Французские гастроли (СИ) - Ковригин Алексей

Вот из-за этого выступления у меня и возник первый конфликт «с посольскими». Кого-то посетила «гениальная идея» пригласить выступить перед советской публикой Вертинского. Мол, если у него есть желание вернуться в Союз, то пусть сначала «заслужит» такое возвращение. А так как я знаком с Александром Николаевичем, то и должен его уговорить на это. Ага, нашли дрессированную собачку, чтоб она «служила» вам на задних лапках за кусочек колбасы.

Естественно, я отказался от этой глупой затеи, чем вызвал возмущение и гнев «инициаторов». Довгалевскому свой отказ мотивировал тем, что не хочу ставить Вертинского в неудобное положение. Всё равно он будет вынужден отказаться от такого предложения, иначе подвергнется остракизму в среде иммигрантов и потеряет всю свою клиентуру. А в Союз его в ближайшее время всё равно не пустят, так зачем усложнять жизнь хорошему человеку? Довгалевский-то меня понял, чего не скажешь о других. Да и хрен с ними.

Вместо Вертинского предложил этим «доброхотам» выпустить на сцену свой кордебалет, который теперь разросся до десяти танцовщиц и еле умещается на старой сцене. Но выход нашёл и девчонки теперь «танцуют в две шеренги по четыре сразу в ряд» при двух солистках. Несмотря на вполне понятную иронию такого моего предложения оно прошло «на ура!» и только совместный начальственный втык и разнос одновременно от Розенберга и Довгалевского сумел хоть как-то немного вправить мозги этим любителям Кан-Кана. Но и я попал под «раздачу слонов непричастным». Фигня, бывает!

Концерт состоялся шестого августа в субботу, первоначально его планировали на воскресенье седьмого, но я настоял на его переносе. Мотивировал тем, что воскресенье всё-таки выходной день и надо дать нашим трудящимся время отдохнуть и разъехаться по местам службы. С большим скрипом такое решение всё же было принято при поддержке Довгалевского. Уже после концерта Валериан Савельевич всё-таки поинтересовался:

— Миша, я же понимаю, что причина переноса концерта не столь существенна, как ты её преподнёс. Концерт, конечно, просто замечательный, спасибо тебе за него. Думаю, что теперь раз в месяц мы будем устраивать такие мероприятия. Но может быть всё-таки назовёшь настоящую причину? — и что ему ответить? Что завтра выйдет постановление ЦИК и СНК СССР, которое затем окрестят «законом о трёх колосках»? И просто не хочу, чтоб моё выступление в полпредстве в будущем хоть как-то связывали с этим постановлением. Мол, «Элита пела и плясала, а эшелоны шли в Сибирь…»? Да ну нафиг такие ассоциации!

Но и отмолчаться тоже неудобно. Вздыхаю: — Валериан Савельевич, я Вам ничего не говорил, но завтра в рассылке НКИД-а сами всё увидите и поймёте. Только прошу Вас никому об этом ни слова и меня на эту тему больше не расспрашивайте! — заинтригованный полпред только головой покачал. Мол, и на кого же ты, Миша, работаешь на самом деле? И что на этот невысказанный вопрос ответить? Только одно, «на Родину», хоть и пафосно это звучит, но другого ответа у меня нет. И — да, я не аскет, не святой и мне ничто человеческое не чуждо, как об этом когда-то сказал Александр Сергеевич:

— Быть можно дельным человеком

И думать о красе ногтей:

К чему бесплодно спорить с веком?

Обычай деспот меж людей.

* * *

Воспользовавшись любезным приглашением Ильи Ароновича, начинаю с удовольствием ходить в гости к семейству Лопато, но не чаще раза в неделю, чтоб не показаться слишком навязчивым. По четвергам у них собирается интересная компания. Приходят сокурсники и сокурсницы Людмилы, читают стихи, поют романсы ставят домашние спектакли, но появляются и более взрослые персонажи. Частенько заходит Вертинский, как и обещал, усердно «гранит алмаз таланта» Люси. Мне тоже интересны эти занятия, у мастера есть чему поучится. Хотя бы тому, как вести себя на сцене, как держаться на публике, на что обязательно нужно обращать внимание, а чем можно и пренебречь.

