеседнику. Неужели мой шаг был ошибочным? Неужели прямо здесь и сейчас рядом шастают толпы монголов, которые могут в любой момент пройти по льду Дона на север?

Скорее, всё же, и эту реку захватчики используют и переправляются через неё. Но я был почти уверен в том, что это происходит значительно южнее. Впрочем, так оно и есть. Ведь тут, где мы стали, лес очень сложный, а во многих местах, так и явно непроходимый и для одного человека, не то что для отряда. Нет, пока что все правильно. А там смотреть будем.

— Должно быть, ценная вещица, — сказал теперь я.

Сказал, но отдавать назад не спешил. Я почти уверен, что и сам Лисьяр до конца не понимает, что же он принёс из своего бывшего поселения.

— Я не говорил тебе прежде. Если бы ты не принял меня и моих людей к себе, то я пошёл бы дальше, и у меня было бы всё устроено. Вран же мой дом, мою скотину забрал. Может быть, он и отдал бы и быка, и даже корову, но, видно, думает, что это усилит твоё поселение. Ведь он знал, куда я собирался уходить, когда стало понятно, что не быть мне главой… — рассказывал Лисьяр.

Он оказался в словах охотливым и хорошим, если не сказать талантливым, рассказчиком. Я даже поймал себя на мысли, что сижу и слушаю чтеца, озвучивающего очень даже занимательную книгу.

— И вот я зашёл в дом к Плоскине, понимаючи, что времени у меня уже остаётся мало и что за пределами стен дома начинают разгораться страсти… — продолжал рассказывать Лисьяр.

Из разговора я понял, что новый глава поселения соседей, Вран, не стремится всё решать силой оружия. По словам моего собеседника, для мужиков-бродников произвело немалое впечатление то, что за мной увязался Дюж. Они считали этого огромного больного парня человеком богов, то есть тем, кто не думает, но всегда сердцем выберет верное.

Вот и выходит, что меня некоторые, вроде, теперь побаиваются. Я мог бы стать главарем этой шайки. Но нужно ли это мне? Всё равно бы узнали, что я собрал себе в отряд баб и детей… Нет, если и подчинять соседей, то тогда, когда в руках реальная сила.

— Ещё я взял немного золота и серебра у Плоскини. Много брать не мог, так как Вран точно знает, что у убитого тобой злодея и серебро, и злато водилось, — тем временем продолжал говорить Лисьяр.

— И всё равно я в толк не возьму, почему же он просто тебя не убил. Убил бы и забрал бы всё. И я же вижу… Уж ты не серчай, но дочка у тебя красивая, — сказал я.

Лисьяр же не ответил на главный вопрос, но озвучил то, что, видно, его больше всего заволновало:

— Уже знаю я, что ты не имеешь жены. Моей же только тринадцать лет исполнилось. Не хотел бы я, чтобы она нынче же женой твоей стала. Уж ты не серчай, Голова. Я же во всём подчинялся и приносил немало зверя из леса лишь потому, чтобы никто её и пальцем не тронул.

Как-то об этом аспекте я даже не задумывался. Красивая девочка — и ладно. Ведь девочка же! Какая же она жена? Хотя сейчас, конечно, смещены принятые временные рамки, когда сватают молодёжь, женят да замуж выдают.

Я усмехнулся.

— Но ты не ответил на важный вопрос, хотя я и понимаю, что для тебя важнее всего благополучие своей дочери. Она для меня ещё дитё. И о том не беспокойся. У нас в общине насилия и принуждения нет. И не будет — за это я буду карать. Но почему же он тебя отпустил? — сказал я.

— Вран знает, что я бы не сдался без боя. А ещё… — Лисьяр задумался. — Вран хитрый и изворотливый. Он чует опасность. Он имеет разумение, что мало на поселении было тех людей, которые бы не обрадовались смерти Плоскини. Если бы он начал вести себя так же, убивать и насиловать, да ещё не имея под рукой большого Божьего человека, Дюжа, что ушёл с тобой, было бы много крови, и поселение бы ослабло. И даже ты, со своими бабами и детьми, пришёл бы и взял бы то, что осталось бы после бойни, — сказал Лисьяр.