деньги не пахнут 5 (СИ) - Ежов Константин Владимирович

Голос Киссинджера прозвучал спокойно, ровно, будто издалека, без эмоций, но с силой, пробивавшейся сквозь каждое слово:

– Бывший сотрудник сообщил, что компания "Теранос" подделывала данные верификации своего прибора "Ньютон". Более того, устройство не могло воспроизводить собственные результаты.

По залу пронеслось тихое "что?", словно рябь по воде. В телеэфире, где сотни тысяч людей следили за процессом, раздались возмущённые комментарии.

– Как это – не мог воспроизводить результаты?

– Это значит, что один и тот же анализ крови давал разные показатели.

– Так это не наука, это рулетка!

– Они хотели продавать это как медицинский прибор?!

Гул усиливался, превращаясь в глухое жужжание.

Киссинджер продолжил, с тем же непоколебимым спокойствием:

– Во время проверки надёжности компания использовала данные не с "Ньютона", а с коммерческих приборов. Когда сотрудники возмутились, им ответили, что "Ньютон слишком инновационный, чтобы сравнивать его с другими системами".

В толпе зашипели:

– "Слишком инновационный"? Серьёзно?

– То есть они просто подменяли результаты чужими, называя это прогрессом?

Но это было лишь начало.

– Кроме того, – произнёс Киссинджер, – компания фактически модифицировала аппараты "Сименс" и проводила анализы именно на них. На деле почти все тесты выполнялись на стороннем оборудовании, а не на "Ньютоне".

Молчание стало тяжёлым, давящим. Публика смотрела на него, не мигая.

Тот самый "революционный" прибор, который "Теранос" рекламировала как чудо медицины, оказался не более чем случайным генератором чисел.

Поскольку собственная система не работала, анализы пациентов проводились на чужих машинах. Но с этим возникла другая проблема.

– Для получения достоверных результатов аппараты "Сименс" требуют определённый объём крови, – продолжал Киссинджер. – Однако "Теранос" утверждала, что достаточно нескольких капель. Поэтому, официально используя только кровь из так называемого "Наноконтейнера", они разбавляли образцы, чтобы получить нужный объём.

В зале кто-то застонал, кто-то тихо выругался. Запах пота и кофе смешался с чем-то острым – с металлическим запахом разоблачения.

Тайна компании раскрывалась во всей мерзкой наготе. Под видом научного прорыва – обман, циничный и систематический. Разбавленная кровь, поддельные данные, чужое оборудование.

И за всем этим стояла она.

– Все эти действия, – произнёс Киссинджер, глядя прямо перед собой, – проводились по прямому распоряжению Холмс. Она принуждала сотрудников, контролировала фальсификации и заставляла подписывать договоры о неразглашении, чтобы никто не смог говорить правду.

В зале раздался крик:

– Убийца!

Эхо звенело в сводах зала. Судебные приставы метнулись, но публика кипела.

Команда "Тераноса" сидела неподвижно. На лицах – смесь обречённости и усталого равнодушия. Всё это было ожидаемо. Они знали: если Киссинджер доберётся до трибуны, конец неизбежен.

Холмс сжала кулаки так, что побелели костяшки пальцев. На щеках проступил мраморный холод. Её губы дрогнули, будто она пыталась что-то сказать, но слова застряли. В этот момент мысли метались, как загнанные птицы: "Как? Как это стало возможным?"

Всё рушилось.

Репутация, инвесторы, контроль – всё, что строилось годами, теперь висело на нитке. До недавнего времени её лицо украшало обложку "Fortune", а журналисты называли "самой молодой женщиной-миллиардером Силиконовой долины". Теперь это же лицо видели миллионы – и видели в нём не гения, а лжеца.

Единственное, что всегда спасало – отсутствие прямых доказательств. До сих пор это было её щитом. Одни слова против других, один свидетель против другого.

Пока всё сводилось к спору, оставался шанс.

Но теперь свидетель говорил под присягой. Голос Киссинджера звучал, как колокол, отбивающий последние секунды её легенды.