Подарил ему ещё один «романс», но с условием, что он впервые исполнит его на сцене нашего кабаре, а потом уж как душа пожелает. Но предупредил, что тоже буду исполнять свою песню в нашем заведении. Не скажу, что на этот «шантаж» Александр Николаевич согласился охотно, всё-таки у него есть и свои обязательства, но больно уж ему понравился текст. Да и кому он не понравится? Песня Анатолия Розанова на стихи Татьяны Назаровой «Ах, какая женщина!» изначально создавалась как «намеренно примитивная» и для этого времени что называется оказалась «попаданием в яблочко». Когда я впервые её исполнил у Лопато, то Илья Аронович настолько впечатлился, что подарил мне коробку кубинских сигар, хотя и знает, что я не курю. Не отказываться же?

Приём в полпредстве седьмого ноября прошёл на высшем уровне, прибыл не только Президент Альбер Лебрен, но и премьер-министр правительства Эдуа́р-Мари́ Эррио́. Под председательством Эдуара Эррио Франция в двадцать четвёртом году установила дипломатические отношения с СССР, а в этом году через три недели подпишет договор о ненападении. «Наш человек».

Ну и пианист в грязь лицом не ударил, когда надо было — играл. Не надо — помалкивал и вообще был «тих, скромен и незаметен». Но к концу приёма всё-таки вымотался, играть пришлось много, а ещё и петь довелось, когда гости узнали, что у себя на родине «посольский тапёр» оказывается довольно известный композитор и певец. Уж слишком неприлично молодо на их взгляд выглядел композитор для такой популярности, пришлось доказывать вокалом.

Вальс из к/ф «Мой ласковый и нежный зверь» я давно перевёл и адаптировал к французской реальности, хоть и пришлось помучиться со словами. Французы вальс приняли хорошо, даже поаплодировали от души. Но вот от «Каприза» были просто в ошеломлении, надеюсь приятном. Всё понятно, переводчик из меня хреновый, надо над текстом вальса ещё поработать. Довгалевский и Розенберг были в восторге от моего выступления и обещали похлопотать о награде для меня. Интересно, что за награда? Неужто орден? Но это я конечно просто прикалываюсь. Попросил их просто написать благодарственное письмо в Одесскую Филармонию, что мол, выступаю тут, а не баклуши бью.

Мой небольшой спич после концерта о Франко-Советской дружбе был принят обоими сторонами с благосклонностью. А мой реверанс в сторону французов, что мол в Советском Союзе высоко ценят вклад французских музыкантов в мировую сокровищницу музыкальной культуры и даже в такое сложное для страны время изыскивают возможность отправлять своих молодых и подающих надежды музыкантов для дальнейшего обучения в лучшие учебные заведения Франции, вызвал у Премьера и Президента очень сильные эмоции, и думаю не показные. Оказывается, они и не знали, что я обучаюсь в Парижской музыкальной консерватории, да и откуда это им знать? Так что я их порадовал. А их дифирамбы в честь Поля Дюка́ я передам профессору и порадую уже его.

* * *

Накануне моего концерта мне позвонил Джейкоб Вонтобель и сообщил, что Эмиль Майстер закончил изготовление моего колье. Из его возбуждённого и восхищённого монолога я понял, что Эмиль создал настоящий шедевр и вскоре на страницах самых лучших глянцевых журналов Старого и Нового Света появятся снимки фотомоделей, демонстрирующих это произведение ювелирного искусства. Продажу колье Майстер планировал провести на рождественском открытом аукционе Кристи в Женеве, до которого оставалось чуть более месяца.

Для колье Майер приобрёл ещё один колумбийский изумруд чуть меньшего размера и все три огранил «изумрудной огранкой». По словам Вонтобеля колье получилось потрясающим и поистине королевским. Стоимость «сопутствующих» затрат тоже была «королевской», так как помимо трёх изумрудов в «Эсфирь» было использовано более пятидесяти мелких бриллиантов, обрамляющих и подчёркивающих красоту истинных изумрудов, расположенных в украшении по центру один над другим и формирующих три ряда этого колье.

По словам Джейкоба он такой красоты ещё не видел. По осторожной оценке Майера, резервная а в данном случае и стартовая цена колье на аукционе может начинаться от пятисот тысяч швейцарских франков при затратах ювелира в двести пятьдесят. Таким образом я могу рассчитывать на двести пятьдесят тысяч швейцарских франков за вычетом пяти процентов в пользу ювелира. Меня такая цена вполне устраивает, но пока помалкиваю. Видимо Вонтобель принимает моё молчание за недовольство и виновато сообщает, что во время торгов цена может вырасти, но всё зависит от будущих покупателей.