А в зале уже поднималась новая волна звуков – смесь шёпотов, возгласов и сдержанного ужаса. Мир, привыкший к идеализированным историям о "технологическом спасении человечества", с ужасом смотрел на лицо своей обманутой веры.

Мир когда-то видел в ней нового Билла Гейтса, нового Стива Джобса. Казалось, само будущее склоняется перед её гением. По сравнению с ней любой младший аналитик выглядел смешно, будто школьник, робко тянущий руку в классе.

Но всё изменилось в тот день, когда на свидетельскую трибуну поднялся Киссинджер.

В зале повисла такая тишина, будто даже камеры, щёлкавшие до этого без остановки, замерли в ожидании. Воздух стал густым, электрическим, пахнущим перегретыми прожекторами и старым деревом судебных скамей.

– Он же обещал молчать… – пронеслось в голове Холмс. – Он знал, чем это обернётся. Зачем же?..

Генри Киссинджер. Титан, выковавший политику целой эпохи, человек, державший в руках штурвал холодной войны. Его слово весило больше любой медали, любого титула. Против такой фигуры не устоит ни один молодой предприниматель, даже самый прославленный.

"Сергей Платонов… Как он ухитрился привести сюда Киссинджера?"

Ответ внезапно ослепил, будто вспышка фотоаппарата: Платонов воевал не в зале суда, а за пределами его стен – на поле общественного мнения.

"Неужели всё было подстроено ради этого момента?"

Взгляд Холмс скользнул от судьи к камерам, вещающим процесс на весь мир. Теперь стало ясно: Киссинджер медлил не из-за верности компании, а из страха запятнать собственное имя. Но, переступив порог суда, он превратился в героя – старика, решившегося нарушить клятву ради правды.

Его шаг по деревянному полу отозвался эхом, будто гвоздь в крышку гроба её репутации. С того мгновения поражение Холмс стало лишь вопросом времени.

И всё же просто поднять руки и сказать "Признаю" она не могла. Нужно было выжить. Любой ценой.

– Приступайте к перекрёстному допросу, – произнёс судья.

Блэквелл медленно поднялся, выпрямляя спину, словно готовился к поединку. Его шаги были мягкими, почти бесшумными, но в каждом слышался вызов.

– Свидетель, – начал он холодно, – вы лично не проверяли заявления информатора. Кроме того, вы не обладаете техническими знаниями, чтобы оценивать эти вопросы, верно?

Его логика была безупречной: Киссинджер – не инженер, не учёный. Человек политики, не технологий. Блэквелл, почувствовав уверенность, двинулся дальше:

– Есть ли у вас какие-либо конкретные доказательства, подтверждающие обвинения информатора?

Требовались железные факты: данные испытаний, внутренние документы, результаты тестов. Но всё это было спрятано под грифом "конфиденциально". Ничего, кроме слов. Ничего, кроме тени сомнения.

Блэквелл надеялся на тишину в ответ. Но вместо неё раздался мягкий, спокойный смех.

Киссинджер улыбнулся – устало, с оттенком иронии.

– Простите, я, должно быть, перепутал зал. Мы ведь не обсуждаем технологии, не так ли? Насколько мне известно, речь идёт о неэффективном управлении.

Эти слова обрушились на зал как гром. Всё встало на свои места.

Платонов никогда не обвинял Холмс в мошенничестве напрямую. Его иск был акционерным – за халатное руководство. Ему не нужно было доказывать, что технология ложна. Достаточно было показать, что руководитель знал о проблемах и скрывал их.

– Тот факт, – продолжал Киссинджер, – что бывший главный исследователь выступает под присягой с такими заявлениями, уже свидетельствует о вопиющем бездействии.

Он говорил ровно, сдержанно, но каждое слово резало, как лезвие.

– А то, что эти вопросы никогда не поднимались на заседаниях совета директоров, – это уже осознанный обман. И это, господа, прямое доказательство некомпетентного управления.

Эти слова стали приговором.

Каждая ложь, сказанная Холмс Киссинджеру, возвращалась к ней эхом, словно удары колокола в пустом храме. Один за другим рушились камни её защиты.